Ирина Михутина - Украинский Брестский мир
На заседании 11(24) января за революционную войну проголосовали два человека, против – 11 при одном воздержавшемся. Формулу Троцкого поддержали девять человек, против высказались семь. Ленину удалось провести лишь решение о дальнейшей затяжке переговоров {15}.
Между тем из Австро-Венгрии стали поступать сообщения о начале массовых забастовок вплоть до всеобщей, с образованием при этом рабочих советов. Вскоре подобные события развернулись и в Германии и вызвали чрезвычайные меры немецких властей. В таких условиях затягивание переговоров показалось оправданным и приобрело особый смысл. Решение об этом было одобрено на заседании ВЦИК Советов и предложено Третьему съезду Советов рабочих и солдатских депутатов (к нему присоединились и делегаты Третьего Всероссийского съезда крестьянских депутатов), проходившему в Петрограде 10–18 (2331) января 1918 года.
Перспектива революционных боев в стане противника воодушевила многих. Троцкий решил, что такие события сделают германских и австрийских дипломатов более уступчивыми в определении условий мирного договора. Потому, выступая на Третьем съезде Советов с заключительным словом по своему докладу, он сосредоточился на полемике с противниками сепаратного мира – меньшевиками, правыми эсерами и другими. «Мир поистине демократический и общий возможен лишь… когда вспыхнет победоносная мировая революция… но мы не можем дать гарантию, что ни при каких условиях мы не найдем возможным дать передышку русскому отряду международной революции», – заговорил он в логике Ленина. Заключительные слова речи Троцкого были заклинанием против возможного германского наступления с использованием образов из гоголевского «Тараса Бульбы»: «И если германский империализм попытается распять нас на колесе своей военной машины, то мы, как Остап к своему отцу, обратимся к нашим старшим братьям на Западе с призывом: „Слышишь?“ и международный пролетариат ответит, мы твердо верим этому: „Слышу“» {16}.
Под влиянием новых революционных ожиданий в постановлении съезда по вопросу о мире не было, к разочарованию «левых коммунистов» {17}, прямого указания на недопустимость подписания договора ко дню окончания перемирия, а правительство получило неограниченные полномочия в вопросе о мире {18}. Однако Ленин, не получив поддержки большинства соратников, чтобы официально оформить свой план немедленного мира, оставался далек от оптимизма. Он по-прежнему считал сроки желанных революционных событий в Центральной Европе неясными, а время дальнейшей затяжки с подписанием мира ограниченным предусмотренными перемирием семью днями между прекращением переговоров и возобновлением военных действий. Потому возвращавшемуся в Брест Троцкому председатель Совнаркома, по его словам, «предложил совершенно определенно мир подписать» и условился с ним о тактике: «Мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем» {19}.
Один из современных апологетов Троцкого полагает, будто своим напоминанием об имевшейся договоренности «Ленин оклеветал Троцкого, пытаясь свалить на него вину за срыв мира и начало германского наступления» {20}. Однако речь о договоренности велась на VII съезде РКП(б) в марте 1918 года, на котором Троцкий имел полную возможность дать опровержение, но не сделал этого. Лишь когда Ленина не стало, он выступил с утверждениями, будто в январе 1918 года именно его точку зрения «было постановлено… считать решением Совнаркома», а упомянутая Лениным договоренность будто бы касалась подписания мира уже после начала германского наступления {21}.
Хорошо известно, что Троцкий поступил по-своему, подтвердив этим наличие принципиальных разногласий с лидером большевиков. Однако в первое время могло показаться, что их позиции сблизились. По прибытии в Брест нарком обнаружил, что его идея «ни мира, ни войны» противником раскрыта и обсуждается в европейской печати. 18(31) января он составил для Ленина сообщение, переданное 22 января (4 февраля), в котором говорилось: «Среди бесчисленного количества слухов и сведений в немецкую печать проникло нелепое сообщение о том, будто бы мы собираемся демонстративно не подписать мирного договора, будто бы по этому поводу имеются разногласия среди большевиков и пр., и пр… Немецкая пресса стала трубить, будто бы мы вообще не хотим мира, а только заботимся о перенесении революции в другие страны. Эти ослы не могут понять, что именно под углом зрения развития европейской революции скорейший мир имеет для нас огромное значение» {22}.
Казалось, посылался прямой сигнал о согласии или по меньшей мере сближении с позицией сторонников немедленного мира. Но нет. Спустя годы в автобиографии Троцкий поведал, будто этим посланием хотел ввести в заблуждение немцев, незаконно контролировавших передачи по прямому проводу {23}, но не объяснил при этом, по каким признакам его прямой адресат – председатель правительства – мог определить, что имеет дело с подвохом. Доискиваться истинных причин и обстоятельств появления этого послания нет большого смысла: весь эпизод характеризует лишь суетность занятий и средств, какими подменялась ответственная дипломатическая работа.
Пока в Петрограде спорили о международной политике, в Киеве руководящее ядро Украинской центральной рады, чье положение всеми, от лидеров большевиков до их противников, оценивалось как критическое, силилось предотвратить катастрофу своей власти. Проблема заключалась не столько в наступлении наскоро собранных советских отрядов, сколько в том, что правительство Центральной рады с его социальной умеренностью и бездействием в самых назревших вопросах растеряло сторонников среди украинских масс. «Песня Рады уже спета, – делился своим впечатлением с коллегами вернувшийся из Киева 12(25) января полковник Генерального штаба А. В. Станиславский, – так как на ее стороне осталась только интеллигенция, а солдаты и крестьяне уже перешли на сторону большевиков» {24}.
С этой характеристикой почти дословно совпало описание тогдашнего положения в книге В. К. Винниченко, опубликованной в начале 1920 года: «Все наши широкие массы солдат не оказывали им (большевистским отрядам. – И. М.) никакого сопротивления или даже переходили на их сторону, почти все рабочие каждого города были за них, в селах сельская беднота явно была большевистской, словом, огромное большинство именно украинского населения было против нас. Единственной нашей активной военной силой была интеллигентная молодежь и часть национально-сознательных рабочих» {25}.
Свою роль в кризисе власти Центральной рады играло конкурирующее присутствие ЦИК Советов Украины в Харькове. Член президиума ЦИК Решетько, выступая 23 января (5 февраля) на Всеукраинской конференции Советов крестьянских депутатов, рассказывал: «Приезжала к нам делегация от севастопольцев – 23 человека, а затем приезжали от всех войсковых частей… дабы осведомиться, что такое Рада в Харькове и что такое Рада в Киеве. В Киеве получили одно разочарование. Порш под всякими уловками не давал украинизированным матросам собраться в Киеве. Тогда они начали сами собирать митинги. Они шли за Центральной радой до тех пор, пока сами не убедились в обманных ее действиях. Приезжали с фронта эти делегаты, говорили: у нас украинизированы части, но Радою они не довольны. Массу мы не тянули, но она сама почувствовала свою рабочую организацию и пошла за ЦИК» {26}.
Киевские политики поспешно старались изменить буржуазный, по меркам того времени, образ своей власти. Генеральный секретариат, называемый в простонародье генеральским, для политического благозвучия был переименован в Раду народных министров. Винниченко своей писательской фантазией вознесся к головоломному плану, чтобы одна, более левая, как тогда считалось, группа украинских социал-демократов в правительстве (Порш, Ткаченко и другие) арестовала другую, в том числе его самого, и осуществила бы таким образом левый поворот с провозглашением власти советов и урегулированием отношений с советской Россией. Более уравновешенные товарищи по партии его не поддержали {27}.
Лидеры Украинской центральной рады попытались спасти положение принятием IV Универсала, в котором имелись в виду такие радикальные меры, как социализация сельскохозяйственной земли и национализация природных богатств, а в области внешней политики предусматривался отказ от идеи федерации. Украинская народная республика должна была стать независимым и самостоятельным государством, что полностью отвечало германскому условию о самостоятельном статусе Украины и открывало возможность скорейшего заключения ею мира с Четверным союзом без оглядки на Советскую Россию и державы Согласия.
