Пирс Рид - Дочь профессора
Внешний облик Джулиуса Тейта лишь усиливал впечатление, производимое его интеллектом. Он был высок, строен, у него были сильные, красивые руки и правильные черты лица, несколько романтического склада. Всего этого в сочетании с темными волосами, смуглой кожей, меланхолической улыбкой и ярким блеском глаз было достаточно, чтобы вывести из равновесия двух студенток семинара — Дэбби Купер и Кейт Уильяме, — и хотя после первых трех-четырех занятий семинара им удалось кое-как совладать с собой, они с куда большим вниманием прислушивались к его редким скупым словам, нежели к сверкающему потоку темпераментного красноречия Дэнни.
Пять членов семинара — Элан, Джулиус, Дэнни и обе девушки — исповедовали радикальные взгляды. Джулиус и Дэнни оба принадлежали к Гарвардскому отделению организации «Студенты за демократическое общество». Элан поначалу пытался скрывать свои взгляды, делая вид, что он только сочувствует революционерам, но по мере того, как занятия семинара, не имевшего твердой программы, переключались с Гоббса на Маркса, а потом на Мао Цзэдуна, он от сочувствия перешел к открытому призыву к революции, чем немало удивил Генри Ратлиджа, который хотя и слышал, что бывают и такого сорта священники, но никогда ни с одним из них не сталкивался.
Впрочем, определение «радикальные взгляды» было довольно растяжимо даже в применении к этим пяти студентам, ибо американцы менее склонны, чем европейцы, наклеивать на себя какие-то ярлыки. И если уж здесь уместно употребить подобный термин, то у обеих студенток, например, взгляды эти проявлялись совершенно по-разному.
Кейт Уильямс — студентка из штата Мэн — по складу своего характера была скорее консервативна. Одевалась она очень опрятно и строго и по виду могла бы принадлежать к женскому студенческому землячеству, если бы таковое существовало в Рэдклиффе. Отец ее, подобно отцу Лилиан, был судьей и, по-видимому, либералом. И политические взгляды Кейт, по существу, сводились к тому, что она с пылом убежденной либералки готова была броситься на помощь любому обиженному, кем бы он ни был. Доведись ей родиться лет на пять раньше, она, несомненно, оказалась бы среди тех, кто отправлялся на Юг агитировать в пользу негров; теперь же, в Кембридже, она с таким же жаром вставала на защиту всех уклоняющихся от воинской повинности и всех борцов против войны.
А Дэбби Купер была прежде всего анархисткой до мозга костей и проповедовала свободу, далеко выходящую за рамки обычных политических категорий. Полнотелая, чувственная, она, ратуя за свободу, словно бы предлагала испробовать ее на себе самой. Дэбби была в равной мере против запрещения наркотиков, как и против запрещения противозачаточных средств, так как все эти запреты вместе с «Ману законами»[26], полицией и законами против абортов были, по ее мнению, лишь проявлением единой тоталитарной системы, которую она, Дэбби Купер, решительно отвергала.
Двое студентов, Майк Хамертон и Сэм Фаулер, не попадали в это столь неоднородное по составу левое крыло семинара. Однако это не следует понимать так, что они принадлежали к правому крылу: приверженцев фашизма или хотя бы даже консерватизма в Кембридже быть не могло, как, пожалуй, и вообще на Северо-Востоке. Майк Хамертон был родом из Чикаго и относился несколько свысока к своим сумбурным гарвардским однокашникам, но не потому, однако, что они были радикалами, а потому, что считал их несдержанными и невропатами. Он полагал, что теория политики должна быть отраслью математики; он готовил диссертацию по кафедре математики, и его заветной мечтой было работать на компьютерах. Он был непоколебимо уверен в том, что для мудрых вычислительных машин нет ничего недостижимого во всех областях человеческого духа. Изучая политическую теорию и посещая лекции по истории искусства и философии, он ставил перед собой единственную цель: создать в один прекрасный день парочку таких компьютеров, которые дадут миру лучшую политическую систему, самое высокое произведение искусства и неопровержимую философскую истину.
Худой, рябоватый, начинающий лысеть, он отнюдь не страдал от своей невзрачной внешности и ни в коей мере не терял увереннострг в себе. Он садился всегда в глубине аудитории у стены и говорил ясно и громко, выражая свои мысли с точностью, достойной любезных его сердцу компьютеров.
И наконец, там был еще Сэм Фаулер — hors categorie[27], по определению как левого, так и правого крыла, поскольку он был черный. Будучи единственным черным в семинаре, он достаточно остро ощущал это и держался настороженно и не слишком дружелюбно со всеми членами семинара, за исключением Джулиуса, который был метисом. Немало мыслей бродило в его голове, когда он, сидя в углу напротив Майка Хамертона, слушал, что говорили остальные, молчаливый и гордый. Эти мысли стали отчасти известны лишь тогда, когда пришла его очередь сделать на семинаре доклад о Плеханове. Он прочел его с блеском, продемонстрировав великолепный аналитический талант и умение обращаться с материалом, — прочел с жаром настоящего политического борца за идеи гуманизма, однако сильно испортил впечатление, то и дело неуместно вплетая в доклад взятую в самых различных аспектах тему бедственного положения его черных собратьев в Соединенных Штатах Америки.
Такова по крайней мере была оценка, данная Генри Ратлиджем докладу его единственного студента-негра. Однажды он попытался, очень мягко, указать Сэмми, что история человечества знает немало примеров угнетения и жертвами его были не только негры.
— Да, — сказал Сэмми горячо, — но здесь, у нас, угнетают именно их. — А потом прибавил: — И других темнокожих, — и сообщнически покосился на Джулиуса.
Джулиус пожал плечами.
— Конечно… мне кажется, профессор, вы не можете не признать, что это так.
Профессор это признал, все участники семинара с этим согласились, и таким образом тема была исчерпана.
Взаимоотношения, сложившиеся у профессора Ратлиджа со студентами его семинара, были несколько необычны, ибо он слыл либералом, а все они, хотя и по разным причинам, считали его либерализм либо соглашательством, либо лицемерием, либо утопизмом. И мало того, что Генри Ратлидж исповедовал идеи, к которым они все относились с осуждением, — этот человек в глазах всей Америки был самым известным поборником этих идей. Во всяком случае, до сих пор считался таковым. С осени 1967 года он стал более осторожен, более академичен, не столько излагал собственные политические суждения, сколько высказывался по поводу чужих. Тем не менее профессор обязан давать оценки, и эти оценки оставались прежними — они сводились к анализу пороков всех политических систем, которые не являлись демократическими в понимании Запада. Отсюда возникает вопрос: как же могло случиться, что его студенты, в большинстве своем революционно настроенные, могли вообще попасть к нему в семинар, да еще с таким вниманием прислушиваться к его мнению, что, по-видимому, должно было говорить об их уважении к нему?
Ответ на этот вопрос следовало искать в его манере себя держать, столь ненавязчиво дружелюбной, что большинство студентов — как участники семинара, так и слушатели лекций — попадались на эту удочку. Все они, к примеру сказать, ожидали, что знаменитый профессор Ратлидж, миллионер и однокашник сенатора Лафлина, будет в основном говорить сам, а их заставит слушать, но всякий раз после очередного занятия семинара выяснялось, что профессор говорил мало, предоставив высказываться Дэнни, или, преодолев застенчивость Кейт, помогал высказаться ей, оставляя свое мнение при себе.
Впрочем, этой мягкости и терпимости было бы, вероятно, недостаточно, чтобы обезоружить наиболее воинственно настроенных, но профессор обладал еще одним качеством, которое для молодежи является не меньшей приманкой, чем мед для пчел, причем надо сказать, что даже священник Элан сумел признать это качество и оценить его по достоинству. Дело в том, что мозг профессора не был наглухо закрыт для новых идей; даже для тех идей, которые шли вразрез с его личными убеждениями, в его мозгу всегда оставалась маленькая щелка. Конечно, она была очень мала: как большинство людей его возраста, он уже составил себе определенное представление о миропорядке и не собирался его разрушать. Но в то время как большинство его современников — тех, кто, по мнению Дэнни, или Дэбби, или Джулиуса Тейта, вершил ныне судьбами Америки, — игнорировали или попросту отрицали факты, противоречившие их взглядам, и упорствовали в своих заблуждениях на беду всех, чья судьба была отдана в их руки, Генри Ратлидж, идеологический вождь и теоретик этого строя, готов был признать и проанализировать факты и внимательно продумать все революционные гипотезы, не противореча, а лишь задавая вопросы, стремясь выявить самую суть.
