Юрий Жуков - Иной Сталин
Только затем Ежов сообщил о «последних событиях». О том, что НКВД «вскрыл пять связанных между собой, но действовавших каждая самостоятельно террористических групп», и уточнил: «Все они представляли собой единый контрреволюционный блок белогвардейцев, шпионов, троцкистов и зиновьевско-каменевских подонков. Все эти озлобленные и выкинутые за борт революции враги народа объединились единой целью, единым стремлением во что бы то ни стало уничтожить товарища Сталина».
Так впервые официально и безапелляционно бывшие вожди внутрипартийной оппозиции и их сторонники были объявлены контрреволюционерами, врагами народа, сознательно объединены с белогвардейцами, противопоставлены отнюдь не большинству партии, а только Сталину. Причем не как его идейные противники, имеющие свои взгляды на то, какими должны быть курс ВКП(б) и политика Советского Союза, а как заговорщики, террористы. Для подтверждения этого тезиса и послужило «Кремлевское дело», якобы широко разветвленное, далеко уходящее за пределы Кремля.
«Часть (заговорщиков — Ю.Ж.), — продолжил Ежов, — все свои планы строит на организации покушения вне Кремля, для чего собирает сведения и ведет наблюдение за маршрутами поездок товарища Сталина, узнает, где он живет за пределами Кремля, в какие часы больше всего выезжает, и, наконец, ищет удобного случая для организации покушения на Красной площади во время демонстрации. Другая часть главную ставку ставит на организацию покушения в самом Кремле, в особенности рассчитывая и добиваясь проникнуть на квартиру к товарищу Сталину». Вот тут-то Николай Иванович напрямую связал «террористов» с бывшим секретарем ЦИК СССР. «Свой план проникновения на квартиру к товарищу Сталину, — сказал он, — они строят на использовании личных связей с т. Енукидзе и с его приближенными, наиболее доверенными сотрудниками».
Все более и более входя в роль прокурора, обличающего на суде преступников, Ежов начал использовать свои козыри — «признания» подследственных, разумеется, не полностью, а только те отрывки из них, в которых шла речь о якобы готовившихся покушениях на Сталина, точнее, о намерениях, о всего лишь принципиальной возможности таковых. Легко жонглируя заранее подобранными цитатами, Ежов позволил себе — для пущего эффекта — упомянуть показания и тех, кто полгода назад проходил по делу Николаева. Но все же, не теряя из виду основную цель, он постарался свести результаты следствия по «Кремлевскому делу» к прямой и равной ответственности Зиновьева и Каменева, попытался убедить участников пленума в том, что именно они «в своем стремлении пробраться к власти, ставили ставку на внутренние и главным образом внешние отношения». Заговорщики, по его словам, загодя распределили сферы действий: «Организатором террора в Ленинграде был Зиновьев, все время поддерживавший связи с ленинградскими троцкистами (так в тексте! — Ю.Ж.), в Москве организатором террора был Каменев».
Опираясь на материалы, полученные из НКВД, Ежов вновь и вновь стремился усугубить вину Каменева. Мол, Муханова сообщила следствию: «О группе, возглавлявшейся Н. Розенфельд, могу показать, что она была непосредственно связана с Л. Б. Каменевым». Из ее же слов, подтвержденных опять же голословными признаниями Б. Н. и Н. Б. Розенфельдов, следовало, что «сам Каменев непосредственно направляя всю деятельность групп, давал им указания и был в курсе всей подготовки убийства товарища Сталина».
Не обошел Ежов и роли Троцкого, его личной ответственности за терроризм. Правда, в данном случае он мог сослаться не на чьи-то сомнительные показания, а на откровения самого Льва Давидовича, на его провокационную, по сути, статью «Рабочее государство, термидор и бонапартизм».
«Нынешний политический режим в СССР, — писал Троцкий, — есть режим „советского“ (или антисоветского) бонапартизма по типу своему ближе к империи, чем к консульству… Противоречие между политическим режимом бонапартизма и потребностью социалистического развития представляет важнейший источник внутренних кризисов и непосредственную опасность самого существования СССР как рабочего государства»12. Мало этого, Троцкий не только признал существование в Советском Союзе политического терроризма, но и фактически оправдал его. Он отмечал в статье «Сталинская бюрократия и убийство Кирова»: «Политическая и моральная ответственность за самое возникновение терроризма в рядах коммунистической молодежи лежит на Сталине»13.
Именно это утверждение недавнего героя октябрьской революции и гражданской войны, оспорить подлинность которого было невозможно, позволило Ежову сделать оказавшийся столь страшным по своим последствиям вывод. Троцкий, провозгласил секретарь ЦК, «стал теперь главным вдохновителем и организатором террора против вождей партии и правительства, мобилизуя вокруг себя все террористические элементы внутри и вне СССР».
Только потом, практически в конце доклада, Ежов обратился к заявленной теме. Вспомнил о Енукидзе и подведомственном ему совсем недавно аппарате секретариата ЦИК.
«Ярким примером политической слепоты и полной потери классовой бдительности, — заявил Ежов, — примером такого преступного благодушия является член ЦК ВКП(б) тов. Енукидзе. Партия оказала ему огромное доверие. В течение полутора десятка лет он состоял секретарем ЦИК. Ему фактически была доверена охрана Кремля. Только благодаря его преступному благодушию, полной потере классового чутья и политической бдительности, контрреволюционным зиновьевско-каменевским и троцкистским элементам удалось пробраться в Кремль и организовать там террористические группы».
Подкрепив такое обвинение опять же лишь материалами следствия по «Кремлевское делу», Ежов заключил: «Товарищ Енукидзе должен быть наказан самым суровым образом, потому что он несет политическую ответственность за факты, происходившие в Кремле». Но тут же он предложил необъяснимо мягкое наказание: «ЦК выносит на рассмотрение пленума вопрос о выводе т. Енукидзе из состава членов ЦК ВКП(б)»14.
Казалось, доклад должен был задать тон для последовавшего обсуждения. Однако большинство участников пленума решило всячески уклоняться от политических аспектов вопроса, и прения пошли по иному пути.
Первым взял слово секретарь Закавказского крайкома Л. П. Берия. Он даже не упомянул ни Троцкого, ни Зиновьева с Каменевым, вел речь лишь о Енукидзе. Мимоходом Берия коснулся «позорных ошибок» того в далеком прошлом: «заигрывание с меньшевиками в ответственные периоды нашей революции», «фальсифицирование» истории бакинской социал-демократической организации (имелась в виду автобиография Енукидзе, опубликованная Энциклопедическим словарем «Гранат» в 1927 г. — Ю.Ж.). Лишь затем Берия перешел к тому, что счел самым важным. «Ему персонально, — возмущенно сказал Лаврентий Павлович, — доверена была охрана штаба нашей революции, охрана вождя и учителя т. Сталина, за которого бьются сердца миллионов пролетариев и трудящихся. И что в итоге, товарищи, оказалось? Надо прямо сказать, что т. Енукидзе оказался в положении изменника нашей партии, изменника нашей родины… Предложения товарища Ежова совершенно правильны. Но, по-моему, они недостаточны. Товарища Енукидзе надо не только вывести из состава Центрального комитета партии, надо вывести и из состава президиума ЦИК, и вообще из ЦИК»15.
Схожим образом построили свои выступления Шкирятов и Акулов. Говорили только об аппарате секретариата ЦИК СССР, о том, каким он был плохим при Енукидзе, как была проведена в нем чистка, каким он стаи теперь. Правда, Акулов — но, видимо, в силу своего нового положения — затронул еще и вопрос охраны Кремля.
«Сейчас комендант Кремля, — сообщил он, — имеет специального заместителя, который ведает только охраной Кремля и который в этой части подчинен НКВД… Секретариат ЦИК к охране не имеет никакого отношения».
Только генеральный секретарь ЦК КП(б) Украины С. В. Косиор, выступивший сразу после Берии, счел необходимым высказаться по всем проблемам, затронутым в докладе Ежова. Также начал с выстрела в Смольном, связал его с тем, что Енукидзе «аппарат ЦИК передал в руки классовых врагов: троцкистов, белогвардейцев и всякой сволочи… открыл двери всякого рода террористам и кому угодно». Затем обрушил свой гнев на бывших лидеров партии:
«Совершенно ясна линия Зиновьева, Каменева и Троцкого. Совершенно ясно, что все эти люди, делавшие раньше ставку на наши трудности, на то, что мы сломаем себе шею на целом ряде мероприятий крупных и мелких, которые проводились под руководством ЦК и товарища Сталина нашей партией и нашей страной. Их ставка оказалась битой. На что теперь эти люди могут надеяться? Их последняя ставка, их последняя надежда — террор, это совершенно ясно. То, что здесь читал т. Ежов, не требует никаких комментариев, никаких добавлений. Лозунг оголтелого террора дает Троцкий всем своим сторонникам. Организаторами террористической борьбы здесь были Зиновьев и Каменев. Это значит, что мы должны рассматривать как прямого врага не только троцкиста, не только зиновьевца, а каждого — кто бы он ни был, — кто хотя бы в малейшей степени ведет себя двусмысленно, кто играет на руку классовому врагу. Мы должны его изолировать, ибо это опасный враг. Тут мы не можем делать никакой разницы между белогвардейцами, всякого рода офицерскими террористическими организациями, с одной стороны, и троцкистами и зиновьевцами, с другой. Эта разница давно исчезла. Мы должны с ними расправиться беспощадно (выделено мной — Ю.Ж.)».
