Лев Вершинин - Россия против Запада. 1000-летняя война
Глава XXI. Искатели приключений (1)
А теперь пришло время поговорить о том, как Запад – бывало и такое – сам не оставлял России иного выхода, кроме как действовать на опережение. И соответственно, начнем с м-ра Белла. Если полностью, Джеймса Станислава Белла, сына миссис Агнессы Белл, в девичестве паненки Агнешки Замчинской, дочери майора Войска Польского, уехавшего из Ойчизны на Остров после провала бунта Костюшки, о котором, не будь сей мистер обладателем такой родословной, мы, скорее всего, вообще ничего бы не знали. Ибо, в таком случае, прожил бы он жизнь пристойную, но тусклую, не познакомившись ни с Джеймсом Лонгуортом, ни, тем более, с Дэвидом Урквартом. Впрочем, не станем забегать вперед…
Турецкий гамбит
Появление русских на берегах Инда и Ганга было кошмаром снов господ из Лондона едва ли не с тех пор, когда на берегах великих рек появились сами англичане. Но великие потрясения конца XVIII века, на время связав интересы, слегка умерили страх. Особенно после ликвидации Павла и воцарения до икоты боявшегося англичан Александра. Однако Корсиканец пал, и все вернулось на круги своя. Еще мало кто знал, что такое «Большая Игра» (тираж книжки молоденького офицера Артура Конноли был совсем не велик, да и никому, кроме специалистов, она не была интересна), а играли уже вовсю. И башмаков не износив после совместной победы, Англия уже опять, как при Павле, боялась вовсю. И не без оснований. Влияние Санкт-Петербурга на мягкие подбрюшья росло чуть ли не само по себе, только успевай ставить подножки. И то не слишком успешно. Только устранили чересчур пророссийского президента Александра Каподистрию в Греции, перетянув под себя Грецию, – ан тут грянул первый Египетский кризис, и Николай Александрович, спасший от гибели и султана, и самую Порту, оказался хозяином Проливов и фактически протектором Турции. Хуже того, после того как героям незримого фронта за большие деньги удалось купить секретное приложение к официальному тексту русско-турецкого договора, выяснилось, что турки обязались, если русские того потребуют, закрыть Дарданеллы для всех иностранных военных кораблей. Исключая, естественно, русские. То есть сделали Черное море своим, внутренним. Сказать, что кабинет Его Величества и само Его Величество были взбешены, значит, не сказать ничего. Министр иностранных дел Пальмерстон направил в Санкт-Петербург энергичный протест, но ответ оказался еще энергичнее. Император Всероссийский открытым текстом сообщил, что «сделал только то, что Британия давно сама хотела бы сделать, но не смогла и не сможет». На плюху сэры и пэры ответили возмущенной нотой, назвав царский намек «легкомысленным и оскорбительным», после чего, хотя всем было ясно, что в письме русского монарха изложена чистая правда, отношения между двумя державами стали еще хуже. А тут еще в Петербурге утвердили программу качественной реконструкции флота, и Royal Navy, правильно поняв происходящее, ответил на вызов заказом новых сверхсовременных судов. В такой непростой атмосфере что-то обязательно должно было случиться. И случилось. По рекомендации Королевского Географического общества в штат Форин Офис был принят Дэвид Уркварт, как сам он себя называл, «путешественник-энтузиаст»…
О, эти русские…
Замечательная, между прочим, личность. Еще совсем молодой парень, и уже с шикарной биографией. Шотландец, полусирота, все детство колесил с мамой по Европе, останавливаясь там, где цены пониже. Чуть-чуть поучился в Испании, у монахов, чуть-чуть в недорогом военном лицее во Франции. Затем, в 16 лет, – Англия, школа фермеров в захолустье. А потом – вдруг – Кембридж, сразу по окончании – завидное приглашение на госслужбу, и – опять вдруг, всего через месяц, – увольнение по собственному желанию. В связи с внезапно вспыхнувшей симпатией к восставшей Элладе. Прибыв на место с другими добровольцами, оказался единственным, совершенно случайно свободно говорившим по-гречески, причем языком не Гомера, который в alma mater изучали, а «народным», европейцам тогда известным, примерно как ныне среднему москвичу чеченский. Воевал хорошо. Был ранен. Стал известен, как автор ярких аналитических обзоров о Балканах, охотно, хотя и почти без гонораров публиковавшихся солидной прессой Острова. А потом вдруг что-то щелкнуло. Эллинофил резко меняет ориентиры, проникаясь горячей любовью к Турции, куда в 1831 году был направлен третьим секретарем торгпредства. Должность маленькая, но все-таки. Но – ни с того ни с сего опять уволился, ушел на вольные хлеба, «пользуясь славой журналиста, принесшей ему немало друзей в высших сферах, включая самого короля», развил бурную деятельность, еженедельно печатая в газетах статьи, призывающие «обуздать русских, обижающих благородную Турцию», а приработка ради, «время от времени поступая на должность переводчика в секретные дипломатические миссии на Ближнем Востоке». По ходу дела, однако, выяснилось: главное «хобби» молодого Дэви все же не турки, а вообще мало кому известные экзотические черкесы, чьи земли за пару лет назад были «уступлены» России. Тут действовал он на диво лихо: сперва, будучи в 1834 году в Стамбуле, «без разрешения посла» вышел на контакт с вождями горской эмиграции. А после того вообще «самовольно» рванул за кордон, в тайные крепости немирных туземцев. Где, пользуясь знанием черкесского, «выученного за месяц пребывания в Константинополе» (френды-адыги, надеюсь, согласятся, что это несложно), произвел, мягко говоря, фурор. Достаточно быстро он разъяснил им, что «великий султан Англии» готов взять их под свое покровительство, провел цикл лекций на тему организации «правильного» сопротивления и даже написал декларацию независимости со ссылками на Руссо, Монтеня и Томаса Джефферсона, которую пообещал обязательно напечатать в Европе.
«Мои ирокезы», как он их любовно именовал в письмах друзьям, были ошеломлены вниманием «посланца великого султана англичан» настолько, что, если верить Уркварту, даже просили его остаться и возглавить борьбу. На что, однако, «путешественник-энтузиаст» ответил отказом, объяснив, что будет полезнее в Лондоне. И не соврал. Декларация, правда, в газеты не пошла, осев в архивах Форин Офис, но немедленно по возвращении (посол, как ни странно, «не обратил внимания» на отсутствие переводчика) Уркварт развернул невероятно бурную деятельность. Памфлеты слетали с его пера чуть ли не каждый день, поскольку же литературным талантом парень был не обделен, а интерес к географии в те времена зашкаливал, творчество его быстро вошло в моду. Печальными историями о «маленьком и культурном народе, так похожем на наших highlenders, помочь наш моральный долг» зачитывались в леди в будуарах, их обсуждали джентльмены в клубах и простые ребята в пабах, а после появления книги «Британия и Россия » ненавидеть русских – готовых, как выяснилось, съесть Турцию, потом Персию, а потом и (о ужас!) Индию – вслух, и чем активнее, тем лучше, стало вообще хорошим тоном и неотъемлемым признаком настоящего патриота. Что же до автора, то он расширил круг полезных знакомств, став даже желанным гостем у короля Вильгельма, «по собственной просьбе которого» в 1836 году «согласился отказаться от свободной жизни», вернувшись на государственную службу в ранге первого секретаря британского посольства в Турции. И началось.
Здесь вам не равнина…
Как и у прочих дипломатов, в инструкциях, данных Уркварту при отбытии, значился жесточайший запрет на самодеятельность. Тем паче – особо! – в направлении черкесов. Нарушать его означало рисковать многим, а многочисленные секретные депеши лорду Пальмерстону, которые первый секретарь миссии в обход посла посылал в Лондон, настаивая на посылке в Черкесию оружия, военных специалистов, а еще лучше – регулярных войск, оставались без ответа. Лорд был сторонником политики неброской и сдержанной. Но Дэвиду повезло. В Стамбул совершенно случайно пришло судно «Виксен», а на нем – его старый приятель по Географическому обществу Джеймс Лонгуорт с ксивой корреспондента Times и заданием во что бы то ни стало написать серию репортажей о героической борьбе храбрых черкесов с Империей Зла. Друзья встретились, Джеймс представил Дэвиду своего приятеля Джеймса Станислава Белла, о котором мы уже говорили. Тоже, как ни странно, члена Географического общества. Мистер Белл, оказывается, незадолго до того выиграл в карты крупную сумму, арендовал посудину и решил заняться морской торговлей, но при этом совершенно случайно страстно симпатизировал справедливому делу черкесов. Это была удача. Уркварту, как изящно формулирует Холкирк, «видимо, удалось убедить земляка поплыть из Константинополя в порт Суджук-Кале в северной части черкесского побережья». Естественно, с гуманитарным грузом, собранным турецкими благотворительными фондами. Соль, чай, медикаменты. Фишка заключалась в том, что незадолго до того Россия, формально в связи со вспышкой чумы, а фактически, что ни для кого не было секретом, стремясь покончить с контрабандой оружия из Турции, ввела на Черном море строгую блокаду своей береговой линии. Против чего Лондон, естественно, протестовал, но исключительно словесно, что, судя по письмам, дико бесило Уркварта. Позже, на разбирательстве, мистер Белл показал, что первый секретарь, с которым они «стали добрыми приятелями в Стамбуле», не имел к дальнейшему никакого отношения. Но, как бы то ни было, в ноябре 1836 года «Виксен» вышел в море и направился на северо-восток – причем о времени его отбытия задолго до факта криком кричала вся лондонская пресса. По сути, получалась вилка. Либо русские задерживали судно, и тогда появлялась возможность, поставив Англию на уши, все-таки спровоцировать посылку эскадры, либо не задерживали, и это значило, что поставки оружия можно ставить на поток.
