Сергей Кара-Мурза - Что для России лучше

Видимо понял, что переборщил. Или оценил, что я не стукнул. А скорее всего, струсил: заинтересуется пионервожатая, почему Дима не плавает, чего боится. Начнутся вопросы. С тех пор для меня шовинист — не человек. Разумеется, Шамиль должен получить шамилево, Абрам — абрамово. Но травить людей, науськивать детей друг против друга (напомню, что случай был в специфической социальной среде во время наката государственного антисемитизма)… Да ещё анонимно стёклышко под ноги подкладывать…

У АБТВ было два пионерских лагеря. Второй в Алуште. Там мне побывать тоже пришлось. Говорить ничего не буду, достаточно оценить две вещи.

Первая — климат. Подмосковье летом это одно. А южный берег Крыма совсем, совсем другое. Октябрята в зиловском Мячково ещё жили в отапливаемых корпусах. А пионеры — в «летних павильонах», то есть в остеклённых фанерных бараках. Представьте: ночью +8, дождь, а мальчишки под солдатскими одеяльцами лежат. Одетые. Помню, простудился, ночью лежу, кашляю, рот зажимаю — ребят разбудить западло. А на следующую ночь лафа — весь барак кашляет, кашляй — не хочу.

Вторая вещь. Жили пионеры в Алуште в отдельных гостиничных номерах на два или на три человека. Туалет находился в коридоре, но чистый, с настоящими унитазами (редкость). В каждом номере — умывальник, шкаф, балкон. С балкона вид: горы и море. Как говорится, «почувствуйте разницу». Контингент тоже был другой. В Подмосковье в основном дети слушателей, адъюнктов, техперсонала. В Крыму — дети преподавателей и начальства, т.е. старших офицеров и генералов. Отдыхали в Алуште и родственники маршала Баграмяна, дедушка приезжал их навещать, это было Событием. Но конечно и это не вершина. На вершине был находящийся рядом Артек. Там всё было покруче ещё на порядок: спецпитание, профессиональные педагоги, дети иностранцев. «Другой мир» даже по сравнению с алуштинским оазисом. До Артека я, как вы понимаете, не дорос. В Алушту-то попал только потому, что дядя работал там физруком.

Хорошо это или плохо — пионерский лагерь? Трудно сказать, и явление это, кстати, совсем не советское. Пионеры — это скауты, пионерские лагеря — это лагеря скаутов. Практика для запада обычная, появившаяся до возникновения СССР, хотя в СССР систему довели до логического завершения. Но я о другом. Собираются сейчас советские старожилы, начинают вспоминать былое. Один был в пионерском лагере, другой, третий. Вроде бы сходный опыт. Начинают спорить. Одного от лагерей бьёт дрожь, другой относится индифферентно, а третий благодарит товарища Сталина за счастливое детство. Если же капнуть, то детство-то у всех при социализме было РАЗНОЕ.

Я специально взял область более-менее унифицированную. Дети есть дети. Разница между 5-летним наследным принцем и 5-летним сыном истопника не большая. А если взять неравенство, например, в распределении информации? Так получилось, что я в 20 лет уселся на информационную трубу и к периоду написания своей книги «Бесконечный тупик» был одним из самых информированных людей в СССР. На меня работал огромный ИНИОН — институт закрытой информации для номенклатуры, созданный Андроповым. У меня там служила родственница (кстати, подготавливала реферативные сборники по технологии будущих постнуклеарных войн), и давала мне читать все закрытые издания. Издания были под номерами, в основном ДСП («Для служебного пользования»: поймают — уволят), некоторые имели гриф посерьёзнее (поймают — посадят). В ИНИОНЕ работало несколько Людей. Например, Ляликов. В Лондоне его родственница-эмигрантка была главной переводчицей Вл. Соловьёва, которого тогда насаждали в Москве в тандем Бердяеву; сам Ляликов числился непонятно кем, но имел доступ, с ним было интересно разговаривать. С дурачками на филфаке МГУ неинтересно, а Ляликов, повторяю, имел «волшебные очки». И давал поносить. На филфак меня навострил знакомый отца, учившийся в аспирантуре МГУ. Когда я поступил, он аспирантуру уже закончил, преподавал в Симферопольском университете. Приехал в Москву на конференцию, встретились. Он мне:

— Вот, сейчас достал Ясперса на английском, читаю. Только трудно идёт.

Я ему:

— Помилуйте, зачем же такие сложности, да ещё перевод с перевода делать.

Он захлопал глазами:

— А что, разве Ясперса переводили на русский? Это, наверное, в эмиграции?

— Зачем же, в Москве.

—?

— Ну в ИНИОНЕ.

—??

— ДСП, я имею в виду.

—???

Короче, принёс я ему почитать Ясперса, да в придачу Макса Вебера, и сборник западных хайдеггероведов. Он крякнул, покраснел ушами, забросил свою конференцию и четыре дня сидел в университетской гостинице, конспектировал. Сам он был умный, порядочный человек. Очень высокий украинец — под два метра. Родился и вырос в Благовещенске. Доступа не имел. И в этом весь «совок».

Неравенство и при демократии есть и ещё какое. Но это неравенство естественное (денег — ума — красоты) и неравенство открытое (человек ЗНАЕТ, что он неравен). Поэтому при воспоминаниях о жизни в СССР надо, по возможности, указывать социальное происхождение мемуариста, возраст и национальность. Это, В ДАННОМ СЛУЧАЕ, очень важно. И очень важно не быть нравственно чёрствым, то есть обладать способностью поставить себя на место другого и почувствовать, что это такое — «быть ДРУГИМ». Особенно при социализме.

Обратите внимание на очень характерный факт. Зона предперестройки полностью табуирована, в прессе и на телевидении по этому вопросу свирепствует цензура. В условиях информационного вакуума действуют пропагандисты: «в магазинах всё было», «перестройку учудили недобитые интеллигенты». А время изменилось быстро и резко. Для тех, кто не жил и специально в прошлом не разбирался, ушедшая эпоха стала «зарубежьем» и путаются они в её реалиях как иностранцы.

Один мой собеседник по поводу знаменитой советской «зелёной колбасы», высказался так:

— А чего ж вы хотите, варёная колбаса долго не хранится.

То есть человек считает, что при Брежневе иногда торговали несвежей колбасой. А дело, — объясню тем, кто не знает, — совсем в другом. Колбаса как раз была свежая, ибо раскупалась мгновенно. Да и санитарные нормы в магазинах худо-бедно соблюдались. Но из-за нехватки мяса колбасу фальсифицировали, что в сочетании с воровством на всех этапах производства превращало её в малосъедобный соево-чесночный суррогат. Такую колбасу отказывались есть кошки, а на свету она быстро «проявлялась» — приобретала зеленоватый оттенок (это при том, что была нашпигована красителями). Есть её можно было разве что в салате или в яичнице. Настоящая варёная колбаса (знаменитая «Докторская», а также «Молочная», «Любительская» и деликатесная «Языковая») продавалась, как правило, только по блату. Если она появлялась на прилавках обычных магазинов — это называлось «выбросили», её мгновенно раскупали. Страшный термин «выбросили» (типа как кусок мяса в вольер к крокодилам) означал продажу и других дефицитных продуктов: «выбросили селёдку пряного посола», «выбросили дамские сапоги», «выбросили Хемингуэя».

Три-четыре раза в год перед праздниками на предприятиях распределяли пайки, так называемые «заказы». В «заказ» входил килограмм гречневой крупы, 2 банки «сгущёнки», палка копчёной колбасы, банка очень плохого растворимого кофе, пачка плохого индийского чая, пара банок рыбных консервов, вроде «Горбуши в собственном соку» или «Шпрот», пачка печенья «Юбилейное». Иногда консервная банка балыка или красной икры. Состав и объём варьировался от ранга предприятия и степени вороватости начальства. Разумеется, за подобный подарок советской власти надо было платить деньги. Более того, всем продуктов не хватало даже здесь, и люди тянули жребий. В качестве довеска к новогодним заказам прилагалось право на подписку периодики: «Здоровье», «Вокруг света», «Мурзилка», «Литературная газета». Подписки тоже не хватало и тоже тянули жребий. На почте подписаться можно было только по блату, на не дефицитные издания или на издания, подписку на которые опять же «выбросили». Между прочим, многие товары в магазинах продавались с «нагрузкой». То есть, чтобы купить банку сайры, нужно было купить банку несъедобной морской капусты. Покупающий томик Фолкнера обязан был купить классика азербайджанской прозы. Часть «заказов» иногда состояла из «нагрузки».

Существует распространённая легенда о социализме, как обществе солидном, основательном, стабильном, предсказуемом. Это совсем не так и общий настрой у людей того времени был другой: украсть, словчить, достать, проскочить, спрятаться, перепрыгнуть. Плетёная сетчатая сумка, находившаяся в кармане любого нормального советского человека, носила характерное название: «авоська». Перманентный дефицит, нелепые распоряжения начальства, отсутствие механизма смены властей дезориентировали население, заставляли жить сегодняшним днём. По улицам все ходили с гигантскими сумками, а в поздний период их сменили тележки. Люди постоянно что-то искали, найдя или набредя, покупали впрок. Почтенные отцы семейства ходили по улицам с «венками» — гирляндой туалетной бумаги, перекинутой через плечо. В метро была толчея народа с сумками и рюкзаками (принадлежность отоваривающихся в Москве «гостей столицы»), стояла злая ругань.