Сергей Кара-Мурза - Оппозиция как теневая власть
Какова же тенденция? К усилению не классового, а именно советского сознания. И этот процесс реставрации, «починки» сознания идет очень быстро. Вот данные ВЦИОМ, крайне антисоветски настроенных социологов, которые вынуждены признать: «По мере осуществления рыночных реформ доля выступающих за систему государственного планирования растет, а доля предпочитающих рынок падает». Пик рыночных (а значит, классовых) настроений прошел: в июне 1990 за рынок было 56, а в июле 1991 г. 64% населения. В феврале 1992 ответили «лучше рынок» 52%, в марте 1993 – 33, в декабре 1994 – 26. ВЦИОМ делает вывод: «в наступившую зиму [1995 г.] можно ожидать окончательного краха рыночной идеи и снижения числа ее сторонников вплоть до минимальной отметили 15-18% твердых рыночников». В этих условиях навязывать рабочим классовую фразеологию – значит пытаться сорвать эту тенденцию и помочь рыночникам сдвинуть конфликт к фальшивой схеме конфликта «труд – капитал».
Представим себе на минуту, что это произошло. Большего подарка режиму придумать невозможно – он сразу освобождается от обязательств, унаследованных от СССР, которые, скрипя зубами, выполняет под давлением именно «совкового» сознания тех же рабочих. А рабочие оказываются абсолютно неготовыми к классовой борьбе. Вспомните провокационный (или идиотский) лозунг профсоюзов: «Рыночным ценам – рыночную зарплату!». Примите-ка эти условия, прямо-таки марксистские. Зарплата – цена рабочей силы, она определяется на рынке спросом и предложением. Сегодня во множестве отраслей реальная рыночная зарплата равна нулю. Против чего же тут бороться? Рынок основан на «свободе контракта» – хочу покупаю, хочу нет, и это справедливо. Цены на картошку высокие? Не покупай, если не нравится. Цены на рабочую силу низкие? Не продавай, если не нравится. Рабочие на эту удочку не клюнули, у них здравый смысл есть.
Если трудящиеся, обманутые на очередных выборах, начнут понемногу использовать методы внепарламентского давления, они это сделают не как классы, а именно как советские люди, отвечающие на злостное невыполнение правительством негласного договора с народом – будут бороться за правду, а не за лучшую цену на рынке рабочей силы. Пытаться перейти к классовой борьбе – это освободить режим от этого договора, не имея взамен никакого другого оружия. Это и было бы подорваться на собственной мине.
1995
Смотреть вперед
В связи со статьями об истмате многие читатели упрекают: зачем нам сегодня эти оторванные от жизни темы? Газета должна рассказывать о бедах народа и помочь ему в борьбе за свои права. Я же думаю, что когда у советских людей исчезнет надежда на победу, тогда и отпадет нужда в осмыслении истории и возможного будущего. Останется лишь жажда выжить – через выгрызание у хозяев малых благ. Пока не все мы еще доведены до этого. Страдаем, но хотим понять, что парализовало волю народа, что свело с ума его интеллигенцию, почему 18 миллионов членов партии потеряли даже саму способность предвидеть опасность для дела, которому большинство их честно служило.
Я стал писать об истмате в 1994 г. – а подводил к этому всеми моими статьями за предыдущие четыре года. Стал писать по двум сугубо практическим причинам. Первая причина: для меня совершенно ясно, и этот мой вывод многократно продуман и проверен, что пока мы мыслим в понятиях «вульгарного истмата», мы не сможем правильно понять то, что с нами произошло – мы так и не будем «знать общество в котором живем». Вторая причина: мы не сможем в мышлении такого истмата сознательно найти выход из кризиса с меньшими потерями (его придется искать наощупь, стихийно, на ошибках).
Тот спор об истмате, что возник по моей вине, все же пошел по ненужному пути. Один испанский историк, который прочел все эти статьи, сказал мне, что похожий спор был и на Западе, но там нашли разумный выход: расширить рамки истмата. Считать, что всякий материалистический подход к истории правомерен и нисколько истмат не подрывает. Так что книгу Л.Н.Гумилева «Этногенез и биосфера» о том, как возникают народы в связи с природной средой обитания, цензура истмата разрешила бы печатать. И даже цивилизационный подход можно было бы использовать вместо формационного. Думаю, можно было бы и нам договориться. Тем более, что, как показывает наша история, тот «жесткий» истмат, который слишком уж ограничивает взгляд на реальность, утвердился у нас лишь в 50-е годы. Это, как ни странно, продукт «послесталинской» эры.
Сегодня мы кое-что знаем о ходе событий: как велась холодная война, как плохо провел Хрущев «десталинизацию», как возникло течение «шестидесятников», как готовилась перестройка, как с помощью всей идеологической машины, у рычагов которой встал А.Н.Яковлев, создали хаос в умах людей. Есть и более четкое изложение всей механики дезориентации советского народа. Это – теория революции Антонио Грамши, которую применяли для разрушения устоев СССР начиная с 70-х годов. Мы знаем сам факт использования этой теории, но не знаем и не можем освоить самой теории, ибо уже она сама выходит за рамки истмата (хотя Грамши – коммунист).
Это – фактическая сторона дела. Вопрос в другом: почему сознание советских людей оказалось таким беззащитным? Почему они (за исключением сельских жителей) под воздействием ТВ утратили, хотя бы временно, способность к рассуждениям исходя из здравого смысла?
Важная причина в том, что в головы нескольких поколений внедряли неверный, искажающий реальность способ понимать общество в его развитии – так называемый вульгарный истмат. С классиками марксизма, а тем более с Лениным этот истмат имеет мало общего. Он был слеплен искусственно, на потребу идеологии. Все успехи большевиков связаны как раз с учетом реальности России и с прозрением в будущее. Мы от Ленина и Сталина сильно отстали.
Фразу «Мы не знаем общества, в котором живем!» Андропов сказал не для красного словца. Но что изменилось с тех пор? Не говорю о губителях нашего общества, Горбачеве и Ельцине с их свитой. Мы-то, страдающая часть, далеко ли продвинулись в познании? Выявили мы хотя бы самые грубые ошибки в понимании советского общества? Думаю, пока что похвалиться нечем. Мы даже не вскрыли истоки антисоветизма.
C 1988 г. я бывал на Западе, подружился со многими коммунистами, говорил с ними о наших делах. Они излагали мне вульгарный истмат в чистом виде. И это были не отвлеченные слова – из них вытекала практика. Меня она потрясала отходом от здравого смысла. Получалась странная вещь: стойкие коммунисты, от которых мы могли бы ожидать поддержки, вдруг оборачивались врагами советского строя – или создавали в своем воображении ложный образ СССР как рая земного.
Подумайте, руководитель итальянской компартии, знаменем которой был самый настоящий советский флаг, Пьетро Инграо пишет: «Все мы приветствовали мирное вторжение демократического начала, которое нанесло удар по диктаторским режимам». Ради чего вы приветствовали разрушение основ жизни множества народов, страдания миллионов людей? Оказывается, вон что: мы жили не по законам истмата. Инграо разъясняет: «Не думаю, чтобы в моей стране имелись серьезные левые силы, которые считали бы, что в СССР делалась попытка построить социалистический строй. Думаю, что для наиболее продвинутых сил западного коммунизма было ясно, что режимы Востока были очень далеки от социализма, во всяком случае были чем-то другим».
Какая безответственность! Приветствовать грабеж, смерть и разрушение только потому, что слой партийных профессоров вдруг решил, что жизнь трехсот миллионов человек есть «что-то другое», нежели написано в их учебниках. И дело не в политике, ведь Инграо не продался мировому капиталу. Истоки – в философской системе.
Потом, когда СССР был уничтожен, радость профессоров-«марксистов» приняла прямо неприличные формы. Наконец-то теория подтверждена: нельзя строить социализм в крестьянской стране, нельзя строить социализм в отдельно взятой стране и т.д. Был я в Мадриде на съезде левых интеллектуалов чуть не со всей Европы. Эти люди удивительно похожи на Гайдара, только они – «на стороне пролетариата», и теория у них не монетаризм, а истмат. Но жизнь, хлеб, страдания и радости человека вообще исключены из их рассмотрения. Выходит на трибуну профессор-марксист из Испании: «Товарищи! СССР мертв и, слава богу, мертв надежно!». Я потом напечатал в левых журналах статью, где обращался к испанцам с просьбой объяснить эту радость. Я писал: «Представьте себе 1939 год. Последних республиканцев добивают в Пиренеях. И вот, в Москве, в Колонном зале собрание. В президиуме Долорес Ибарурри, командиры интербригад. Выходит на трибуну профессор МГУ и заявляет: „Испанская Республика наконец-то пала! Какая радость, товарищи!“.
Кое-кто мне говорил потом, что когда он представил такую сцену, его начало трясти – в памяти живо горе падения Республики. Но почему же сегодня, когда такая сцена разыгрывается в Мадриде в отношении СССР, она их не возмущает? Потому, что за двадцать лет им вдолбили в голову, что социализм в СССР был «неправильный». Могут сказать, что нас не касаются западные левые. Но ведь абсолютно то же самое, что я в уродливой форме увидел на Западе, я потом встретил и у нас, только в нашей горячке это не так бросалось в глаза.
