Борис Кагарлицкий - Статьи в журнале "Русская Жизнь"(v.1.1)

Однако я опять забегаю вперед. В те дни мы, участники событий, не слишком утруждали себя многофакторным анализом и размышлениями о перспективах процесса. Переворот был вызовом, на который надо было ответить даже в том случае, если особой надежды на успех не было. Это было уже не политической, а моральной проблемой.

Большую часть двухнедельного кризиса я провел, мотаясь между Моссоветом, Белым домом и «Кривым домом», как называли здание профсоюзов на Ленинском проспекте (официальное название - Дворец труда). Поскольку от ФНПР толку было мало (разве что пару раз подвезли припасы осажденному парламенту), деятельность понемногу перемещалась в Краснопресненский райсовет, ставший чем-то вроде городского штаба сопротивления. Много написано о том, что мы были отрезаны от средств массовой информации, распространявших клеветнические сведения об осажденных. Однако не это было самым губительным. Сопротивление, разворачивавшееся в столице, было изолировано от остальной страны. Сегодня в провинции принято ругать москвичей, благополучных и зажравшихся. Но в сентябре - октябре 1993 года именно Москва дала бой Ельцину, именно столица встала на защиту конституции. Провинция, которая все последующие десять лет упорно голосовала против либералов, которая все это время копила протест, в 1993 году лишь пассивно наблюдала за происходящим. Две недели страна, как загипнотизированная, ждала развязки. Лишь изредка мы видели приходивших в Краснопресненский райсовет провинциалов с рюкзаками, самостоятельно проделавших путь до Москвы, чтобы присоединиться к нам. Это были единицы. Миллионы бездействовали.

Именно это бездействие провинции делало любую борьбу в столице заведомо безнадежной. Но и сломить сопротивление власти не удавалось. По крайней мере, до тех пор, пока оно было ненасильственным.

2 октября, утомленный двумя почти бессонными неделями, я уехал на дачу. О происходящем в столице 3 октября я узнал по телевизору, и тут же ринулся назад. В Краснопресненском райсовете сидел один Александр Краснов, которого вице-президент Руцкой (законный президент по версии парламента) назначил новым мэром столицы.

- Что происходит в городе? - спросил я.

- Не знаю, - совершенно искренне ответил он.

- А что в Октябрьском районе?

- Тоже не знаю. Но ты пойди и узнай.

- Дашь машину?

- У меня нет, но в Белом доме, наверно, есть.

В Белый дом мы направились вместе с депутатом Моссовета Владимиром Кондратовым и пресс-секретарем ФНПР Александром Сегалом. Никаких машин там, естественно, не было. Был полный хаос. В конце концов, мы достали машину сами, вернее ее предложил нам полный парень, представившийся отставным офицером КГБ. После отставки он занялся бизнесом, но когда дошло дело до пальбы, явился в Белый дом предложить помощь. Толком понять, кто чем руководит, ему так и не удалось, и он присоединился к нам, поскольку у нас хотя бы имелась более или менее ясная цель - добраться до Октябрьского райсовета.

По прибытии на место мы обнаружили столь же плачевную картину. Никто ничего не знал и ничем не руководил. Председателю совета сообщили о бронетранспортерах, идущих по Ленинскому проспекту, и он послал кого-то из депутатов узнать, есть ли на броне гвардейский знак. В самом деле, было очень важно понять, кто будет в нас стрелять - гвардейцы или обыкновенная армия.

По выходе из здания мы были захвачены группой пьяных мужиков в спортивных костюмах, с автоматами Калашникова. По виду они производили впечатление совершенных бандитов, но оказалось, это милиция. Надо сказать, что это очень неприятное ощущение, когда вам в живот тычут стволом Калашникова, передергивая затвор и одновременно дышат в лицо перегаром.

Нас отвезли в отделение, для порядка избили и уже собирались отпускать, но выяснилось, что наступил комендантский час, а потому ночевать придется в камерах. Ночью пришли серьезные люди из КГБ с какими-то списками. Услышав наши фамилии, они радостно улыбались и ставили на своих листочках галочки. Говорят, списки эти составлял еще Гавриил Харитонович Попов в бытность свою мэром. Возможно, не для того, чтобы нас арестовать, а просто так, для каких-то не вполне определенных целей. К октябрю 1993 года Попова уже в мэрии не было, но если это и в самом деле были его списки, надо признать, что бюрократия наша отличается изрядной преемственностью и стабильностью. В любом случае нам урок: не надо было на заседаниях с критикой мэрии выступать.

Утром нас перевезли в другое отделение милиции, сложив вместе с другими задержанными в газик - штабелями в багажную часть машины. Мне повезло, я оказался почти наверху. На мне лежал всего один слой людей, и можно было даже посмотреть в окно. Правда, увидеть довелось не много. По дороге попалась какая-то баррикада, увенчанная триколором, видимо, сооруженная сторонниками Егора Гайдара и Ельцина. Странные люди - зачем строить баррикады, если у вас есть танки?

По прибытии в новое отделение нас построили. Мы узнали, что являемся террористами, что мы ездили по городу и убивали ментов. Осталось малое: подписать соответствующие признания. Мы отказались. Избив нас, сотрудники органов правопорядка доступно объяснили, что никуда отсюда мы все равно не денемся. Нас будут обрабатывать столько времени, сколько надо, пока все не подпишем. Однако они ошиблись. Информацию из отделения нам удалось уже к середине дня передать на волю. Моя жена связалась с профсоюзными международниками, те вывесили сведения о нас на электронных конференциях - прообраз нынешнего интернета. Уже через час-другой вовсю закрутилась машина Amnesty International. Мне опять повезло - меня там помнили еще со времен, когда я был политзаключенным при Брежневе.

Пошли телефонные звонки - прямо в отделение милиции, в разные учреждения. Телефон надрывался. Приехало телевидение (программа «Человек и закон»). Это было самое экстремальное из моих интервью - его пришлось давать прямо через решетку. Затем прибыл Сергей Караганов, состоявший тогда в президентском совете: профессиональная солидарность и человеческая порядочность оказались важнее политических пристрастий.

К вечеру нас уже отпускали. Правда, возникла проблема: шофер нашей машины успел во всем признаться. Стражи порядка решили проблему с присущей им изобретательностью. Беднягу снова вызвали на допрос, обвинили в том, что он оклеветал честнейших людей, и снова избили. После чего показания, естественно, изменились.

Можно было идти домой. Но, черт возьми, начинался очередной комендантский час. Оставаться еще на одну ночь в обществе гостеприимных милиционеров почему-то не хотелось. Наши хозяева, однако, теперь страшно боялись, как бы с нами чего не случилось. Выйдете на улицу, а там другие менты. Опять загребут!

Решение было найдено простое и почти гениальное: к метро мы шли под конвоем спецназовцев в масках и при полном вооружении. Доведя нас до станции, они сердечно попрощались, заметив, что держались мы хорошо, а Ельцин - козел. Но приказ, сами понимаете.

Ранним утром уже у меня дома появился испанский журналист Рафаэль Пок. Разглядывая синяки и ушибы, он подробно записывал рассказы о том, кого и как били, причмокивая от удовольствия и вскрикивая: «Потрясающе! Великолепно! Какой сюжет!»

Приятно иметь дело с профессионалом.

За пятнадцать лет, прошедших с тех пор, изменилось многое, в том числе и наше собственное сознание. Быт и нравы Москвы стали другими, вчерашние противники власти стали ее поклонниками, а ее бывшие поклонники жалуются на «обманутые надежды» в эфире «Эха Москвы». Страна живет - вернее, некоторое время жила - в условиях стабильности. Но время от времени возникает вопрос: а как будут вести себя люди в случае очередного политического кризиса? И так ли сильно изменились общественные нравы, чтобы мы с уверенностью могли утверждать: в российской столице стрелять больше не будут…

Эпоха Кинг Конга

Когда несколько лет назад на экраны кинотеатров вышел римейк знаменитого «Кинг Конга», наиболее удачными моментами фильма показались не спецэффекты, а кадры, создававшие общий фон повествования. Толпы безработных на площадях, демонстрации, суповые кухни для голодающих… Короче, Великая депрессия.

Классический фильм о Кинг Конге действительно снимался в разгар депрессии, причем он принадлежал к числу тех масштабных проектов, с помощью которых индустрия пыталась пережить кризис. Недостаточно уже было просто снять хорошее кино или придумать захватывающий сюжет. Нужно было найти какое-то абсолютно нестандартное и грандиозное решение, которым можно было бы привлечь в кинотеатры обнищавших людей, считающих каждый цент.

Черты времени отразились и в сценарии, ведь героиня фильма, попадающая на тропическом острове в лапы добродушного, в сущности, чудовища, отправлялась в эту поездку, чтобы спастись от безработицы. Выход фильма на экраны был по-своему тоже символичен: премьера состоялась в 1933 году, когда, с одной стороны, Великая депрессия уже завершалась, а с другой стороны, мир уже начал крениться ко Второй Мировой войне. Торжество нацизма в Германии, начало новой гонки вооружений, резкое усиление экономической роли государства - все это были закономерные следствия глобального кризиса. Но они же, в некотором смысле, позволяли этот кризис преодолеть. Возникал новый порядок вещей, при котором ценой за продолжение развития все чаще оказывался отказ от свободы. Разумеется, прогрессивный либерализм Ф. Д. Рузвельта в Америке резко контрастировал с тоталитарными репрессиями в Германии, но Соединенные Штаты тоже готовились к войне. В ходе кризиса Америка не только пострадала, но и многое выиграла. Сложилось новое соотношение сил в мировой экономике, при котором Британия не только утрачивала лидирующие позиции, но и резко ослабляла связи со своими колониями. Поднимающаяся Америка готовилась к заполнению возникающего политического вакуума и неизбежной в таких условиях схватке с Германией. Новые рабочие места создавались на военных заводах и для строительства дорог, которые с самого начала имели стратегическое назначение.