Антон Носик - Изгои. За что нас не любит режим
Иначе говоря, улица как общественное пространство – это инфраструктура постиндустриального города. Есть экономическая аксиома: в кризис нужно вкладываться в инфраструктуру. Это проверено множество раз, начиная с дорожного строительства Рузвельта. Индустриальный город вкладывается в индустриальную инфраструктуру. Но если мы хоть немного верим в то, что Москва может быть успешна как постиндустриальный город, давайте вкладываться в постиндустриальную инфраструктуру. Да, в образование, да, в медицину и еще – в общественное пространство.
У „Стрелки“ был заказ на создание конкурентного пешеходного пространства, мы попытались увлечь заказчика идеей friendly city. Это не совсем одно и то же, хотя согласитесь, что чисто абстрактно friendly city – это хороший конкурент стоянию в пробках. Но так или иначе, у нас над „Моей улицей“ год работало больше ста человек, в России и нет; мы пригласили лучшие зарубежные бюро, которые делали Нью-Йорк, Мадрид и Лондон, программа никак не сводилась к этой интеллектуальной рамке. Основная часть заключалась вообще в другом.
Вот архитекторы, например, страшно жалуются на устаревшие СНиПы (строительные нормы и правила), а инженеры – на ГОСТы, их уже 20 лет хотят пересмотреть, но не могут. Потому что это слишком большая работа – их создавали десятки советских научных институтов, и работали они много лет, а теперь у нас нет такого ресурса. О’key, но в строительстве и инженерии нормы, по крайней мере, есть. В случае с реконструкцией улиц мы обнаружили: за разные элементы улицы, от озеленения до освещения, отвечают 22 различных государственных и муниципальных органа, они руководствуются разными регламентами, а единой системы стандартов нет. Мы ее создали.
Сегодня вся прогрессивная общественность повторяет, что пять лет подряд реконструируются одни и те же улицы, и это ли не яркое доказательство воровской природы благоустройства? Вообще-то, повторная реконструкция случается редко – по моим сведениям, это не более 7 % территорий, – но ничего удивительного тут нет. Вот люди часто живут в своих домах по 20 лет и не знают соседей. Вы уверены, что те, кто сажает цветы на газонах, прекрасно осведомлены о тех, кто тянет вдоль Варшавского шоссе оптоволокно? У них скоординированные планы, соотнесенные нормативы, и они прекрасно осведомлены о планах водопроводчиков и электриков, да? Нет, вы знаете, этого не было и в помине. В этом году появилось, и отличие программы этого года – что на всех улицах сначала заменяют сети, а потом делают покрытие. От этого, кстати, ощущение, что в этом году все разрыто еще больше, чем в прошлом, ну и вывод, что воровство растет.
У нас расхождение с партнерами, нужно ли объяснять свои замыслы или это прерогатива (и вопрос) заказчика, поэтому говорю только от своего имени. Мне лично, при всем значении работы над стандартом улиц и над десятками конкретных проектов, интеллектуальная рамка friendly city была важна. Не заказчику – мне. Улица – инструмент городского доверия, а, скажем, „ночь длинных ковшей“ была ударом под дых этому доверию. Чиновники из правительства искренне не понимали моего ужаса по поводу сноса киосков – с их точки зрения, они избавлялись от бандитов лужковского времени, черт знает как приватизировавших то, что нельзя приватизировать (и это правда), и при чем тут, спрашивается, доверие.
Я когда-то пытался найти понятную всем формулу новой улицы и придумал, что улица как общественное пространство – это фейсбук офлайн. Попросту говоря, мне нужно, чтобы на этой улице были Кашин и Архангельский, Рыжков и Пархоменко и так далее и чтобы они воспринимали эту улицу как свое пространство. Тогда оно заработает, тогда по улице захочется пройти в надежде их встретить, тогда она выиграет конкуренцию у любого „мерседеса“. Но это утопия. Люди, которых я считаю культурной элитой города, в ярости и ужасе от того, что сегодня происходит, они клянут воровство и сочиняют фантастические смыслы благоустройства, и здесь важно отторжение от процесса. Нельзя построить креативный город без креативных элит.
Ну, вероятно, в другой раз. В 1762 году барон Александр Черкасов вернулся из Кембриджа и стал главой Медицинской коллегии. В 1765 году он подал Екатерине записку, где предлагал для борьбы с голодом выращивать в России „земляные яблоки, кои в Англии называют потетес, а в иных местах земляными грушами, тартуфелями и картуфелями“. Эта история в царствование Николая I закончилась „картофельными бунтами“. Интересно, доживет ли Москва до „благоустроительных бунтов“. Смысла в них мало: картошка – прекрасный продукт, а чтобы город поехал, нужно, чтобы он пошел. Но, возможно, это необходимые жертвы на алтарь цивилизации». (Конец статьи.)
Оказывается, хотели как лучше. Хотели как в Лондоне, Мадриде, Нью-Йорке. Привлекли кучу иностранных экспертов, с богатым портфолио по благоустройству современных постиндустриальных городов. Хотели, чтобы Москва стала приятным, friendly местом для пешеходов. В частности, сам Ревзин этого хотел – а с тех пор, как город отжали у Лужкова ставленники Романа Аркадьевича Абрамовича, люди из дружественной ему «Стрелки» получили серьезный доступ к рычагам. Ревзин, будучи партнером в «Стрелке», впервые за четверть века обрел возможность не только критиковать городскую власть со страниц Ъ (и получать от нее полумиллионные иски), но и посеять в сознании градоначальства «разумное, доброе, вечное». Как уточняет Навальный, почти моментально откликнувшийся на текст Ревзина очень жестким постом, посев обошелся городской казне в 1 812 664 431 рубль и 23 копейки.
Прежде чем вмешиваться в их спор по существу, вспомню, что последний раз Навального и Ревзина я встречал на митинге в защиту российской науки на Суворовской площади в Москве, все мы там стояли в одной толпе, и это смотрелось куда логичней и естественней, чем нынешняя полемика. Но увы, случилось так, что та самая власть, которая вчера судила Ревзина, сегодня его кормит, а судит, наоборот, Навального, причем на те же сакраментальные 500 000. С той малозаметной разницей, что Лужков оценивал в 500 000 свою честь и достоинство, а Ликсутов в эту сумму оценил услуги судьи, отказавшегося исследовать доказательства. То есть Лужков эту скромную выручку тащил в семью, а Ликсутов щедрой рукой раздает стряпчим и иной прислуге. Воистину, власть в городе поменялась.
Григорий Ревзин – умнейший архитектурный критик, выдающийся профессионал в своей области; все, что он пишет на бумаге, выходит гладко и вызывает у меня горячее желание подписаться под каждым словом. Верю, что хотели как лучше. Верю, что у всего этого ремонтного ада есть некий генплан и что очень большая ошибка Собирюкова – Хуснутова состоит в тотальной неспособности донести его до сведения горожан.
Но есть и еще одна проблема, о которой Ревзин забыл упомянуть, а она в этой истории совершенно центральная. Нечипоренко может быть каким угодно великим виртуозом-балалаечником, но все же И. С. Бах писал свою музыку для других инструментов. Можно составить сколь угодно прогрессивный, рациональный, гуманистический, внятный и продуманный план, учитывающий передовой опыт Милана и Сингапура. Но когда ты его передаешь для реализации кучке жуликов лужковского призыва, для которых единственный смысл любых ремонтно-строительных работ заключается в комфортном попиле горбабла, то любая партитура «Страстей по Матфею» на этой шарманке зазвучит удивительным кунштюком (за это слово Лужков однажды отсудил у Ревзина полмиллиона, так что грех не вспомнить его тут).
И нет, дорогой Дема, трагедия тут не в коррупционной составляющей, на которую так упирает Алексей Анатольевич. По лужковским экзерсисам мы знаем, что формула «освоили ярд – построили на сто лямов» вполне себе рабочая для Москвы. Даже в Сочах ничего еще, кажется, не рухнуло… Конечно, плохо, что стройкой, по остроумному выражению Ревзина, заведуют «не епископы», но даже если мы забудем обо всех прилипших к рукам триллионах, останется одна беда, которая не лечится принципиально и вообще.
В маниловской фантазии Ревзина то, что делается в городе, делается для людей, для жителей, для пешеходов. А вот тут-то и заключается абсолютно неразрешимая загвоздка. Те исполнители, которыми располагает город Москва для реализации светлых мечтаний КБ «Стрелка», принципиально к такой постановке вопроса не готовы и под нее не заточены.
Они не могут строить для пешеходов, для простых горожан, потому что они в душе своей глубоко и капитально презирают «население», и подстраиваться под его мелкие, смешные нужды считают для себя унизительным. На счастье Ревзина, его заказчики не слишком разговорчивы, поэтому об этой их принципиальной жизненной позиции мы не часто слышим, хоть и постоянно догадываемся. Но время от времени откроет рот какой-нибудь Казинец и популярно объяснит urbi et orbi, что всех учителей, врачей, медсестер, водителей, поваров, охранников, официантов, музейных работников и прочую прислугу нужно гнать из Москвы грязными тряпками, что нужно искусственно создать в столице такое давление на кошелек, чтобы жить в городе могли себе позволить только долларовые миллионеры. А остальные пусть приезжают по утрам на электричках, выполняют свои функции обслуги и уезжают потом обратно, – нечего им тут задерживаться.
