Александр Зданович - Свои и чужие - интриги разведки
Постепенно идет «заселение» истории, все больше ранее незнакомых или забытых имен выплывает из огромного потока публикаций, направленных на устранение «белых пятен» разной величины. Тут и революционеры, и политические деятели, и ученые, и военные. Не обойдены вниманием и некоторые работники органов госбезопасности. К сожалению, за редким исключением, авторы рисуют своих героев лишь одной краской, вольно или невольно упрощают их, напрочь игнорируя оттенки и полутона. Перед нами предстают, с одной стороны, чекисты — изощренные исполнители репрессий, достойные только гневного осуждения, а с другой — подслащенные образы соратников Дзержинского, биографии которых легко укладываются в набившую оскомину героизированную схему: подпольная работа в условиях царского самодержавия, участие в революции и гражданской войне, ожесточенных схватках с контрреволюционерами и шпионами всех мастей в послевоенный период.
Однако среди чекистов в 20-е и 30-е годы были люди, жизненный путь которых с позиций сегодняшнего дня кажется просто невероятным. Фамилии их порой упоминаются в прессе в связи с теми или иными событиями нашей истории (не уйти от этого, оставаясь на позициях исторической объективности), но, в общем, они все еще причисляются к «фигурам умолчания».
Об одном из таких чекистов я хочу рассказать.
Работая в архиве, я совершенно неожиданно наткнулся на письмо, датированное ноябрем 1920 года и адресованное лично Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Писал ученик и соратник председателя ВЧК по революционной работе, начальник Особого отдела Западного фронта Филипп Медведь, больше известный нынешнему поколению в связи с делом об убийстве С. М. Кирова. Речь в письме шла о небольшой группе чекистов, проводивших некоторое время назад по заданию Центра операцию в тыловой зоне Западного фронта. Медведь не просто сообщал Дзержинскому свое мнение об их деятельности, а требовал незамедлительно устранить этих сотрудников от ответственной работы в Особом отделе ВЧК.
«…От товарищей, приезжающих из Москвы, — писал Филипп Демьянович, — узнаю, что непосредственным помощником товарища Артузова является Добржинский…, что Витковский — начальник спецотделения. Я знаю, что тов. Артузов им безгранично верит, что хорошо для частных, личных отношений, но когда их посвящают во все тайны работы, когда они работают в самом центре 00 ВЧК, то это может иметь самые плохие последствия для нас…»
Невероятно, но факт. Значит, в аппарате ВЧК находятся люди, которым нет полного доверия? Именно это и подтолкнуло меня к дальнейшим поискам, хотелось разобраться, до конца понять, что имел в виду Медведь. Поскольку основное внимание в письме он уделил некоему Добржинскому, с него я и решил начать.
Фамилия Игнатия Игнатьевича Добржинского замелькала в оперативных документах чекистов в начале 1920 года. Из показаний нескольких арестованных агентов польской разведки вытекало, что в Москве действует крупная резидентура второго отдела Генштаба Польши и возглавляет ее поручик Добржинский. Под какой личиной он скрывался, тогда установить не удалось, предпринятые розыскные мероприятия результатов не дали. И вот мелькнул огонек удачи — в Орше была обнаружена курьер московской резидентуры Мария Пеотух. Руководивший операцией особоуполномоченный Особого отдела ВЧК А. X. Артузов распорядился установить за ней наблюдение, и вскоре удалось вскрыть явочную квартиру пилсудчиков в Москве. Однако Добржинский почувствовал опасность и скрылся, сумев предупредить некоторых своих агентов. Вновь безрезультатные, длившиеся до июня поиски. И — удача: Добржинский был арестован на квартире одной из своих знакомых.
Первые допросы скорее походили на монологи Артура Христиановича Артузова, так как подследственный упорно молчал, отказываясь давать какие-либо показания. Аргументы, используемые Артузовым, так же, как и жесткая, без стремления найти контакт с Добржинским манера ведения допросов Романом Александровичем Пиляром, к сожалению, не сдвигали дело с мертвой точки.
Прошло несколько дней. Тактика, избранная Артузовым, оказалась более эффективной — допрашиваемый стал отвечать на отдельные вопросы, поддерживать беседу о сложившемся в связи с нападением панской Польши на РСФСР и Украину положении.
Сильное впечатление на него произвел допрос-беседа у заместителя начальника Особого отдела ВЧК Вячеслава Рудольфовича Менжинского. Для бывшего польского резидента, считавшего себя чуть ли не тайным послом своей страны в Советской России, было лестно, что ему уделил внимание один из руководителей ВЧК.
Чтобы закрепить первые результаты, а главное — идеологически разоружить Добржинского, к работе с ним был подключен член ЦК коммунистической партии Польши Юлиан Мархлевский, старый революционер, не раз примерявший на себя тюремный костюм во времена царизма.
Вот как о встречах с Мархлевским позднее вспоминал сам Добржинский: «Больше допросов не было, меня начали воспитывать, повезли в Кремль к Мархлевскому. В Кремль меня повез на машине один Артузов… Мархлевский на меня произвел хорошее впечатление… говорили о Польше, о Пилсудском. Я в тот момент считал его коммунистом без 5 минут. Мархлевский разъяснил мне, что это не так… и правильно разъяснил мне с точки зрения коммунистической разницу между ППСовцами и большевиками…»
Забегая чуть вперед, добавим, что такие беседы, живой обмен мнениями, сопоставление позиций точек зрения на польско-советские отношения будут продолжаться между Мархлевским и Добржинским и все последующие годы.
Общими ycилиями Meнжинcкoгo, Артузова и Мархлевского удалось снять националистическую оболочку с политических воззрений Добржинского, разрушить в его сознании образ Пилсудского — вождя польских трудящихся, всех патриотов, отстаивающих независимость многострадальной Польши. Добржинский понял, что борьба с рабоче-крестьянской Россией на руку только белогвардейцам, отстаивающим идею «единой и неделимой», что, по существу, означало крушение надежд на самостоятельность Польши, а также польским панам и буржуа, усердно отслуживающим полученные от Антанты деньги.
В итоге Добржинский принимает далеко не простое решение — назвать всех агентов своей резидентуры, еще остававшихся на свободе. Лишь одно условие выдвинул он при этом — чекисты должны ограничиться высылкой их в Польшу.
Обдумав требования Добржинского, взвесив все «за» и «против» такого компромисса, Артузов доложил свои предложения председателю ВЧК.
Дзержинский просил довести до сведения арестованного, что после проведения следствия и установления полной картины деятельности резидентуры все агенты, являющиеся польскими гражданами, будут высланы за пределы РСФСР. По названным Добржинским адресам выехали группы чекистов. Сам же Игнатий Игнатьевич в сопровождении Артузова и его помощников направился в Петроград, где ему предстояла встреча с заместителем резидента — Стецкевичем, внедрившимся на центральную военную радиостанцию. Чекисты уже знали от Добржинского, что Стецкевич давно тяготится связью с польской разведкой, никакой активной работы не ведет, не раз в беседах со своим руководителем высказывал сомнения в правильности политической линии Пилсудского и даже заявлял о сочувствии большевикам, в рядах которых сражался с белогвардейцами и геройски погиб его старший брат.
Убеждать Стецкевича долго не пришлось. Уже на следующий день после встречи с ним Добржинского польский разведчик добровольно явился в номер гостиницы, где расположился Артузов, рассказал все, что ему было известно о разведывательной работе пилсудчиков в Петрограде, и выразил готовность выполнять поручения чекистов.
В общей сложности к концу июля Особый отдел ВЧК арестовал более десятка тайных помощников Добржинского, но, как и обещали чекисты, все польские офицеры после окончания следствия были через особистов Западного фронта переданы представителям пилсудских войск.
Что же касается самого Игнатия Добржинского, а также Виктора Стецкевича, они окончательно решили остаться в Советской России и помогать органам ВЧК в раскрытии диверсионных и террористических ячеек польской разведки.
Нельзя сказать, что далось это Добржинскому без душевных сомнений, раздумий и расчетов. Можно было, надеясь на снисходительность со стороны чекистов и военного трибунала, отбыть назначенный срок заключения, а затем заняться мирным трудом — к примеру, учительствовать, ведь за плечами как-никак два курса историко-философского факультета Московского университета. Это не то, что активно включиться в борьбу со своими бывшими хозяевами, которым поручик Добржинский служил отнюдь не за деньги, не за чины и награды. Не оставляла Игнатия Игнатьевича и тревога за судьбу брата, скромного музыканта Варшавского театра, единственного оставшегося в живых родного человека, который теперь становился заложником у белополяков.
