Виктор Бондарев - Русская троица ХХ века: Ленин,Троцкий,Сталин
Так же неожиданно для Ленина разразилась десятилетиями назревавшая революция. Послания, которые он принялся отправлять в Петроград, на местных деятелей особого впечатления не производили — их, скорее, воспринимали как свидетельство непонимания ситуации. Между тем советская пропаганда была обязана представить как можно убедительнее его решающее участие в подготовке к захвату власти. В результате почти каждому советскому человеку, хотел он того или нет, вбили в голову определенную схему. Дважды ее подвергали корректировке: в 1930-е, когда «революцию сделали Ленин и Сталин», и в 60-е, когда последний был временно отстранен от «животворных истоков». Мы же постараемся зафиксировать вещи объективные.
Факт первый, имеющий принципиальное значение — проезд гражданина России из Швейцарии кратчайшим путем через Германию, то есть территорию противника в войне. Официальная идеология скрыть этот факт никак не могла, но всячески старалась умалить его значение. В «допущенной» литературе и в кино он никак не отражен. Ведь потом была еще и Великая Отечественная, и на фоне этой памяти самая невинная добровольная сделка с рейхом, неважно, третьим или вторым, сразу приобретала вкус предательства. Это насчет сделок «вынужденных», будь то Брестский мир или пакт Молотова-Риббентропа, появились оправдательные теории, но в 1917-м у Ленина выбор явно был. Потому пломбированный вагон стал самым слабым местом в этой пропаганде, и клеймо не стирается более 90 лет. Однако с тактической точки зрения это один из первых по-настоящему сильных, нестандартных ходов политика Ульянова. Через месяц после отречения царя Ленин оказался в политическом центре России и смог включиться в процесс, когда еще не все ниши были заняты. А если бы добирался окольными путями, как пришлось тогда же Троцкому, и явился бы в Россию не перед ним, но вдогонку, как вышло в 1905 году?
Факт второй: «Апрельские тезисы». Вернувшийся издалека эмигрант, что называется, с порога осудил однопартийцев за сотрудничество с «капиталистами» и потребовал немедленно брать власть. Это хорошо известно всем, кто учился в советское время. Тоже ключевой и неожиданный даже для ближайших соратников ход. Во всяком случае, «Правда» напечатала через несколько дней, что «общая схема т. Ленина представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит из признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую» [Троцкий, 1997: 307]. Видный деятель Февраля Николай Суханов, бывший масон и эсер, а затем меньшевик, чью роль советская история вовсе игнорировала по этим причинам, заострил вопрос: дескать, как и чем ухитрился Ленин одолеть своих большевиков? Ответ его был вполне советский, но и антисоветский в то же время: «Гениальный Ленин был историческим авторитетом — это одна сторона дела. Другая — та, что кроме Ленина, в партии не бывало никого и ничего, несколько крупных генералов — без Ленина — ничто» [Троцкий, 1997:315].
Понятно, что Суханов, один из реальных организаторов революции, оценил политических оппонентов не без доли легкомыслия. Автор семитомных «Записок о революции» ухитрился и Сталина не заметить в ее первых рядах; а в последующую эпоху подобные промашки обходились очень дорого. Расстреляли его, однако, только в «спокойном» 1940 году, после почти десятилетней ссылки в Омск.
Вообще, противники Ленина после его первого выступления в Совете расслабились: «Человек, говорящий такие глупости, не опасен. Хорошо, что он приехал: теперь он весь на виду… Теперь он сам себя опровергает!» [Милюков, 2001: 77].
Может, «крупные генералы» большевизма и не представляли собой ничего выдающегося, но младший командный состав был опытен и решителен. «Неизмеримо более действительной в этот последний период перед переворотом была та молекулярная агитация, которую вели безымянные рабочие, матросы, солдаты, завоевывая единомышленников поодиночке, разрушая последние сомнения, побеждая последние колебания. Месяцы лихорадочной политической жизни создали многочисленные низовые кадры, воспитали сотни и тысячи самородков» [Троцкий, 1997, т.2, ч.2: 71].
Но можно ли считать ленинские действия, приведшие к победе, плодом здравого расчета? В его личной хронике двух революций скорее может броситься в глаза смесь авантюризма с элементарным невежеством. Война продолжалась; переговоры, которые большевики вели после 7 ноября с германскими военными, наглядно показали, что сколько-нибудь обдуманных планов у Ленина не было. Предложи он чуть раньше отдать захватчикам «ради удержания власти» половину обжитой европейской части бывшей империи: помимо обособившихся явочным порядком Польши и Финляндии, еще Украину, Белоруссию, Прибалтику, Закавказье, четыре крупнейших города из шести, не тронутых немцами — тогда его вообще никто бы не поддержал! В это время Ленин не только желает внушить, но и сам явно убежден, что государственное управление — дело простое, им и кухарка сможет заниматься. Банк для него инструмент счетоводства, а не важнейший институт современной экономики. Высшим образцом организации производства Ленин считает почту как структуру, охватывающую сразу всю территорию страны. А за меру всех вещей вождь принимает Германию с ее жителями, на которых русские, как он неоднократно сетовал потом, совсем не похожи — «плохие работники». Если это и популизм, то довольно странный. Впрочем, откуда Ленину было приобрести необходимый опыт, если он за долгие годы вне России не проработал и дня ни в одной административной или хозяйственной структуре.
В сферах публичной политики Ленин обращался около двух месяцев: с апреля примерно до конца июня 1917-го, и перед массами выступал нечасто. Какие организационные мероприятия он провел, какие кадровые назначения сделал в этот срок? Активнее всего промывал мозги ближайшим соратникам: брать власть и точка! Но и это было само по себе непростой задачей. Десятилетиями советская пропаганда поливала Каменева и Зиновьева за соглашательство и предательство. Человек любознательный не мог не задаться каверзным вопросом: до последних дней жизни Ленина двое «штрейкбрехеров», чуть не погубившие вождя, оставались его первыми приближенными, занимали важнейшие посты. Почему же Ильич проявил к ним такое великодушие?
Да потому, наверное, что их грех был не самым большим. Поступки Зиновьева и Каменева не противоречили не то что никаким «установкам», но и простому здравому смыслу. Тот самый Виктор Ногин, кому «повезло лишь со станцией метро», из-за эсеровского вопроса расплевался с первым составом Совнаркома вскоре после его сформирования. Милютин и Рыков также не относились к энтузиастам немедленной диктатуры, и Томский с Володарским проявили колебания. Ленин благоразумно не стал продолжать борьбу с явившимся на сцену Троцким: этот противник превратился вдруг не только в главного, но чуть ли не в единственного союзника. А в самом начале, в апреле вообще никто из ленинской команды не принял и, вероятно, даже не понял его «Тезисов»; лишь к октябрю ему удалось заставить большинство ЦК согласиться с идеей захвата власти. Потому что в этот момент все и так видели, что власть «валяется под ногами»: вчерашний прожектер оказался подлинным реалистом. Правда, уже не единственным, а одним из многих — но самым, так сказать, апробированным: вот видите, он еще когда об этом твердил…
Теперь мы смогли убедиться воочию, какими бывают популисты и чем они умеют увлечь массы за собой. Вот примечательное воспоминание из дней нашего «второго Февраля» (кстати, и на календаре 1991 года было, сдается, как раз начало марта). Несколько заводил политического карнавала неформалов получили приглашение выступить не где-нибудь, а в Высшей партийной школе с презентацией своих программ. Бывший узник карательной психиатрии, ныне покойный Лев Убожко оказался неважным споуксменом, и через пару минут его буквально согнали с кафедры. Старательные разъяснения сопредседателя одной из двух неокадетских партий (не той, что была «за проливы», а той, что за свободы: у них и во втором издании обнаружилась похожая расстыковка), отчего буржуазная демократия рациональна и в конечном счете выгодна всем гражданам, аудитория подытожила вежливыми хлопками. Зато после трескучего, по обыкновению, спича Жириновского, где время от времени удавалось разобрать нечто о державном величии и о силе власти, солидные мужчины толпились с вопросами в кулуарах, не сводя с оратора горящих — без преувеличения — глаз…
Больше того: через пару лет, после выборов в первую новую Думу, «Известия» опубликовали письмо читателя из Тулы. «Жириновский победил одной фразой, когда сказал несколько слов в защиту русского народа, — говорилось в нем. — Заступился во всеуслышание за русскую нацию не больше чем на словах, но эффект получился отменный. Я, простой русак, тоже голосовал за Жириновского и только за то, что он впервые сказал правду про русский народ».
