«Кухня» НКВД - Николай Семенович Черушев
Петровский излагает свою версию гибели Щорса посредством умозаключений комиссара Бугаевского: «Ясно, что командование имело непосредственную задачу убрать Щорса. А почему им надо было убрать его?» И тут же отвечает: «Да очень просто. Он не с ним, не с Главкомом, не с Троцким. Вот тут-то, очевидно, и зарыта собака, и называется эта собака контрреволюцией».
В так называемой документальной книге Петровского все запутано-перепутано. Конечно, человек, не посвященный во многие тонкости истории Гражданской войны на Украине, может многое из написанного в книге принять на веру. Однако и ему, непосвященному, несомненно, бросятся в глаза такие «перлы», как отравление батьки Боженко или сцена разоружения Щорсом взбунтовашегося Нежинского полка. Запутаешься и с идентификацией упоминаемых автором штабов – не поймешь, то ли речь идет о штабе 1-й Украинской, то ли 12-й армии. Больше всего упреков и даже подозрений выдвигается в адрес командования и штаба некой безымянной армии, в состав которой входила дивизия Щорса. Автор употребляет слова «армия», «штарм» (штаб армии) – и только. Тогда как известно, что речь идет именно о 12-й армии, сформированной из войск бывшего Украинского фронта. Петровский пишет о назначении нового командования армии (12-й, разумеется). Само понятие «новое командование» подразумевает группу людей, которые, откуда-то приехав, сменили старое руководство. В действительности же никакого старого командования армией вообще не было, ибо ее управление и штаб в середине 1919 г. были сформированы впервые.
Вновь и вновь перечитаем строки протокола допроса И.Н. Дубового от 3 декабря 1937 г. Его содержание, составленное Михаилом Ямницким и одобренное начальником Особого отдела Н.Г. Николаевым-Журидом, несмотря на весь обвинительный уклон, тем не менее во многом является документом оправдательной направленности. Рассмотрим наиболее значительные его аспекты, вызывающие серьезные сомнения в подлинности излагаемых фактов.
Дата 31 августа 1919 г. – день гибели (или убийства?) Н.А. Щорса. Ее назвал Дубовой в своем заявлении, а затем уже повторили следователи в подготовленных ими документах. Почему Иван Наумович в своем обращении к Ежову написал 31 августа, а не 30 – е, как это было на самом деле. Что это – забывчивость или нечто другое, о чем надо читать между строк?
Если говорить о забывчивости, провалах памяти, то это вполне можно понять и объяснить – ведь прошло восемнадцать лет с того рокового дня. Однако совсем еще недавно – два года тому назад – Дубовой в своих воспоминаниях о Щорсе четко и однозначно называл дату его смерти – 30 августа. Возможно, что события последнего года (арест Якира и суд над ним, собственный арест и последующие допросы) что-то действительно сместили в механизме памяти и указанное событие передвинулось ровно на день. Возможно…
Но, как контраргумент, возникает одно умозаключение. Предположим, что Дубовой своей рукой убил боевого товарища и непосредственного начальника – начдива Щорса. Порешил не заклятого врага – деникинца или петлюровца, а заслуженного красного командира. К сему добавим, что не закоренелым же убийцей был Иван Дубовой, на счету которого числились бы десятки трупов. Нет, он не был таким. Но пусть даже убийство и случилось – невольно или преднамеренно – все равно Дубовой должен был испытать при этом большое душевное потрясение. Такой всплеск страстей, эмоций и переживаний, что дата и подробности данного акта навечно, намертво впечатались бы в его память – ведь человек впервые совершил подобное.
Однако у Дубового наблюдается совершенно обратное – и дату события он перепутал, и никаких новых подробностей не приводит. Уж где-где, а здесь, на Лубянке, решив до конца исповедаться до конца в своих «грехах», он должен, просто обязан был рассказать о деталях задуманной и осуществленной им операции по устранению начдива Щорса. Однако на поверку мы видим все те же детали и сцены, описанные им в 1935 г. Все так же он говорит о том, что пуля попала в висок Щорсу, что тот умер у него на руках.
А как же тогда быть с выстрелом в затылок? Откуда у трупа из Самары входное отверстие на затылке, а входное – на виске? Как все это совместить, как такое объяснить? Первый вывод уже напрашивается – что-то здесь не так, кто-то тут ошибается или сознательно запутывает дело. Признание в убийстве есть, но пуля все-таки уходит в висок и никуда иначе! И в этом основное алиби И.Н. Дубового.
И еще порассуждаем на эту тему. По утверждению Дубового, он в момент гибели Щорса находился позади начдива в трех-четырех шагах от него. Такое расстояние вполне позволяло лежащим на земле командирам переговариваться дру с другом. При этом исходим из того, что произнося слова, обращенные к Дубовому, Щорс был в полной уверенности, что тот слышит и понимает его. А если были слышны слова, произнесенные, очевидно, не на самых высоких тонах, то, несомненно, звук выстрела из нагана (а из него, по уктверждению Дубового, он стрелял в Щорса) тем более привлек бы внимание лиц, сопровождавших начдива. И в первую очередь командира 388-го полка Казимира Квятека, находившегося рядом с ним (что подтверждает и Дубовой) и дававшего, по всей видимости, необходимые пояснения. Ведь именно Квятек, по словам Дубового, первым из остальных окружающих объявил о смерти Щорса. А увязать между собой поникшую голову начдива и дымящийся ствол нагана в руках его заместителя не составляло никакого труда человеку, не один десяток раз смотревшему смерти в глаза, ходившему в атаку и терявшему одного за другим боевых друзей.
Но поведение Дубового в тот момент у Квятека никаких подозрений не вызвало. По крайней мере ни в его воспоминаниях о Гражданской войне, опубликованных на Украине в 30 – е годы, ни на допросах после ареста – нигде нет упоминания о таком эпизоде. И это при том, что Квятек ценил и уважал Щорса – оба они стояли у истоков известного всей Украине Богунского полка, а потому любой недруг Щорса непременно становился и его лютым врагом. А посему, если бы бывший политкаторжанин Квятек имел хоть малейшие подозрения относительно вины Дубового в смерти своего боевого побратима, то никогда бы не подал ему руки, а тогда, в приступе гнева, пристрелил бы его на месте преступления. А между тем известно, что начиная с Гражданской войны и до последних дней своей жизни Дубовой и
