Николай Леонов - Холодная война против России
Съезд «пощекотал» партию левыми речами многих делегатов, но практических результатов не дал. Оценки его были противоречивыми. Ко мне домой зашли старые друзья с Кубы, присутствовавшие на съезде, и стали спрашивать, насколько прочен обновленческий путь, не будет ли контрнаступления «мастодонтов», не наткнется ли этот процесс на противодействие аппаратчиков. Я отвечал, что меня тоже волнуют эти вопросы, но в несколько иной редакции, а именно: хватит ли пороха, то бишь смелости и энергии, чтобы перелить слова в дела?
Съезд закончился комическим исполнением устаревшего гимна, когда секретари обкомов, министры, генералы, руководители партий и государств поют: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…»
* * *Мы в разведке были довольны тем, что В. А. Крючков, наш шеф, был избран в состав 304-членного Центрального Комитета. В середине марта 1986 года к нам в городок разведки Крючков привез делегацию от Свердловской партийной организации, которая была на съезде. Возглавлял эту делегацию тогдашний первый секретарь Свердловского обкома партии Ю. В. Петров. Конечно, их поразил наш чистый, хорошо спланированный «островок» с монументальными служебными зданиями и великолепным актовым залом на 800 человек. Ровные ряды дисциплинированных, прилично одетых, дружно аплодирующих молодых мужчин производят такое впечатление, будто посетитель попал в на редкость высокоорганизованный, эффективный и очень важный институт. Секретность придает всему дополнительную загадочность. Люди, даже очень бывалые, чуточку теряются от этого впечатляющего антуража.
Но на этот раз настала наша очередь изрядно растеряться. Петров очень просто и умно рассказал о съезде, о своей области, третьей, подчеркнул он, в стране по производству промышленной продукции, о своих товарищах по работе. Потом стал говорить о планах на 1986–1990 годы, раскладывать задания по годам и сказал буквально следующее: «Нам здесь все ясно, но вот как добиться выполнения этих цифр, мы не знаем». Он обернулся к сидевшему за столом президиума своему товарищу, председателю Свердловского облисполкома, и спросил, согласен ли он с ним. Тот понуро кивнул. У меня почти перехватило дыхание… Если не знает он, первый секретарь крупнейшей парторганизации, то что же знает многоликий безответственный съезд, поставивший нереальные задачи?
Петров как будто понял по прошедшей волне в зале, что он сильно смутил слушателей таким признанием. Он стал вспоминать годы войны, когда производительность труда возросла в 7 раз за три года, когда родилось «советское чудо из чудес», но этим самым как бы подчеркнул беспомощность сравнения. Тот опыт неприемлем, он — священная могила.
Послесъездовское время сразу же заполнилось суетливой болтовней. Я сделал такую запись 28 июля 1986 года: «Нынешние дни запомнятся злоупотреблением слов и явным недостатком дела. Телевизоры не умолкают с утра до ночи, киоски полны газет и журналов, собрания, совещания наползают одно на другое. Залы для словопрений надо бронировать за две недели даже у нас в разведке. Все остальное время там точат лясы другие. Если бы эти толковища давали хоть какой-нибудь толк…»
Мы начали замечать тревожную тенденцию потери интереса со стороны политических руководителей к работе разведки. Меньше стало политических заданий, совсем прекратилась обратная связь, разрушалось взаимопонимание между ведомствами. В связи с чернобыльской аварией в деятельности научно-технической разведки наступило какое-то оживление, от нее потребовалась помощь в добывании кое-каких приборов, медицинских препаратов и т. д. Но это было скорее обращение к открытым связям и возможностям, которые имелись у сотрудников, находившихся за рубежом. Большая часть и приборов, и препаратов была открытой, и их можно было приобрести за деньги. К тому же весь мир откликнулся на нашу трагедию, проявив живое участие, и особых сложностей выполнение заданий не представило. Разведка старалась закрепить за собой репутацию организации, работающей быстрее и дисциплинированнее других.
Внутриполитическая борьба все заметнее поглощала основное время и энергию руководителей: хозяйственные трудности, тяжелые катастрофы и аварии довершали грустную картину. Послы и резиденты вовсю старались привлечь внимание политического руководства к практическим вопросам международной проблематики. Но сама информация, приходившая из-за рубежа, мельчала по тематике, по содержанию, очень часто деградировала до описания реакции, с которой встречались за границей те или иные непременно «исторические инициативы» советского руководства.
* * *В течение двух десятков лет мне каждое утро приходилось просматривать сотни телеграмм — как разведывательных, так и мидовских, и военных. 10 октября 1986 года я в сердцах записал следующее: «Информация по внешнеполитическим делам — это истинное бедствие. Груды бумаги, набитые тривиальными рассуждениями о текущих вопросах.
Многословие — родная сестра пустословия — главная черта „информации“. Под грифом „секретно“ засылается в Москву всяческая муть, почерпнутая из прессы, причем нередко с прямыми ссылками на нее. Объемы этих „сведений“ и рассуждений столь громоздки, что пользоваться ими нельзя. Можно часами читать эту словесную шелуху, и в результате в душе лишь поднимается волна раздражения и отвращения к малограмотным писакам, носящим высокие дипломатические ранги или занимающим иные крупные посты.
И сколько постановлений ни принимает ЦК по поводу сокращения и упорядочения переписки, улучшения ее информативного качества, все идет коту под хвост. Все строчат и строчат с одной-единственной целью: авось заметят усердие. Бумага стоит пока выше дела».
Эти недостатки в равной степени относились ко всем авторам информации из-за рубежа. Но мы время от времени одергивали резидентов, посылая им указания о необходимости увеличивать информационную плотность документов, выжимать из них воду. Для послов таких препон не существовало, и не редкостью стали телеграммы в 10–20 страниц, на которых излагалось содержание беседы с каким-нибудь иностранцем, в то время как изложение существа беседы занимало несколько строк.
Еще во времена Андропова в разведке было принято железное правило: любой информационный материал не должен превышать трех страниц. Это в равной мере касалось информационных телеграмм и аналитических документов. К аналитическим документам разрешалось в качестве приложения добавлять необходимые справочные материалы. Этого правила мы держались достаточно строго, хотя под различными предлогами, чаще всего под предлогом «важности», позволяли себе увеличить документ на страницу, но не больше.
Теперь этот «бурный поток» информации, унаследовавший в гипертрофированном виде все недостатки застойного периода, мало кого интересовал. Новый руководитель партии и государства по своим привычкам и характеру отличался от деятелей застоя. Про Брежнева ходили всякие анекдоты, подчеркивавшие его несамостоятельность в связях с внешним миром, выступления по бумажке. М. С. Горбачев взял другую манеру — ведение внешней политики методом импровизации с помощью до крайности узкого круга своих ближайших советников, среди которых главное место принадлежало Э. А. Шеварднадзе и А. Н. Яковлеву. По крайней мере именно они формулировали основные направления во внешнеполитическом курсе Горбачева. Роль профессионалов внешней политики была значительно урезана и в МИД. Об этом писали тогдашний первый заместитель министра иностранных дел СССР Г. М. Корниенко и покойный маршал С. Ф. Ахромеев в книге «Глазами маршала и дипломата» (критический взгляд на внешнюю политику СССР до и после 1985 г.). Упала роль политбюро в выработке внешнеполитического курса. В таких условиях роль других ведомств, включая разведку, оказалась совсем приниженной. В упомянутой книге Ахромеев писал: «Ни разу на моей памяти М. С. Горбачев обстоятельно военно-политическую обстановку в Европе и перспективы ее развития в 1986–1988 годах с военным руководством не обсуждал».
* * *Мы в разведке были неприятно поражены появлением 15 января 1986 года заявления генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева о программе полного ядерного разоружения, рассчитанной на 15 лет. Поражены не только тем, что нас никто не привлекал к работе над этим документом, но и самим его содержанием, волюнтаристским характером, оторванностью от реальной мировой действительности, политической, пропагандистской направленностью. Даже самый элементарный просчет возможной реакции в мире на это выступление мог бы убедить авторов в том, что оно не встретит никакой поддержки со стороны ядерных держав. Все четыре члена ядерного клуба не проявляли ни малейшего намерения всерьез приступить к ликвидации своих ядерных арсеналов. Но мало того, надо было еще задать себе вопрос, в состоянии ли Россия обеспечить свою безопасность и независимость без ядерного оружия. Что касается меня, то я глубоко убежден в том, что при обширности нашего в целом малонаселенного государства, при наличии к нам серьезных территориальных претензий со стороны некоторых соседей, при нараставшем научно-техническом отставании страны, при неблагополучном положении в ее обычных вооруженных силах отказ от ядерного оружия является самоубийственным для СССР и для России сегодня. Другими средствами мы не в состоянии надежно защитить свою территорию. Это утверждение вовсе не значит, что я сторонник сверхнормативных ядерных сил, безмерного накапливания опасного оружия, но страна на длительное обозримое время не может полагаться на другую военную гарантию своей независимости, кроме обладания достаточным и необходимым ядерным арсеналом.
