Сергей Кара-Мурза - Кто такие русские
Крестьяне сравнивали помещиков с французами 1812 года. Так, сход крестьян дер. Куниловой Тверской губ. писал в наказе 1906 г.: «Если Государственная дума не облегчит нас от злых врагов-помещиков, то придется нам, крестьянам, все земледельческие орудия перековать на военные штыки и на другие военные орудия и напомнить 1812 год, в котором наши предки защищали свою родину от врагов французов, а нам от злых кровопийных помещиков».
Как дошли до этого, хорошо известно — отделяться от русских начала элита, богатое меньшинство. А.С. Грибоедов писал: «Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно, заключил бы из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племен, которые еще не успели перемешаться обычаями и нравами».
На деле крестьяне долго противились такому расколу, но стоило им поднять голос, элита метнулась от «народопоклонства» к «народоненавистничеству». То же произошло и с рабочими. После 1905 г. привилегированные слои стали относиться к ним как к враждебной расе. Пролетарии и буржуа на этапе становления капитализма были двумя разными этносами. Отношение между капиталистом и рабочим по типу было в тот период частным случаем межэтнических отношений — отношений между колонизатором и колонизуемым.
В результате в первую русскую революцию «народ-крестьянство соединился с народом-рабочим». Возникло уточненное понятие «трудовой народ». После 1916 г. буржуазию и помещиков стали называть «внутренними немцами» — народом — врагом. Но к этому привели те, кто считал себя «белой костью». Они и стали отщепенцами. Надо бы из их опыта извлечь урок, но сегодня «белая кость» с помощью телевидения сумела обратить гнев сытых как раз на крестьян и рабочих. Видно, на чужих уроках учиться мы еще не научились.
Психология высшей расы
В народе возникают расколы, когда какая-то его часть резко меняет важную установку мировоззрения — так, что остальные не могут с этим примириться и не имеют времени и сил договориться. Тут речь не о мелочах, а о вещах, которые для людей считаются главными. Так, например, произошел раскол в русской церкви. Так мусульмане раскололись на суннитов и шиитов, а немцы при Реформации погрузились в Тридцатилетнюю войну, которая стоила им 2/3 жизней. Такие расколы зарастают медленно, заинтересованные силы могут рану растравить (как это мы видим в Ираке).
Расколы, возникающие как будто из интереса, даже чисто экономического, на деле тоже связаны с изменением мировоззрения, что вызывает ответную ненависть. Одно из таких изменений связано с представлением о человеке. Что есть человек? В глубине это вопрос религиозный, но в наше время его обычно маскируют учеными рассуждениями.
Христианство определило, что люди равны как дети Божьи, «братья во Христе». Отсюда «человек человеку брат» — как отрицание языческого (римского) «человек человеку волк». Православие твердо стоит на этом, а в важной ветви протестантизма (у кальвинистов) было принято учение о предопределенности. Согласно ему Христос пошел на крест не за всех, а лишь за избранных. Остальные (отверженные) остались с неискупленными грехами и уже при рождении осуждены на вечные муки. Видимым признаком избранности стало считаться богатство, признаком отверженности — бедность.
Это соединилось с интересом богатых и породило целую идеологию. Мол, человеческий род не един, а разделен, как у животных, на разные виды. Из расизма, который как раз в то время изобрели, чтобы оправдать обращение в рабство и ограбление «цветных», в социальную философию Запада перенесли понятие «раса бедных» и «раса богатых» (рабочие тоже считались особой расой). Возник социальный расизм. Потом подоспел дарвинизм, и эту идеологию украсили научными словечками (это «социал-дарвинизм»).
Русская культура отвергла социал-дарвинизм категорически, тут единым фронтом выступали наука и Церковь (этот отпор вошел в мировую историю культуры как выдающееся событие). Но когда крестьяне в начале XX века стали настойчиво требовать вернуть им землю и наметилась их смычка с рабочими, русское либеральное дворянство и буржуазия качнулись к «народоненавистничеству». Будучи западниками, они получили оттуда готовую идеологию и вдруг заговорили на языке социал-дарвинизма. Большая часть элиты впала в социальный расизм. Рабочие и крестьяне стали для нее низшей расой.
Это сразу вызвало культурный раскол во всех слоях народа (хотя и в разных пропорциях). Потому и вся революция пошла не по Марксу — боролись не классы, а части расколотого народа, как будто разные народы.
Основная масса народа долго не могла поверить в расизм элиты, считала его проявлением сословного эгоизма. Ответный расизм возник только к концу Первой мировой войны, а проявился уже после Февраля 1917 г., летом.
Эта история для нас урок. Сегодня она повторяется в худшем варианте. В годы перестройки социал-дарвинизм стал почти официальной идеологией, она внедрялась в умы всей силой СМИ. Многие ей соблазнились, тем более что она подкреплялась шансами поживиться за счет «низшей расы». Этот резкий разрыв с традиционным русским и православным представлением о человеке проложил важную линию раскола. Она накладывается на другие, более мягкие линии разделения (например, между поколениями, социальными группами, профессиями), и тем укрепляется.
Теперь, в отличие от начала XX века, часть тех, кто возомнил себя «белой костью», а остальных «быдлом», количественно довольно велика, больше и агрессивность. Достаточно почитать в Интернете рассуждения этой «расы», чтобы оценить, как далеко она откатилась и от русской культуры, и даже от современного Запада. Мы имеем дело с социальным расизмом без всяких украшений. И в то же время каким-то детским, нерасчетливым.
Большинство «ребят» забрело в этот тупик от того идейного хаоса, что создан кризисом. Потащились за дудочкой совратителей. С ними надо налаживать разговор, пока они не зашли слишком далеко и пока не возник ответный расизм, делающий их изгоями. Тогда преодолеть этот раскол будет очень трудно. Материал «расовой» ненависти должен будет выгореть и сожжет многих.
Бедность и расщепление народа
Мы говорили, что в эпохи кризисов происходят такие расколы народов: от них отщепляются социальные группы, которые начинают осознавать себя особыми народами, иногда «новыми» (как «новые русские»). Сходство материального уровня жизни ведет к сходству культуры и мировоззрения, отношения к людям и государству, моральных норм. Это так бросалось в глаза, что премьер-министр Англии Дизраэли говорил о «расе богатых» и «расе бедных». Отцы политэкономии учили, что первая функция рынка — через зарплату регулировать численность расы бедных.
Люди богатых «иных народов» по-особому одеваются и говорят, учатся в особых школах, иногда в общении между собой даже переходят на чужой язык (как русские дворяне, начавшие говорить по-французски).
Но «этнизация» социальных групп, то есть их самоосознание как особых народов, происходит не только сверху, но и снизу. Совместное проживание людей в условиях бедности порождает самосознание, близкое к этническому. Крайняя бедность изолирует людей от общества, и они объединяются этой бедой. В периоды длительного социального бедствия даже возникают кочующие общности бедняков, прямо называющих себя «народами», даже получившими собственное имя.
Переплетение социальных и этнических способов сплочения наблюдаются при внедрении в «национальные» государства Запада мигрантов из других стран. Даже во Франции, которая гордится своим опытом объединения множества народов в единую нацию французов, интеграция мигрантов не удалась — их загоняли в гетто. Французская нация, ее социальный строй и государство не справились с задачей интеграции мигрантов в общество.
Пестрая смесь негров, арабов и азиатов образовала особый социальный класс. А во втором поколении, говорящие уже по-французски подростки, дети из этого класса, объединенные общим социальным положением, превратились в совершенно новый народ. Это называют новый «трайбализм» (от слова tribe — племя). Дети иммигрантов уже не следуют традициям или религиям своих отцов и дедов, они — не арабы или лаосцы, не мусульмане или буддисты. Эта молодежь, выросшая во Франции и говорящая по-французски, но не ставшая французами, сплотилась как племя, враждебное французам.
«Трайбализм обездоленных» приобретает на Западе радикальные формы. «Племена» начинают время от времени показывать свою сплоченность и степень своей вражды. Например, полтора года назад произошел взрыв ненависти такой молодежи в предместьях Парижа. У этого племени нет ни программы, ни конкретного противника, ни даже связных требований. То, что они делают, на Западе уже десять лет назад предсказали как «молекулярную гражданскую войну» — войну без фронта и без цели, войну как месть обществу, отбросившему часть населения как обузу. Десять лет назад эта война виделась как социальная, но теперь она приобрела черты войны этнической.
