Сергей Кара-Мурза - Маркс против русской революции
Либералы «и примкнувшие к ним меньшевики» справиться с этим не смогли бы, их сознание начиная с 1905 г. погружалось в хаос. М.М. Пришвин пишет летом 1917 г. о состоянии умов тех, кто был ядром социальной базы либерального проекта: «Господствующее миросозерцание широких масс рабочих, учителей и т.д. — материалистическое, марксистское. А мы — кто против этого — высшая интеллигенция, напитались мистицизмом, прагматизмом, анархизмом, религиозным исканием, тут Бергсон, Ницше, Джеймс, Меттерлинк, оккультисты, хлысты, декаденты, романтики. Марксизм…, а как это назвать одним словом и что это?..» [6]. Опасность хаоса грозила России ввиду отсутствия гражданского общества, стабилизированного рационально осознанными интересами, и отсутствия сильной власти (хотя бы колониальной или даже оккупационной). Подобные катастрофические срывы наблюдались в истории.
В.В. Крылов пишет: «Измельчание социальных интересов отдельных его [народа] групп, примат фракционных интересов над общеклассовыми, эгоистических классовых целей над общенациональными ознаменовался в странах, где отсутствовал прямой колониальный режим (Иран, Китай начала ХХ века), величайшим социальным распадом, засильем бандитских шаек и милитаристских групп, так что, например, для китайцев привлекательность русской революции была в том, что она создала могучий общественно-политический организм, воспрепятствовавший распаду этой великой державы на манер Австро-Венгрии или Османской империи» [7, с. 70].
Так сложилась наша судьба. Важные для России проекты и концепции народников были почти разрушены марксистами и на время выброшены из революционной программы, что дорого обошлось стране. С другой стороны, доктрина народников не обладала той консолидирующей силой, которая смогла бы совладать с энергией революции — для ее обуздания надо было сохранить марксизм в структуре революционного проекта.
Еще одно благотворное влияние, о котором писали русские философы — дисциплинирующее воздействие его методологии. За это мы должны быть благодарны методологической школе марксизма. Подчеркивая общекультурное значение марксизма для России, Н. Бердяев отмечал в «Вехах», что марксизм требовал непривычной для российской интеллигенции интеллектуальной дисциплины, последовательности, системности и строгости логического мышления.
Интеллектуальный уровень и идейное богатство марксизма таковы, что делают его уникальным явлением культуры. По консолидирующей и объяснительной силе никакое учение не могло в течение целого века конкурировать с марксизмом. Поэтому собственные прозрения и доктрины мыслителей многих стран приходилось излагать на языке марксизма. Устранение в 90-е годы в России невидимых уже норм марксизма из обществоведения, образования и языка СМИ само по себе вовсе не дало нам лучшего понимания сложных вопросов, оно создало методологический хаос. Он привел в среде молодежи к такой дремучей беспомощности мышления, что начинаешь думать о благотворности даже неверных догм как инструмента для поддержания элементарной дисциплины мышления.
В Новое время судьбы всех цивилизаций и культур в большой мере зависели от их способности понять «устройство и мышление» Запада как новой мощной цивилизации, обладавшей огромным потенциалом экспансии. Марксизм выявил и описал важнейшие стороны этой цивилизации. Для того уровня познавательных возможностей обществоведения это описание было исключительно эффективным. В этом смысле нападки на Маркса деятелей антисоветской перестройки и реформы выглядят глупыми и неприличными.
Виднейший американский экономист В. Леонтьев писал: «Маркс был великим знатоком природы капиталистической системы… Если, перед тем как пытаться дать какое-либо объяснение экономического развития, некто захочет узнать, что в действительности представляют собой прибыль, заработная плата, капиталистическое предприятие, он может получить в трех томах «Капитала» более реалистическую и качественную информацию из первоисточника, чем та, которую он мог бы найти в десяти последовательных выпусках «Цензов США», в дюжине учебников по современной экономике».
Такая оценка общего значения труда Маркса для экономистов, работающих в капиталистической экономике, сохраняется и поныне. Другой американский Нобелевский лауреат по экономике, П. Самуэльсон, говорил, что марксизм «представляет собой призму, через которую основная масса экономистов может — для собственной пользы — пропустить свой анализ для проверки» [8].
Парадоксальным образом, для русского революционного движения марксизм сослужил большую службу тем, что он, создав яркий образ капитализма, в то же время придал ему, вопреки своей универсалистской риторике, национальные черты как порождения Запада. Тем самым для русской революции была задана цивилизационная цель, так что ее классовое содержание совместилось с национальным. Возник кооперативный эффект, который придал русской революции большую дополнительную силу.
М. Агурский пишет: «Если до революции главным врагом большевиков была русская буржуазия, русская политическая система, русское самодержавие, то после революции, а в особенности во время гражданской войны, главным врагом большевиков стали не быстро разгромленные силы реакции в России, а мировой капитализм. По существу же речь шла о том, что России противостоял весь Запад. Это не было неожиданностью, и дело было даже не в самой России, а в потенциях марксизма, который бессознательно локализовал мировое зло, капитализм, географически, ибо капитализм был достоянием лишь нескольких высокоразвитых стран.
По существу, капитализм оказывался аутентичным выражением именно западной цивилизации, а борьба с капитализмом стала отрицанием самого Запада. Еще больше эта потенция увеличилась в ленинизме с его учением об империализме. Борьба против агрессивного капитализма, желающего подчинить себе другие страны, превращалась невольно в национальную борьбу. Как только Россия осталась в результате революции одна наедине с враждебным капиталистическим миром, социальная борьба не могла не вырасти в борьбу национальную, ибо социальный конфликт был немедленно локализирован. Россия противостояла западной цивилизации» [9].
В своей совокупности рациональные, нравственные и художественные потенции марксизма позволили большевикам послужить организационной основой для выработки нового национального проекта России и подготовительной работы по сборке советского народа. Они провели мировоззренческий синтез представлений крестьянского общинного коммунизма с марксисткой идеей модернизации и развития — но (в отличие от марксизма) по некапиталистическому пути.
Ю.В. Ключников, редактор журнала «Смена вех» (в прошлом профессор права Московского университета, а во время Гражданской войны министр иностранных дел у Колчака), объяснял эмиграции (1921), что большевики — «и не славянофилы, и не западники, а чрезвычайно глубокий и жизнью подсказанный синтез традиций нашего славянофильства и нашего западничества» [10].
Соединение русского славянофильства и русского западничества, крестьянского коммунизма с эсхатологической идеей прогресса придало советскому проекту большую убедительную силу, которая привлекла в собираемый советский народ примерно половину старого культурного слоя (интеллигенции, чиновничества, военных и даже буржуазии). Так проект революции стал и большим проектом нациестроительства , национальным проектом.
Виднейший теоретик этничности Э. Смит в своей главной книге «Национализм в ХХ веке» писал, что как ни назвать результат этого синтеза — «социалистическим национализмом» или «национальным коммунизмом», — он порождает социальный энтузиазм и могучее движение. Другой английский этнолог, Х. Сетон-Уотсон пишет о «национализации коммунизма и марксизации национализма» (см. [11, с. 307]).[1]
Этот синтез, противоречащий марксизму, дался большевикам очень непросто. Мало того, что он углубил их конфликт с марксистами-меньшевиками — настолько, что те призывали Запад к социалистическому крестовому походу против большевиков и в значительной своей части поддержали белых. «Национализация» марксизма поразила и старых большевиков-ленинцев. В декабре 1914 г. Ленин послал в журнал «Социал-демократ» свою статью «О национальной гордости великороссов». Редактор В.А. Карпинский, прочитав слова «мы, великорусские социал-демократы», «мы полны чувства национальной гордости», ответил Ленину: «Никогда таких разделений на страницах нашего Центрального органа не проводилось, никогда там не раздавалось таких слов! Понимаете: даже слов !» (см. [11, с. 17]).
Действительно, Карпинский был уверен, что чувство национальной гордости несовместимо с его положением марксиста. В своем ответе он продолжал: «Мне не чуждо только одно чувство гордости: пролетарской гордости (равно как и пролетарского стыда». Ленин с этими замечаниями не согласился, статья вышла, но оппозиция в партии была серьезной.[2]
