Юрий Жуков - Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг.
По сути, последний пункт был самым значимым. Ведь вывод Школы имени ВЦИК сводил на нет всю дальнейшую роль Петерсона и его нового заместителя Королева, ибо лишал их того самого гарнизона, которым они, военнослужащие, и должны были командовать. Их должности оказывались призрачными, чисто номинальными, даже фиктивными. Зато реальное руководство переходило к Успенскому. Он не только сохранял полномочия по руководству системой внутренней охраны, но получал для ее обеспечения мощное подкрепление — полк специального назначения НКВД, который начали срочно формировать для несения службы в Кремле.
Но поскольку армейский гарнизон Кремля еще сохранялся на ближайшие несколько месяцев, уже 19 февраля приказом по НКВД для контроля за Школой имени ВЦИК создали особое отделение — орган военной контрразведки, к тому же на правах отдела, да еще в прямом подчинении наркома Ягоды.
Так НКВД сумел возобладать в незримой постороннему взору закулисной борьбе, шедшей между двумя ведомствами еще с гражданской войны, борьбе, начатой Дзержинским и Троцким, продолженной Ягодой и Ворошиловым. Еще 17 апреля 1920 г. Троцкий, председатель Реввоенсовета Республики и Наркомвоенмор, сумел добиться смещения с должности коменданта Кремля балтийского матроса П.Д. Малькова, которому сначала протежировал Свердлов, а после его смерти — Енукидзе, нанеся тем самым обиду и секретарю ВЦИК. Троцкий настоял на назначении комендантом Петерсона, для всех — «своего» человека (перед тем начальника его знаменитого бронепоезда и личной охраны). Если до 14 февраля 1935 г. отвечали за безопасность Кремля и вместе с тем контролировали там положение Енукидзе и НКО, то теперь единственным хозяином столичной цитадели становился только НКВД, мимоходом подчинив себе заодно еще и кремлевскую телефонную станцию и правительственный гараж.
…Тем временем избранный Молчановым метод следствия привел к запланированным результатам. Количество арестованных с каждым новым допросом, с каждой новой названной фамилией просто знакомых, не говоря уже о друзьях, росло как снежный ком. Круг подследственных все дальше уходил за стены Кремля. Еще 8 февраля Дорошин в числе тех, с кем он регулярно общался, назвал своего односельчанина — слушателя 4-го курса Военно-химической академии имени Ворошилова В.И. Козырева. Ну а тот во время допроса уже на следующий день назвал не только однокурсников, но и общего для них знакомого, химика по образованию (незаконченное высшее) М.К. Чернявского — начальника 12-го отделения разведывательного управления штаба РККА. Однако, как и прежде, практически никто из допрашиваемых не каялся ни в каких прегрешениях. Сознавались они все в тех же грехах — передаче друг другу, чтении и обсуждении «Завещания Ленина», сожалениях о том, что недавний глава Коминтерна Зиновьев не только отстранен от руководства партией, но и из-за враждебности к нему Сталина арестован и осужден. Лишь высказывания Чернявского придавали таким беседам несколько иную окраску. Вернувшись летом 1933 г. из служебной командировки в США, Чернявский делился своими впечатлениями. А заодно и заявлял, сравнивая развитие экономики, уровень жизни в США и СССР, о невозможности воплотить в жизнь главный лозунг партии — догнать и перегнать Америку. Иными словами, «порочил» суть и задачи как минувшей, так и начавшейся второй пятилет.
И все же для дальнейшего хода следствия и его направленности решающими стали не показания Чернявского, а неожиданное, крайне важное для СПО странное признание бывшей сотрудницы правительственной библиотеки дворянки Мухановой. Ее, по единодушному мнению (или, вернее, подозрению) коллег, до ухода еще в конце 1933 г. из правительственной библиотеки любовницу Енукидзе, расспрашивали главным образом о том, как она попала осенью 1933 г. в дом отдыха Большого театра. Следователи намеревались, без сомнения, получить новые факты, подтверждающие уже имевшиеся вопиющие данные об аморальном поведении и бытовом разложении Енукидзе. Муханова же по простоте душевной не только откровенно поведала 16 февраля Молчанову, Люшкову и Кагану, как явно незаконно, только благодаря теплым отношениям с Енукидзе приобрела путевку, но и о том, что там, на юге, в доме отдыха, познакомилась и сблизилась с проводившей там же свой отпуск сотрудницей консульства Великобритании Н.К. Бенксон, которая почти год более или менее регулярно навещала ее в Москве. Вот это-то и позволило Молчанову и его подчиненным завершить построение чисто умозрительной, не подкрепленной ни одним неоспоримым доказательством версии о существовании в Кремле неких «контрреволюционных» групп, связанных не только между собой, но и с заграницей.
Отныне рабочая версия СПО выглядела следующим образом. Первая группа — сотрудники правительственной библиотеки, через Н.А. Розенфельд выходящие на Каменева, через Муханову — на заграницу, через Муханову и Раевскую — на Енукидзе, через Синелобову — на КК. Вторая группа — комсостав КК, через Дорошина связанная со слушателями Военно-химической академии и с разведупром штаба РККА. Целенаправленные отныне допросы, шедшие вторую половину февраля, софистическая подмена в их ходе и, главное, в протоколах основных понятий-обвинений позволили укрепить версию столь прочно, что она уже не менялась в своей основе на протяжении следующих пяти месяцев, вплоть до завершения следствия и составления обвинительного заключения. Терялись лишь становившиеся ненужными детали, например, только поначалу «перспективные» признания еще одной сотрудницы правительственной библиотеки, Л. К. Пелипейко, о ее «контактах» с посольством Ирана. Видимо, из-за того, что «разработка» такой линии — встречи один раз с русской няней ребенка посла — оказалась после признания Мухановой явно ненужной. Версия обретала благодаря все новым показаниям новые «группы», связанные с первоначальными двумя.
Незадолго перед тем НКВД начал информировать о ходе следствия Н.И. Ежова. Ему, избранному 1 февраля секретарем ЦК, уже 11 февраля ПБ поручило вместе с З.М. Беленьким, заместителем председателя КПК, «проверить личный состав аппаратов ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР (так в тексте — Ю.Ж.), имея в виду наличие элементов разложения в них и обеспечение полной секретности всех документов ЦИКа и ВЦИКа»[157]. Только потому Ягода и направил Ежову 12 февраля протоколы допросов Н.А. Розенфельд и еще одного сотрудника правительственной библиотеки, М.Я. Презента, вместе с сообщением о том, что «дополнительно арестованы» библиотекари А.П. Жашкова и З.И.Давыдова. А 17 февраля Ежов получил, но не от наркома, а от Молчанова, «Сборник № 1 протоколов допросов по делу Дорошина В.Г., Лукьянова И.П., Синелоббва А.И., Муха-новой Е. К. и других». Данные материалы неоспоримо свидетельствовали о реальной «засоренности социально-чуждыми элементами» одного из кремлевских учреждений — правительственной библиотеки, о моральном разложении, даже «буржуазном перерождении» Енукидзе, о политической неблагонадежности комсостава КК. Словом, обо всем том, что требовало срочного вмешательства ЦК и принятия самых решительных мер.
Но именно тогда, к концу февраля, наметился и первый сбой в следствии. Четко обозначилась третья — после необычного, беспрецедентного допроса уборщиц лично Молчановым и Паукером, после ничем внешне не мотивированных арестов Розенфельда и Синелобова — странность «Кремлевского дела». Следствие внезапно как бы завершилось. 3 марта ПБ . приняло решение о Енукидзе, опубликованное на следующий день газетами как постановление ЦИК СССР:
«В связи с ходатайством ЦИК ЗСФСР о выдвижении тов. Енукидзе Авеля Сафроновича на пост председателя Центрального исполнительного комитета ЗСФСР, удовлетворить просьбу тов. Енукидзе Авеля Сафроновича об освобождении его от обязанностей секретаря Центрального исполнительного комитета Союза ССР»[158].
Через день, 5 марта, проходившая в Тифлисе вторая сессия ЦИК ЗСФСР освободила Мусабекова от поста председателя президиума и утвердила вместо него Енукидзе[159].
Внешне все выглядело предельно благопристойно. Ни форма, ни содержание — с непременным упоминанием личной просьбы — решения ПБ не позволяли усомниться, что речь идет о передвижении Енукидзе но горизонтали, а не по вертикали власти. Его оставляли на том же уровне законодательной структуры. Просто освобождали от обременительного поста, что вполне могло быть связано с состоянием здоровья либо возрастом — как-никак пятьдесят восемь ' лет. Его назначали на почетный и вместе с тем чисто представительский пост, давали своеобразную синекуру, позволявшую жить в Тифлисе и Москве: председатель ЦИК ЗСФСР по конституции являлся и сопредседателем президиума ЦИК СССР. Подтверждало именно такой смысл решения еще и то, что Енукидзе оставляли членом конституционной комиссии, образованной 8 февраля на первой сессии ЦИК СССР седьмого созыва. Единственное, что должно было насторожить, но только самого Енукидзе, что ни он, ни ЦИК ЗСФСР никуда ни с какой просьбой не обращались.
