Вера в свободу. Практики психиатрии и принципы либертарианства - Томас Сас
Взгляды Милля на контроль над веществами сегодня более своевременны, чем в то время: «Если бы мы положились на то странное уважение и не менее странное неуважение, какое люди оказывают свободе, то должны были бы признать, что индивидуум имеет право делать вред другим и не имеет право делать того, что ему нравится и что никому не вредит»220.
Похожи ли душевнобольные на несовершеннолетних?
В любом обществе дети и взрослые занимают разные социальные ниши. В развитых обществах это различие установлено в форме определенной законом роли и статуса для тех и других. На современном Западе предполагается, что взрослые наделены дееспособностью и могут отвечать за собственные поступки. Представители государства не могут принуждать их ради их собственного блага, но могут это делать в наказание за преступление. В отношении детей дела обстоят противоположным образом. Предполагается, что дети недееспособны и отвечать за свои поступки не могут. Представители государства могут принуждать их ради их собственного блага, но не могут наказывать их так, как могут наказывать взрослых.
Эти различия для философии Милля имеют фундаментальный характер. Он использует термин «незрелость» (nonage), вышедший ныне из употребления для называния человека, который, вне зависимости от возраста своего организма, не достиг зрелости или, возможно, уже не достигнет. Он полагал, что с такими людьми правомерно обращаться как с несовершеннолетними. Идея безумия (сумасшествия, психического заболевания, психиатрического расстройства), как я показал, соединяет и запутывает между собой идеи заболевания, некомпетентности, безответственности и незрелости221. Психическое заболевание — это стратегическая фикция. С людьми, называемыми «психически больные», следует обращаться как с ответственными взрослыми. Психиатрическое принуждение представляет собой парадигматическое нарушение верховенства права и несовместимо с принципами, которые якобы отличают «свободные» общества от «несвободных».
На протяжении Средневековья сумасшедшими признавали только таких людей, чье поведение напоминало поведение «диких зверей». В XVIII в., когда обращение с безумцами сложилось как ремесло, категория «безумие» начала расширяться, а традиционное объединение безумцев с младенцами и идиотами как должными объектами принуждения со стороны родственников и государства становилось все более полезным и приемлемым, как в обществе, так и со стороны закона.
С 1823 по 1854 г. Милль был администратором в Ост-Индской компании. Его утверждение — «…мы должны считать этот принцип равно неприменимым и к обществам, находящимся в таком состоянии, которое может быть названо младенческим» защищало английскую колониальную политику Индии, будь это намеренно или нет. Такое отступление существенно ослабило его доводы в отношении свободы в общем и в особенности свободы индивидов, чьи умственные способности не достигали некоего невыраженного минимального стандарта. Если правильно принуждать «незрелых» членов «отсталой расы», также приемлемо принуждать и «незрелых» членов передовой расы, называемых «душевнобольные».
Сэр Джеймс Фицджеймс Стивен (1829‒1894) в своей знаменитой критике «О свободе» Милля увидел ахиллесову пяту рассуждений автора и правомерно атаковал его в этом вопросе:
Вы признаете, что детей и людей в «отсталых состояниях общества» позволено принуждать ради их собственного блага… Почему в таком случае образованные люди не могут принуждать невежественных?… Мне кажется невозможным остановиться в применении этого принципа, если принуждение в случае детей и «отсталых» рас признано как допустимое; поскольку, в конце концов, зрелость и цивилизация — это вопросы постепенности. Один человек может быть в пятнадцать лет более зрелым, чем другой к тридцати222.
Стивен прав. Довод Милля состоятелен только в случае, если состоятельна его предпосылка, т.е. если взрослые сумасшедшие сходны с детьми до такой степени, что их правомерно подвергать скорее «благодетельному», чем «наказательному» принуждению. Эта посылка очевидно несостоятельна. Однако поверхностное, по сути, объединение в одну группу «младенцев, идиотов и безумных» в сочетании с претензией на то, что психиатрическое лишение свободы — это лечение, а не наказание, долго служило и продолжает служить оправданием психиатрического рабства. «Свобода, — пишет Милтон Фридман, — логичная цель только для ответственных взрослых. Мы не верим в свободу для сумасшедших или детей»223. Среди прочего это замечание иллюстрирует продолжительную власть образа «сумасшедшего» в качестве младенца, нуждающегося в заботе и неспособного понимать свои собственные интересы.
Различия между сумасшедшими и детьми пугающе очевидны. Критерий малолетства объективен: это биологический возраст. Критерий психического заболевания не просто необъективен — его не существует. Психиатрический диагноз представляет собой заключение, зачастую обоснованное абсурдными критериями. Например, наличие душевного заболевания может быть обосновано местом пребывания и историей субъекта: если он проживает в психиатрическом заведении или имеет предысторию психиатрической госпитализации, уже только на этом единственном основании его могут признать психически больным.
Так называемое «психиатрическое обследование», проводимое, как заявляется, ради того, чтобы выяснить, является ли человек, у которого подозревают психическое заболевание, на самом деле психически больным, представляет собой фальшивый ритуал подражания медицинскому обследованию. Каково свидетельство «заболеванию», которое ищет психиатр? Он ищет отклоняющиеся, социально запрещенные идеи, чувства или поведение, представленные в виде «бреда» или «галлюцинаций».
Пожалуй, наиболее важны кричащие различия между младенцами и сумасшедшими касательно их способностей совершать серьезные проступки в отношении других людей и в способности заботиться о себе, если это требуется. Младенцы не стреляют в президентов и не совершают самоубийств. Так называемые сумасшедшие это делают. Лишенные опеки, младенцы погибают, а большинство сумасшедших выживают и часто становятся неотличимы от несумасшедших. Это помогает сумасшедшим — но не младенцам — выживать на улицах и нарушать общественный порядок. Иными словами, объединение безумия с младенчеством — помещение людей, получивших диагноз психически больного, в тот же класс, что и люди, признанные «незрелыми», не обосновано. Оно представляет собой легальную стратегию, которая служит важным общественным интересам224.
Ничто из сказанного не значит, будто я отрицаю тот факт, что многие «невротики» «инфантильны», — точка зрения, которую подчеркивали и Фрейд, и Юнг. Однако инфантильность того или иного рода — черта, свойственная каждому. Одно дело говорить о «незрелости» пятилетнего ребенка, который намочил штаны, и другое — называть «незрелым» двадцатипятилетнего, который присоединился к культу и проводит свое время в почитании его гуру. Что незрелость для одного человека — то религиозность для другого.
В любом случае приписывание кому-то ребячества не служит поддержкой медицинскому понятию психического заболевания и не может оправдывать юридически-философской претензии на то, что закон должен позволять обращаться со взрослыми «душевнобольными» так,
