Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3
Прибыли в новую колонну. Это были новые бревенчатые бараки, расположенные на большой поляне у подножия лесистой горы. Под санчасть был выделен небольшой домик. В помещении пахло смолистым запахом сосны, пихты. Лева принялся за оборудование амбулатории, стационара. В помощь ему были выделены плотники, столяры. Не прошло и недели, как в стационаре стояли топчаны, на которых лежали матрасные наволочки, набитые душистым сеном, покрытые новыми простынями, одеялами. Около каждого топчана были прибиты к стене столики для больных.
— Гражданин начальник, разрешите мне сходить к речке, в поле, — спросил Лева.
— А ты не убежишь? — спросил начальник.
— Ну, что вы, меня везде знают, у меня никакой мысли такой нет.
— Что, не скучаешь ли по матери, по родным?
— Скучать — скучаю, но только я честно отбываю срок и знаю, что здесь нужен для больных, а убежать — это значит бросить больных.
— Ну, не философствуй. У тебя хорошая характеристика, и я скажу на вахте, чтобы тебя пропустили. Только зачем ты хочешь идти-то?
— За цветами, — ответил Лева. — Я хочу, чтобы как в амбулатории, так и в стационаре поставить цветы.
Удивительно богата цветами Горная Шория! Их много всяких: голубых, розовых, синих, больших и малых. Единственный их недостаток: при всей своей красоте они почти не пахнут.
Для цветов Лева захватил с собой не корзинку, а целую простыню.
Чудно ходить, гулять одному по лугу цветущему, сплошь зеленому. Лева рвал цветы, собирал их в букеты и клал в простыню. Какой воздух, как ласково греет солнце, как хорошо быть на свободе! О, человек! Зачем ты строишь оковы своему брату? Ведь жизнь дается Богом только один раз. О, зачем люди мучают друг друга! Ведь все живет под голубым небом, а человек страдает.
И ответ для Левы был один: люди ушли от Бога, Который есть любовь, отвергли Христа, Который есть путь, истина и жизнь.
И вот несчастные, уйдя от света Божия, не могут никакими усилиями создать благоденствие и счастье для души человека…
Вернулся Лева, неся на спине в простыне огромную охапку цветов. Он поставил на каждый столик перед постелью больного букет цветов. Он купил в ларьке карандаши, почтовую бумагу и конверты и положил это на каждый столик. Ведь не каждый больной имеет клочок бумаги, чтобы написать близким.
Чудное лето! И Лева особенно счастлив: пришла посылка, в ней были вкусные вещи, прислала мать. И среди них было то, о чем он так тосковал, Евангелие, Псалтырь. О, как молился внутренне Лева, чтобы надзиратель, проверяющий посылку, не отобрал драгоценное. А тот, как будто ему Господь глаза закрыл, переворачивал медицинские книги, которые тоже прислала мама, не заметил, что там было Евангелие.
Лишь тот, кто любит слово Божие, кто на опыте познал всю драгоценность Евангелия и долго был в разлуке с этой книгой, может понять, какие чувства наполняли душу и сердце Левы, когда он вновь и вновь читал повествования о жизни Христа Спасителя, Его поучения и повесть о его жертвенной смерти. Лева с наслаждением перечитывал псалмы и порою, читая их, совсем забывал, что он заключенный, отверженный и впереди, судя по сложившейся обстановке борьбы с Богом, у него уже нет никаких перспектив.
Эти цветы на столе, такие милые, простые и красивые, словно разговаривали с ним, когда он читал, как Христос указывал ученикам на лилию и на цветы полевые… И он был счастлив, истинно счастлив…
Однажды рабочие, вернувшись вечером в зону, принесли ему подарок — это был маленький серый зайчонок. Сначала заяц дичился, все время настораживал уши и никак не хотел признать в Леве своего друга. Но скоро они подружились. Заяц ел из рук Левы траву и все вкусное, чем он его угощал. И не только это. Когда Лева ложился спать на свой топчан, заяц прыгал к нему, забирался под одеяло, видимо, в поисках тепла, так как ночи были холодные. Лева помимо одеяла для тепла сверху клал свое теплое пальто, то самое, от которого в свое время, когда его арестовывали, мать отпорола каракулевый воротник.
Одна из ночей была особенно холодной, и Лева тщательно завернулся в одеяло и накрылся пальто, забыв про своего друга-зайца. Когда он утром проснулся, то обнаружил, что заяц спал вместе с ним. «Как он пробрался?» — удивился Лева. Но когда он встал и взял свое пальто, все стало ясно. На том самом месте, где каторжанам в прошлом пришивали особую отметку, на спине, виднелась большая дыра. Оказывается, заяц сделал это с целью проникнуть к своему другу. Лева огорчился, но на зайца не рассердился. Дыру заштопать не удалось, пришлось пришить заплатку. Зайцу же он решил за зло отплатить добром, по-христиански. В ближайший день, когда Лева пошел на трассу, где работали бригады (в его обязанности входило обход мест работы и проверка техники безопасности), он захватил с собой зайца и выпустил его на волю. Заяц попрыгал около него и поскакал к лесу.
— Счастливого пути! — крикнул ему Лева.
Возвращаясь в стационар, Лева думал: «А вот, если бы были у меня условия, я завел бы себе не одного зайца, а много и занимался бы изучением пересадки сердца одного зайца другому. Это нужно, нужно для людей, для больных, и это будет. Конечно, я не мучил бы зайцев-кроликов, все это под наркозом. Но неужели потому, что я верующий, христианин, не дадут мне заняться научной работой?» Он вспомнил Беломорский канал, свои работы в области медицины, приборы, казалось бы, открытую дверь, которая тут же захлопнулась, как только узнавали, что он баптист. Неужели не дадут, неужели пройдет вся жизнь, и не сделаешь ничего большого, доброго для больного человека, как это сделал Луи Пастер, академик И. П. Павлов. Неужели всю жизнь подражать только третьему «П» (ему хотелось подражать трем «П» — Пастеру, Павлову, ал. Павлу). И ему представился путь Христа, его отвергли, несмотря на всю его любовь и добро, что Он делал людям. Видимо, и нам надлежит быть отверженными, до конца.
По-прежнему большой радостью для Левы было получение писем от матери. Он писал аккуратно и к письмам приклеивал засушенные цветы.
Писали ему только отец и мать. В письмах он отмечал:
«Вы единственные, кто не гнушается вести со мной переписку. Как же мне не ценить вас? Вы единственные, которые утешаете меня, хотя, кроме скорбей, от меня ничего не видите. Здесь, среди людей, я одинок, но я не один, нет. Никогда Бог мой меня не оставит, я не останусь один».
Вскоре Леву перевели в другую колонну, где особенно много было китайцев. Эта колонна была занята не столько земляными работами, сколько разбором скалы, у подножья которой должна была пройти железная дорога. Люди работали ломами, кирками, кувалдами. Их руки были покрыты не только мозолями, но у многих пальцы скрючивались и теряли способность распрямляться. Между мозолями образовывались трещины, через которые проникала инфекция, получались панариции, флегмоны. Лева особенно был занят вопросом лечения рук этих занятых тяжелым трудом людей. Он ежедневно обходил бригады на производстве, делал перевязки, смазывал трещины на руках йодом, метиленовой синькой.
Стояли жаркие дни. Люди, в одних трусах, черные, загорелые, трудились на трассе. Лева, в коротких синих трусах, в белой рубашке и в белой шапочке, с сумкой, перекинутой через плечо, на которой красовался большой красный крест, большую часть времени, свободную от стационара и амбулатории, проводил на трассе среди рабочих. Это был жаркий день. Лева уже направился после обхода производства к зоне, как заметил идущего по трассе незнакомого человека. Он, видимо, кого-то искал. Увидев леву, он направился прямо к нему.
— Вы Лева Смирнский?
— Да, я.
Незнакомец распростер свои руки, обнял Леву и поцеловал.
— Приветствую, приветствую! Я слышал о вас от Жоры и решил посетить.
— Как, вы — вольный, брат? — воскликнул Лева.
— Да, я брат, но такой же невольный, как и вы. Я работаю геологом, в геологической изыскательной партии, которая производит исследования по ходу строительства этой железной дороги. Наша партия пользуется относительной свободой. Мы идем впереди всех, проникаем через тайгу и определяем, где лучше проложить дорогу. И вот я имею возможность, возвращаясь назад, в управление, видеть братьев. И Господь побудил меня посетить вас.
Эта встреча была для Левы необыкновенной радостью. Брат был из Донбасса. Они присели на уступ скалы и провели тихий час в молитве и беседе друг с другом. Брат рассказал Леве, как долго и стойко братья, донбасские шахтеры, стояли за истину Божию, отстаивали молитвенные дома, собрания. Шел арест за арестом верующих шахтеров, которые всю жизнь честно трудились в Донбассе, как лучшие рабочие. Их обвинили как врагов Советской власти, объявили врагами народа…
— Мы пытались искать правду, — рассказывал далее брат, — хлопотали в Москве, — все бесполезно. Пришло такое время, и нам, христианам, это понятно, а вот люди не могут просто представить, что творится.
