Павел Назаренко - В гостях у Сталина. 14 лет в советских концлагерях
Занимаю очередь, а за мной идут и идут, выныривая из мрака все новые и новые лица за «насущный» хлебом. Мороз к утру крепчает. Вся толпа приходит в движение. Топчется с ноги на ногу.
Молодежь прыгает, бегает, чтобы согреться и так до открытия ларька, когда хлеб испечется и перебросится в ларь. К 6–7 часам утра ларек открывается и сразу, как по команде, длинная очередь вытягивается, а к хвосту ее все прилипают и прилипают запоздавшие, кого сон обманул.
Горькая жизнь научила граждан и гражданок быть в очередях и соблюдать дисциплину — не легко «ловкачу» вспрянуть вне очереди и получить булку хлеба. На него грозно обрушиваются. Даже привилегированные и те с трудом могут получить вне очереди.
Цены на хлеб в 1959 г. были: темный — 1 кг. 1 р. 38 к. Серый — 1 р. 52 к., белый — 2 р. 36 к. — 2 р. 75 к. — 3 р. 10 к. — и 3 р. 95 коп.
Базары
Базары в станице бывают обычно, в воскресные дни. Народ съезжается со всех сторон за 100–200 км. Одни привозят продукты и товары из колхозных лавок, а другие приезжают покупать и народу собирается так много, что бывает невозможно пройти.
Особенного внимания заслуживает «толкучка». Она работает всегда очень хорошо. 5–6 рядов, длиной метров по 50, располагаются «разношерстные» продавцы и продавщицы. Старухи, старики, пожилые обоих полов, молодые и даже дети, всяк продает свой товар, всяк ждет покупателя. Здесь можно найти все то, чего в магазинах не найдешь, здесь найдешь по своим грошам или старое, или подержанное, или совсем новое, которое было прислано в магазины, но, как то, случайно, путь изменяло, попадало в частные руки и продавалось уже по большей цене, на знаменитой «толкучке».
Продавцы /без «блата»/ новых вещей, чувствуют себя не особенно спокойно. Их взгляды прорезывают толпу, как бы ища купца, но зачастую, упираются в ненавистные физиономии переодетых в штатское платье, милиционеров, рыскающих среди толпы, ищущих чем-либо поживиться.
Любят они нападать, в особенности, на продавцов новых вещей. Вещи отбирают и не редко в свою пользу. Продавца штрафуют или запугивают и выгоняют из милиционного отделения.
Вездесущий произвол властей слабо прикрывается, а ропот людей возрастает и бывают случаи, что вспыхивают «бунты женщин», как было в станице Славянской, или в городе Темрюке, когда, доведенные до крайности, колхозницы вынуждены были дать свободу своему гневу, невзирая на то, что их ожидает после. Так было в городе Темрюке /по рассказам темрючан/, в 1958 году взбунтовались колхозницы, и когда прибыл к ним представитель в «Победе» /легковом пассажирском автомобиле/, то бунтари «рабыни» разгромили его «Победу», наградив и председателя изрядными пинками, но благодаря хорошим ногам, ему все же удалось удрать, а иначе лежать бы ему с разгромленной машиной и ждать «скорой помощи».
Утешение
Я уже сказал, что государственная водка довольно дорогая, но потребность в ней куда большая, нежели это было в дореволюционное время. Возможно, что условия тяжелой жизни заставляют обывателей
почаще, хотя бы на время, забыть свое горе, утопив его в водке.
А к тому же и наш народ привык с водкой встречать и провожать все, и хорошее и плохое и радости и печали. Так вот люди и начали приспосабливаться, начали сами «гнать» /варить/ — самогонку, которая им обходилась много дешевле. Из одного килограмма сахара, получают один литр самогонки, которая не уступает государственной водке и стоит лишь 10 рублей и немного страха.
Власти карают «самогонщиков» очень жестоко, но это не помогает Люди ухитряются делать это или ночью, или в захолустьях, подальше от глаз недремлющего жадного коммунизма.
Казаки и казачки, еще по старой привычке, стараются запастись к празднику бутылочкой самогонки, а там смотришь, приходит сосед или соседка поговорить — «отвести душу», один, другой и больше, а за ними и их жены. Хозяин хлебосол, как и раньше велось, ради праздника предлагает по рюмочке. Выпили «по христианскому обычаю как они говорят. Языки развязываются, охота «выпить» появляется сильнее. Соседушки вскакивают, убегают домой и вскорости возвращаются с бутылочкой «живительной влаги», спрятанной от любопытных глаз. Ну и «пошла писать губерния».
Начинают слышаться смелые голоса и порывы к песням. Истосковавшиеся вдовы, а их так много по станице, чтобы заглушить, забыть свое одиночество, незамедленно присоединиться к начинающейся пирушке и, через какой-нибудь час, уже слышаться родные, с затаенной грустью, наши казачьи песни. Полились широкой волной, оглушая просторы станицы. Им навстречу несутся, заливаются с другой стороны станицы, такие же дружно спетые голоса* и не хочется верить, что это поют простые казаки и казачки — «рабы» колхозов, а песня льется и льется неудержимым потоком.
И сколько прелести в этих родных песнях и голосах поющих. Сколько удали и неудержимого влечения тебя куда то. Слушаешь и заслушивается! Мысли уносят тебя далеко, далеко в старое, прошлое время, ушедшее навсегда, и на душе делается больно, тяжело, что возврата нет. Жизнь казака нарушена, разбита, все похоронено, одни лишь песни еще остались, тревожащие исстрадавшуюся душу твою.
Да, коммунизм постарался стереть казачье имя. В станицах казаков но узнать. Тщательно стараются скрыть свое имя, и лишь убедившись, что ты враг СССР, открываются перед тобой, проклиная коммунистическую власть с ее приспешниками и с восторгом вспоминают свое казачье прошлое.
Коммунистические властители, последнее время, начали заигрывать с казаками, — закидывая свой кровавый невод в казачью тишь, не поймается ли какой «сазан». В мае месяце начали устраивать джигитовку /два верных советских, как бы казака/, а после джигитовки гулянье по станице в черкесках, красных башлыках, папахах, в сапогах и при шашках и кинжалах.
Гуляя распевают полупьяные, какие то новые, как бы, казачьи песни, но на наших прежних подтянутых, стройных казаков, совершенно не похожи. Вид их расхлябанный и напоминает развинченную, разболтавшуюся машину. От них веяло только подхалимством коммунистических слуг. Казаки и казачки с ненавистью смотрят на «ворон в павлиных перьях», на надругателей над казачьей национальной одеждой и обычаями.
Стоны казаков
При удобном случае, казаки с жаром рассказывают о всем пережитом ими, о терроре, чинимом над ними красной властью, о расстрелах, о высылках, об искусственном голоде в 1933 голу и о всех несчастьях, постигших казачий край и казачьи станицы.
Слушая рассказы казаков и казачек обо всем пережитом ими, сердце сжимается от боли и думаешь: за что Господь ниспослал такое страшное наказание в лице кровавого, деспотического, тиранического правительства на Казачьи Края. Чем заслужил несчастный Казачий Народ такую безмерную кару? — Это с одной стороны, а с другой: кто такие красные Владыки? Люди, или воплощение какого то ненасытного зверя, жаждущего жертв, крови и мучений?
Если они люди, то откуда у них является эта чрезмерная жестокость и такая жажда мести, и за что?
Все, что я видел, слыхал и пережил до 1959 года в СССР, наводит меня на размышления. Я часто думал и думаю, и не могу себе ответить: что думают заправилы коммунизма? Дают ли они себе отчет в том, куда они загоняют несчастных казаков, какие страшные эксперименты они производят, уничтожая их, и какие получаются плачевные результаты? Думаю, что полного отчета они в этом но дают, а ответ сам по себе выплывает: Уничтожить Казаков совсем, с их славной казачьей славой.
Они или глупые фанатики, идущие к какой то цели, без особых размышлений, несмотря ни на что: ни на горе и нищету, ни на слезы и кровь, ни на жизни, или вообще Бог знает, кто они, но эксперименты страшные продолжают делать, вот уже почти 50 лет над несчастным народом?
Видя все, забываешь свое личное горе. Общее горе переполняет твое существо. Тебе делается тяжело, тесно. Что то тянет тебя на свободу, на простор, но куда? Где скрыться от общего несчастья, затопившего весь Родной Край?
Куда уйти, чтобы не видеть печальных лиц, чтобы не слышать, хотя бы на время, стонов и жалоб несчастных «белых рабов».
С кем поделиться общим горем? — Не с кем. Пойду в природу: она тебя выслушает, покачивают кусты, одобрительно, зелеными лохматыми веточками и не выдаст и не осудит.
Весна в горах
Иду на предгорье, окружающее станицу с восточной стороны.
Весна — в полном разгаре. Предгорье покрыто сплошными кустарниками дубняка, одетого буйной зеленой листвой, стоящими, как будто бы, непроходимой зеленой стеной, массой зеленых нагромождений, простирающих свои нежные молодые веточки навстречу лучам ласкающего их, солнышка.
Невзирая на полдень, соловьи продолжают перекликаться, спрятавшись в густых зарослях, щеголяя своим искусством петь, друг перед другом, выводя бесконечные трели, лаская твой слух. Слушаю, с замиранием сердца, песню свободолюбивого певца и хочется забыть все «черное» земное и жить и жить, в каком то другом миро, подальше от «свободы», подальше от земного «рая». Зайцы, слегка похрустывая, ломимыми их ногами веточками валежника, пробираются сквозь кусты, ища более вкусной травки.
