Александр Дугин - Путин против Путина. Бывший будущий президент
Но по мере ужесточения внешнеполитической ситуации для России необходимость геополитики стала все более осознаваться ее истеблишментом. Приход бывшего офицера КГБ Владимира Путина — это важный симптом. Ситуация со спецслужбами стала разворачиваться в обратном направлении. Усиление КГБ в какой-то момент стало важным евразийским элементом. Оно подготовляет постепенный переход к полноценному стратегическому сознанию и доминации державных интересов надо всем остальным». Естественно, после 11 сентября 2001 года все эти соображения несколько оттенились политической конкретикой. И здесь можно сделать самые зловещие предположения, весьма созвучные моей книге «Конспирология»[19], хотя я постепенно пересмотрел некоторые положения, высказанные в этой работе, и развил эту тему более фундаментально в моих более метафизических и аргументированных работах.
Хотелось бы затронуть еще одно решение Владимира Путина. В свое время он одобрил проведение мероприятий по поэтапному переходу к комплектованию части Вооруженных сил РФ на контрактной основе вместо призывной. Я имею к этой проблеме некоторое отношение, так как разрабатывал геополитические модели реформирования Вооруженных сил, в частности раздел, связанный со стратегическими перспективами. И могу дать единственно верный ответ, почему военная реформа, в том числе и переход на контрактную основу, тормозится. Дело в том, что военная реформа как практика должна быть реализацией положений военной доктрины как теории. Такие вещи между собой теснейшим образом взаимосвязаны и не могут существовать отдельно друг от друга. Ныне существующая военная доктрина является двусмысленной, поскольку не отвечает на самый главный вопрос: «Кто является нашим потенциальным противником». А ответ на этот вопрос и определяет весь строй военной доктрины и, соответственно, ход военной реформы, где перевод армии на контрактную основу — лишь один из элементов. Именно относительно этого главного, причинного пункта о потенциальном противнике и ведется все эти годы невидимая, но очень активная и жесткая борьба между силовыми министерствами и ведомствами и политическим руководством страны.
Военные настаивают на том, что раз американцы в качестве одного из своих самых вероятных потенциальных противников рассматривают Россию или так называемый евразийский блок, то и мы должны считать США своим основным противником. Что логично. Этому противодействует Кремль. Соответственно, реформирования армии не происходит, а все связанные с этим вопросы, в том числе и о контрактной основе, носят неконкретный и отвлеченный характер. При Путине, казалось, был достигнут консенсус — принята концепция национальной безопасности, ориентированной на многополярный мир, что делает США как строителя однополярного мира нашим главным потенциальным противником. Но события 11 сентября 2001 года спутали все карты — после них стало опять не понятно, является ли для нас Америка противником или нет? Если нет, то России надо делать армию, где стратегический сектор будет минимизирован, а максимум внимания будет отдано созданию профессиональных компактных Вооруженных сил, способных эффективно вести боевые действия на границах РФ. В этом случае армия становится продолжением полиции или, скажем, пограничных войск. Но на деле это жестко противоречит самой геополитической логике.
Мы убедились на множестве примеров, что американцы готовы улыбаться, говорить о некоторых уступках, но в стратегической сфере они своих позиций не меняют. В итоге заново обостряются противоречия — не между сторонниками профессиональной армии и ее противниками, а между двумя основными определениями геополитической функции России. Думаю, и сам Путин однозначного решения по этому вопросу еще не принял, хотя позиция становится все более обозначенной.
То же самое касается и отношений с НАТО, о членстве в которой время от времени заходит разговор. В случае вступления в эту организацию, что, впрочем, маловероятно, Россия разрушит эту организацию: наше членство в Североатлантическом альянсе радикально изменит его структуру и геополитическую направленность. Ведь вступление в этот блок мощной евразийской ядерной державы со своими совершенно определенными континентальными интересами сводит на нет само понятие «атлантизма», превращает Североатлантический альянс в нечто совсем иное. В этом случае НАТО, по определению, не сможет выполнять те функции, ради которых она, собственно, и создавалась. Это будет совершенно новый стратегический союз. При этом стратегический и военный вес России будет настолько высок, что организация уже не сможет проводить единую цивилизационную и геостратегическую линию, которой ныне придерживается НАТО. Владимир Путин с самого начала постоянно делает в этом направлении определенные и очень настойчивые шаги, например, предлагая создать общеевропейскую систему противоракетной обороны. Насколько мне известно, такое изменение нынешней модели геостратегических взаимоотношений с Западом является для Путина одной из приоритетных задач и лежит в русле всей проводимой им внешней политики. Однако в НАТО тоже прекрасно понимают, о чем идет речь. На мой взгляд, США сейчас совершенно не готовы к подобным преобразованиям альянса и пойдут на это, только если почувствуют свою фундаментальную уязвимость. Поэтому нам надо стремиться в НАТО, но не удивляться, если нас туда никогда не примут: мы ведь имеем дело не с идиотами. Другой вопрос, что в нынешней ситуации Россия пытается показать Европе и США свою геополитическую субъектность. Это абсолютно правильно, и любое наше возможное участие в антитеррористической деятельности международного сообщества должно обставляться рядом стратегических условий со стороны России. Вообще, наша прямая вовлеченность в американскую антитеррористическую акцию крайне нежелательна, а то и губительна. Но даже другие, более гибкие, формы участия России в противостоянии международному терроризму, безусловно, должны сопровождаться рядом требований. В частности, требованием прекратить расширение НАТО.
Евразийская мысль — будущее России. По опросам ВЦИОМ, которые я часто цитирую, 71 % россиян считают Россию самостоятельной евразийско-православной цивилизацией. Путин — лидер народный. Он не может не учитывать такой выбор россиян. Ему досталось тяжелое наследство, малоадекватные для исполнения возложенной на него исторической миссии кадры. Но все это преодолимо. Лидер России — Евразии не может не быть евразийцем. Это геополитическая аксиома.
Глава 5
Евразийская революция Путина
Владимир Путин и консервативная революция
В течение всего своего первого правления Президент Путин отчаянно и настойчиво намекал на ту повестку дня, которую он собирается предложить нации. Многим хотелось бы, чтобы он выражался яснее, отчетливей, конкретнее. Но мало ли кому чего хочется. Стиль Путина таков, каков он есть: он «дает понять» и оставляет обширное поле для интерпретации. Но постепенно, кажется, все встало на свои места. Загадочный Путин молчаливо и скорее нахмуренным и веселым одновременно видом, нежели человеческими словами, дал нам наконец-то понять: его программа правления обозначается одним простым словом — «консерватизм».
Все облегченно вздохнули: наконец-то наступила ясность, Президент расшифровал свой план. Любопытно, что и на сей раз Путин остался верен себе: сам он слова «консерватизм» не произносил. Оно постепенно считалось само собой: как с помощью сурдопереводов во время терактов на Дубровке умельцы считывали реплики премьера Касьянова, боявшегося штурма, так политтехнологи и специалисты по контент-анализу расшифровали невидимое шевеление насмешливо-корректных губ Президента. Но всем как-то сразу стало понятно и дорого это слово — «консерватизм».
Итак, Путин правил все эти годы в духе «консервативной программы» и явно намеревается продолжать так и на следующем президентском цикле. Скорее всего в русле консерватизма будет решаться и тема дальнейших политических реформ.
Новый вопрос
Определенности стало больше, но Путин изменил бы себе, если бы раскрыл карты до конца. Теперь полем загадки стало само понятие «консерватизм». Что, собственно, под этим следует понимать? Ответ на вопрос «кто он, мистер Путин?» мы получили — «Мистер Путин — консерватор». Но теперь насущным становится другой вопрос: «What does «conservatism» mean in modern Russia?»[20] Этот вопрос политики, политологи и следящее за развитием бытия избранное население будут решать как в предвыборный период, так и после него.
Путину же будут доставлять сущее удовольствие инициативы по трактовке этого понятия. Чем более запутанными и невнятными они окажутся, чем больше наплывов и контрадикций случится в смысловых полях, чем больше идиотских полемик и самоуверенных маразматических заявлений теледикторов и аналитиков он услышит на тему «консерватизма», тем больше он будет потирать руки. Кажется, Путин входит во вкус. Мы же попробуем очертить те очевидные истины относительно консерватизма, которые будут подвергаться насилию или тщательно маскироваться в грядущей полемике. As usual.
