Игооь Лавровский - Перенастройка. Россия против Америки
Не отрицая права личности и юридического лица планировать, рыночный фундаментализм отрицает аналогичное право государства — право планировать, право управлять своим будущим. Ибо планирование есть ничто иное, как принятие решений в настоящем на основе представлений о будущем. Эти представления неизбежно содержат ошибки, так как будущее не детерминировано и не определяется одними лишь статистическими трендами. В нем содержится элемент непредсказуемой неопределенности, который может свести на нет любые предпроектные или предплановые проработки.
Факт саморазрушения советской плановой системы не означает, что она была неэффективной в начале своего существования. Советская система была построена как одноразовая империя, в ней не существовало механизма амортизации и модернизации, она вела себя как классическая монополия, прошедшая все стали развития — от бурного экспоненциального роста к застою и банкротству. Потерпел крах не социализм, а монополия, в которую превратилась одна отдельно взятая страна.
В 1930-х годах, когда по обе стороны Атлантики создавались системы централизованного планирования, идея всеобъемлющего экономического контроля носилась в воздухе. Мир тогда еще находился во власти ньютонианских представлений о детерминированности будущего. Не только В. Молотов и Л. Каганович, но и Генри Форд грезил «абсолютно самодостаточной промышленной империей… он создал первую в мире многоуровневую вертикально интегрированную компанию»[41]. Но в дальнейшем, в результате конкурентной борьбы, Форд вынес урок — ни одна фирма, какой бы огромной она ни была, не может быть самодостаточной. Советское руководство такого урока из своего противоречивого опыта не вынесло. Советское планирование до самого своего конца оставалось внутрифирменным — вся экономика представляла собой огромное предприятие с советом директоров в лице ЦК КПСС и правлением в лице его Политбюро.
Анализируя структуру советской экономики в 1980-х годах, мы пришли к выводу, что «единство прав и обязанностей по отношению к обществу, единство „экономической воли" не может не рассматриваться как неотъемлемый признак предприятия. В советской экономической литературе права предприятия традиционно сводятся к управлению производственными процессами, а ответственность — к выполнению плановых заданий. Однако увеличение хозяйственной самостоятельности предприятий предполагает расширение их прав и обязанностей. Было бы полезно оценить, существует ли, а если да, то что является высшей формой реализации данного процесса. По нашему мнению, основной тенденцией развития хозяйственной самостоятельности является превращение социалистического предприятия в хозяйственную организацию, которая несет ответственность за результаты своей деятельности в прошлом, обладает правом распоряжаться своими экономическими ресурсами и распределять их между настоящими и будущими потребностями, т. е. располагает свободой планирования»[42].
Но приобретение предприятием свободы планирования не означает необходимости отказа от национального планирования. Планирующий агент, будь то индивидуум или частное предприятие, основывает свои сегодняшние решения на своем представлении о будущем, которое у него сформировалось по тем или иным причинам. Ресурсов для воздействия на окружающую его экономическую среду у него, как правило, недостаточно. Единственным доступным и рациональным способом страхования риска, возникающего из неопределенности экономического будущего, является для него накопление резервов. Отказ от планирования в России порождает дорогостоящие новообразования вроде Стабилизационного фонда. Неспособность создавать динамические резервы и управлять ими ведет к попыткам создавать резервы статические, при том полностью зависящие от стратегических планов и экономической политики других стран. Неопределенность будущего превращается в экономическое обременение.
Степень контроля над экономической средой возрастает с ростом размеров предприятия относительно того рынка, на котором оно работает. Таким образом, относительная величина резервов, необходимых для компенсации неопределенности, снижается по мере роста предприятия. Вместе с экономией на масштабах производства это становится конкурентным преимуществом крупных предприятий по сравнению с мелкими. Отсюда вытекает, что свободный рынок является абстракцией, практически бесполезной для описания реальных экономических процессов. Рост предприятий по сравнению с емкостью рынка дает им конкурентные преимущества, разрушающие свободную конкуренцию. Немгновенность реакции на изменения окружающей среды, неопределенность будущего и ошибки в его интерпретации убивают абстрактную идиллию свободного рынка. Для современных рынков характерна олигополия, а не свободная конкуренция.
Важно отметить, что сохранение олигопольной конкуренции обеспечивает экономике достаточный уровень адаптации к будущему, которого лишены монополии. Качественный переход от монополии к конкуренции происходит при возникновении на каждом рынке по крайней мере двух конкурирующих организаций, планирующих агентов.
Дальнейшее увеличение количества конкурирующих агентов не приводит к качественным сдвигам в характере развития данного конкретного рынка. Для обеспечения немонопольного развития компьютерных операционных систем, например, достаточно появления системы «Линукс» рядом с лидером отрасли Майкрософт. Для развития мировой авиационной промышленности достаточно существования корпорации «Аэробус» наряду с Боингом и т. д. Для мировой экономики в целом необходимо выживание хотя бы одного альтернативного центра планирования помимо американского. Pax Americana— это дорога в никуда, в то будущее, которое уже стало прошлым для Советского Союза.
Обобществление и централизация общественного капитала приводят к усреднению рисков и снижению ожидаемого Уровня риска для каждого из планирующих агентов. Развитие у государства функции планирования снижает экономический Риск еще сильнее, поскольку помимо риска чисто экономического государство снижает риск политический.
Г. Б. Клейнер указывает, что «поскольку на предприятии работают люди — социальные агенты, осуществляющие не только производственные действия… предприятие может рассматриваться и как часть социальной сферы»[43]. Понятно, что компании погружены в социальную среду, параметрами которой являются жизненные ожидания населения, его потребительские предпочтения, представления о вредности и полезности потребляемой продукции, политические пристрастия, образовательный уровень и т. д. Влиять на эти важнейшие параметры не может отдельное предприятие, но может государство. Иногда для достижения социальных целей государство идет на уничтожение преуспевающих отраслей (см., например, борьбу США с табакокурением). Поэтому если государство отказывается от выполнения своей планирующей функции, то общий уровень неопределенности в экономике возрастает, растут политический, технический, экологический и в конечном счете коммерческий и инвестиционный риски. В результате страны с дефицитом планирования становятся финансовыми донорами стран с эффективно планируемой экономикой.
Проблема оттока капитала из развивающихся, т. е. недосоциалистических, экономик не только и не столько в «неблагоприятности институциональных режимов»[44], сколько в оценке планирующими агентами, включая отдельных индивидов, уровня риска в той или иной стране. Можно организовать самый «благоприятный» для иностранных корпораций институциональный режим, но они, тем не менее, будут предпочитать более упорядоченный и лучше планируемый экономический режим собственных стран базирования. В октябре 2008 года, когда финансовый кризис во многих странах достиг своего пика, чистый приток капитала в экономику США составил более 286 миллиардов долларов. В сентябре приток составил 142,6 миллиарда долларов, в августе — 17,1 миллиарда долларов, в то время как в июле произошел отток в 25 миллиардов долларов[45]. Объяснить этот факт преимуществами американского «рынка институциональных режимов» невозможно. Зато легко можно объяснить мощью американской системы государственного планирования.
Разрушение советской системы планирования не приблизило нас к Западу организационно, а, наоборот, увеличило разрыв. «Чикагские мальчики» Ельцина спешно внедряли самые мучительные части своей программы: значительное сокращение бюджета… и дальнейшее осуществление приватизации в самые быстрые сроки — стандартные меры, которые немедленно порождают массовую нищету»[46]. Множество людей с высшим образованием было деклассированно, они потеряли свою профессиональную компетенцию, многие покинули страну. Вряд ли это можно считать большим достижением «экономического прогресса». Большинство российских предприятий потребительского сектора потеряли свои рынки и были приобретены иностранными компаниями или поглощены иностранными сетями. Правительство России связывало большие надежды с топливно-энергетическими корпорациями, даже делало попытки позиционировать страну как «энергетическую сверхдержаву», однако драматическое падение их капитализации, потеря экспортных доходов и огромный накопленный долг ставят в повестку дня не «сверхдержавную экспансию» российских сырьевых гигантов, а их выживание.
