Консерватизм в прошлом и настоящем - Рахшмир Павел Юхимович
Чтобы обеспечить преемственность традиций, необходим порядок, который Кальтенбруннер щ провозглашает третьей основной чертой современной консервативной модели. Ссылаясь на А. Гелена, он подчеркивает, что порядок обеспечивается общественными институтами. Отсюда он выводит необходимость противостоять губительному процессу освобождения человека от институционально обоснованного порядка.
С этим связана четвертая черта консервативной модели, которую предлагает Кальтенбруннер: государственный авторитет. Порядок, по его мнению, строится на лояльности членов общества, но тем не менее нуждается в защите государственного авторитета. Поэтому государство не может и не должно удовлетворяться ролью простого исполнительного органа соперничающих общественных сил, как представляют дело либералы. Оно должно стать не просто сильным, но быть проводником единой четко выраженной политической воли.
Важной (пятой) чертой консервативной модели Кальтенбруннер объявляет принцип свободы. Его не смущает, что этот принцип находится в явном противоречии с предыдущей чертой, предполагающей существование сильного государства, не связанного в своих действиях системой обратной связи. Свободу он трактует в консервативном духе — как возможность осуществления индивидуальной и общественной инициативы в рамках, допускаемых иерархическим порядком. «Материальная, конкретная и социальная» свобода при этом полностью отвергается.
В качестве заключительной, шестой, черты мировосприятия консерваторов фигурирует у Кальтенбруннера пессимизм. Консерватор должен чувствовать недоверие ко всем планам перестройки мира; он не верит в возможность достижения совершенства, гармонии, абсолютной справедливости, ибо все это противоречит природе человека. Определенная доля пессимизма, утверждает он, предохраняет от иллюзии о счастье для всех, о достижении такого счастья путем реформ{259}.
К середине 70-х годов признаки оживления консервативной идеологии в отдельных капиталистических странах как бы слились, выявив общую четко проявляющуюся тенденцию, которая получила в то время наименование «консервативной волны». Активизация идеологов-консерваторов, выражавшая эту тенденцию, непрерывно нарастала. Их воздействие на общественное сознание усилилось и в романских странах — Франции, Италии и Испании.
Чрезвычайно активизировались консервативные теоретики в Англии. Растущую роль среди них стала играть Консервативная философская группа, питающая своими идеями правое крыло консервативной партии, возглавляемое М. Тэтчер. Заметное место в группе занял Р. Скрутон, все настойчивее претендовавший на положение главного теоретика воинствующего британского консерватизма.
В книге «Смысл консерватизма» Скрутон предпринял попытку доказать, что «консервативная позиция и догматика, на которой она зиждется, систематичны и разумны»{260}. Центральное место в рамках этих доказательств было отведено проблемам авторитета власти.
Власть, по мнению Скрутона, не может быть подчинена каким-то функциональным целям, будь то «социальная справедливость», «равенство» или «свобода». Смысл ее существования лишь в том, чтобы командовать и принуждать тех, кто в ином случае занимался бы реформами и разрушением, а ее оправдание следует искать в ней самой. «Государство, — писал Скрутон, — не машина, а организм, даже более того — личность. Законы его существования те же самые: жизнь и смерть, болезни и выздоровление»{261}.
Прочность и эффективность государственной власти зависят от того, в какой мере ей удастся увязать в своей политике авторитет и традицию, обеспечив тем самым поддержку граждан.
Разделение между государством и гражданским обществом, превозносимое либералами и даже некоторыми консерваторами, Скрутон считал губительным. «Государство и гражданское общество поглощают друг друга; в разъединении смерть их обоих»{262}.
Отсюда и пренебрежительное отношение Скрутона к либерально-реформистскому «государству всеобщего благоденствия», которое он именует «разновидностью машины», «распределительным центром». Оно «вредно» тем, что воспитывает у людей представление об их естественном праве на жилище, здравоохранение, благосостояние, комфорт, «разлагая тем самым как волю индивидов, так и свой собственный авторитет»{263}.
Весьма характерно отношение Скрутона к идее равенства. Консерватор, по его мнению, должен исходить из того, что недовольство умиротворяется не равенством, а приданием законной силы неравенству. При этом он отвергает даже принцип «равенства возможностей», который признают многие американские неоконсерваторы (например, Д. Белл). Скрутон объявляет этот принцип абсурдом — идет ли речь об образовании, экономике или других сферах социальной жизни. Попытки реализации этого принципа чреваты, по его мнению, «опасностью тоталитаризма» или «возврата к примитивным формам общественной организации»{264}.
Собственность рассматривается Скрутоном как неотъемлемый элемент основной позиции консерватизма. Через собственность, подчеркивает он, человек раскрывает себя как социальное существо; собственность способствует пробуждению его самосознания, ибо он видит мир через призму права, ответственности и свободы{265}.
Допуская в своей книге большую степень откровенности, чем другие консервативные теоретики, Скрутон признает, что в интересах достижения своих целей консерватор должен стать большим макиавеллистом, чем его оппоненты. Подобно Платону, пишет он, консерватор может быть адвокатом «благородной лжи». Он вправе сознательно пропагандировать идеологию, поддерживающую социальный порядок, независимо от того, соответствует ли ей имеющаяся реальность. Его участие в разработке мифов вполне допустимо, как допустимо и молчание в борьбе за ясность{266}.
Выражением «консервативной волны» в 70-х — первой половине 80-х годов была не только идеологическая активность теоретиков консерватизма. Эта волна проявлялась и в политической сфере в виде возросшей склонности буржуазных партий, находящихся правее центра, прибегать к аргументам, заимствованным из традиционного или модифицированного консервативного арсенала.
В то время термин «консервативная волна» более или менее верно описывал возникшую тенденцию. Но с позиции второй половины 80-х годов его вряд ли можно считать точным. Характеристика возникшей тенденции как «волны» содержала в себе предположение, что речь идет о краткосрочном феномене, который, накатившись как волна на идеологические ландшафты, сложившиеся в буржуазном обществе в послевоенные десятилетия, так же быстро отхлынет, оставив наносы, но в то же время не изменив в принципе общей обстановки. Оказалось, однако, что мы имеем дело с процессом более устойчивым и глубоким, чем это представлялось в свое время. К 80-м годам в идеологических структурах, сложившихся в зоне развитого капитализма, произошли весьма серьезные сдвиги. Их основной смысл состоял в принципиальных переменах, происшедших в иерархии идеологических предпочтений господствующего класса. Если в прежние годы, для которых было типично поступательное экономическое развитие, наиболее почетная роль в этой иерархии выпала на долю буржуазного либерализма и тесно примыкавшего к нему социал-реформизма, то с момента резкого обострения экономических, а следовательно, социальных и политических проблем капитализма первое место прочно и, видимо, надолго занял консерватизм как в традиционной, так и модернизированной (неоконсервативной) формах.
Разумеется, в разных странах, в зависимости от обстоятельств, перестройка господствующей идеологической модели шла различными путями. Да и темпы этого процесса далеко не всегда совпадали. Поэтому можно всегда найти и привести примеры, которые вроде бы свидетельствуют не в пользу сказанного выше. И тем не менее если взять зону развитого капитализма в целом, то основное направление сдвигов в господствующей идеологии не вызывает сомнений. Консерватизм завоевал господствующие позиции в официальной общественной науке. Мода на консерватизм распространилась в массовых интеллектуальных кругах. Консервативные идеи заняли доминирующее место в политических документах буржуазных партий не только правого, но и центристского толка. Более того, некоторые традиционно консервативные взгляды стали проникать в систему ценностей той части общественности, которая издавна тяготела к левому флангу и отвергала консервативные постулаты.
