Егор Лигачев - Кто предал СССР?
Теперь я знал, что никакого недоразумения не случилось. Более того, дело принимало стремительный и вовсе не уголовный, а чисто политический оборот. Заподозрить во взяточничестве меня — того самого человека, который вместе с другими первым вступил в открытую борьбу с коррупцией! Пользуясь незнанием народа относительно действительных фактов, кое-кто рассчитывает исключительно на политический эффект, иных дивидендов здесь не заработать.
Но в таком случае быстро действовать обязан и я. Как именно? Прежде всего потребовать открытого разбирательства, мне нечего таиться.
Взял чистый лист бумаги, написал:
«В комиссию Президиума Верховного Совета СССР. Генеральному прокурору СССР.
Заявление следователя Иванова о том, что в уголовном деле «замелькали» новые фигуры и была названа моя фамилия, — это провокация и злой вымысел. Оно по меньшей мере бросает на меня тень подозрения в совершении преступления. И сделано это было прежде всего в карьеристских целях, а также для того, чтобы отвести от себя ответственностьза многочисленные обвинения, которые ему предъявлены в письмах граждан. Прошу рассмотреть мое обращение и результаты рассмотрения обнародовать в печати».
Поставил подпись и дату — 15 мая 1989 г.
Перечитал. Получилось. И главное, надо побыстрее опубликовать в печати сообщение о моем заявлении, чтобы люди не думали, что я чего-то испугался. Мне нечего бояться!
Вскоре мне сообщили, что в Прокуратуру СССР обратился и М.С. Соломенцев. Естественно, мы обменялись с ним мнениями, решили направить обращения в комиссию Президиума Верховного Совета, в Прокуратуру СССР и просить немедленно опубликовать их в печати. Но поскольку нездоровые слухи усиливались и тень подозрений ложилась на Политбюро в целом, я из чисто этических соображений решил ознакомить с окончательным текстом всех членов ПБ.
Возражений и замечаний не было. Но вдруг позвонил Вадим Андреевич Медведев.
— Егор Кузьмич, — начал он. — Может быть, не стоит спешить с публикацией этого сообщения? Зачем накалять страсти? Давайте подождем возвращения Михаила Сергеевича, посоветуемся, обсудим всесторонне.
Откровенно говоря, я не удивился такому звонку. Медведев отличался нерешительностью, неопределенностью, предпочитал выжидать.
— Чего же ждать? — резко возразил я Медведеву. — Задета моя честь, честь ЦК, Политбюро. Почему мы должны молчать и этим подогревать кривотолки?
Но Медведев тянул, тянул, а согласия не давал. Между тем ТАСС, печать «выходили» именно на него. Хорошо зная сложившуюся систему, в основе своей при Медведеве не измененную, я понимал, что главные редакторы газет, получив мое и Соломенцева сообщение, будут звонить именно Медведеву, ждать именно его указаний.
Но Медведев опасался, «как бы чего не вышло». Горбачева-то нет, а брать решение на себя Вадим Андреевич не любил. Если же он с кем-то уже неофициально посоветовался — а такой вариант я исключить не мог, — то его упорство темболее понятно. В общем, разговор становился бессмысленным, и я распрощался.
Время шло, а я, выходит, все еще отмалчиваюсь после заявления Иванова. Где сейчас Горбачев? Общий отдел уже поставил меня в известность, что Генеральный секретарь возвращается из Китая именно сегодня. Но самолет прилетает очень поздно, по сути глубокой ночью. Если ждать его прибытия, газеты не успеют опубликовать мое опровержение в завтрашнем номере. Конечно, еще день-два погоды не делают. Однако звонок Медведева меня насторожил. Я вспомнил обтекаемую фразу Горбачева в аэропорту. Интуиция политика подсказала, что обязан действовать решительно. Остановить меня в тот момент было уже невозможно. Я четко и ясно осознавал, что надо делать. Будучи еще не в силах предвидеть отдаленные последствия происшедшего, я понимал, что обязан завтра же опубликовать опровержение, ибо впоследствии именно оно, именно этот немедленный отклик станет как бы моральной базой моих последующих действий. Переходя на военную терминологию, я обязан был дать встречный бой.
Я поднял трубку телефонного коммутатора «ССК» — совершенно секретного коммутатора.
Надо сказать, что система связи при Генеральном секретаре ЦК КПСС М.С. Горбачеве была отработана на высоком техническом уровне. Это и понятно. В жизни такой огромной страны, как наша, не могло быть ни единой минуты, когда по каким-то причинам невозможно связаться с Генсеком, Председателем Совета Обороны.
Сняв трубку, я попросил девушек, сидевших на коммутаторе:
— Где сейчас Михаил Сергеевич? Попытайтесь, пожалуйста, соединить меня с ним. И как можно скорее.
Спутниковая связь работала надежно: буквально через три минуты телефон «ССК» зазвонил.
По моим прикидкам, самолет находился где-то на подлете к границе. Слышимость была прекрасной. Я объяснил Горбачеву суть дела и зачитал текст небольшого заявления.
— Все понял, — сказал Михаил Сергеевич. — Конечно, надо публиковать. До встречи в Москве.
19 мая в «Правде» и в «Известиях» было опубликовано сообщение под заголовком «Категорический протест». В нем, в частности, говорилось, что «Е.К. Лигачев 15 мая обратился с заявлением в Прокуратуру СССР в связи с выступлением следователя Н.В. Иванова по ленинградскому телевидению… Е.К. Лигачев категорически отверг это высказывание, расценивает его как клевету, провокацию. Он просит расследовать данный факт и результаты опубликовать в печати».
Считал и считаю, что поступил совершенно правильно, публично опровергнув заявление Иванова. Во-первых, оно было чистейшей клеветой, и я показал, что не боюсь никаких расследований. А, во-вторых, такие действия с моей стороны соответствовали моему открытому, прямому, каюсь, отчасти даже прямолинейному характеру. Не люблю интриг и виляний.
Кстати, когда Гдлян, Иванов и примкнувшая к ним экономист Корягина отыграли «лигачевскую карту» и почувствовали, что она больше не нужна, они попытались привлечь к себе интерес нападками на Горбачева, публично, на митингах обвиняя его в причастности к так называемому «ставропольскому делу» о коррупции. После первых же нападок на заседании Политбюро я предложил Михаилу Сергеевичу немедленно дать отпор, опровергнуть клеветников. Однако Горбачев решил поступить иначе, решил отмолчаться, не привлекать внимания к заявлениям следователей.
Считаю, что это неправильно. Такого рода действия политических противников, направленные против лидера, являются отнюдь не его лишь личным делом.
* * *22 мая 1989 года состоялся очередной Пленум ЦК КПСС. К этому времени кампания шельмования людей в средствах массовой информации набрала обороты. Что касается меня, то поползли слухи, якобы Усманходжаев передал мне в кабинете еще тридцать тысяч, упакованных в «дипломат».
Было ясно, что некоторые газеты выполняют определенный политический заказ. И я решил предпринять новый ответный шаг, на этот раз по партийной линии.
В Уставе КПСС предусмотрено, что каждый член партии имеет право обратиться с вопросами, заявлениями и предложениями в любую партийную инстанцию, вплоть до ЦК, и требовать ответа по существу. Я решил воспользоваться этим правом и обратился с заявлением в ЦК КПСС. В нем писал, что обвинения, выдвинутые следователями Гдляном и Ивановым против меня, провокация против Политбюро в целом. Это свидетельствует об усилении в стране тенденций политического карьеризма. Надо его видеть и с ним бороться, так как к добру развитие такой тенденции не приведет.
Я писал также, что пресса много помогает перестройке. Но, к сожалению, некоторые средства массовой информации предоставляют свои страницы для шельмования людей, еще до суда обвиняя их в преступлениях, восстанавливая против них общественное мнение. Она порой шельмует даже тех, кто и под следствием не находится. Примеров таких много, в ЦК на этот счет приходят письма. Получается, что вместо стремления к правовому государству мы скатываемся к беззакониям.
Мое заявление было зачитано Горбачевым на Пленуме ЦК КПСС 22 мая. О нем было указано в информационном сообщении о Пленуме. Вообще говоря, сам факт обращения с таким заявлением к Пленуму члена Политбюро не является чем-то из ряда вон выходящим. Он, повторяю, предусмотрен Уставом КПСС. Однако по сути это было делом беспрецедентным — пятьдесят лет такого не бывало! Но обнародование моего заявления на Пленуме прошло как-то чересчур уж спокойно. Мне-то казалось, что есть весомый повод поговорить о том, что внутриполитическая обстановка накаляется, о том, что по стране уже набирает силу экстремизм, антисоветизм. Но нет, случай обсудить осложняющуюся ситуацию был в очередной раз упущен. Горбачев никак мое заявление не комментировал. Просто зачитал заранее составленную резолюцию с поручением Генеральному прокурору проверить факты.
