Александр Панарин - Глобальное политическое прогнозирование
Во-первых, оценить возможные будущие пертурбации, связанные с экспансией сверхдержавы, пытающейся создать управляемый ею мир. В прошлом гегемонистские попытки такого рода как правило приводили к образованию противодействующих коалиций более слабых держав и восстановлению утерянного равновесия. Это вписывалось в известную диалектику вызов — ответ. Возможно ли повторение такой модели в будущем? Какие формы ответа можно ожидать: новая биполярность, устойчивый полицентризм или неостановимый хаос?
Во-вторых, вооружить человечество и политические элиты, принимающие решения, новым знанием, пригодным для построения управленческих сценариев, политической экспертизы и проработки приемлемых альтернатив. Это собственно относится к прикладной стороне глобального политического прогнозирования.
Важнейшее методологическое значение имеет различие между краткосрочным и долгосрочным глобальным прогнозированием. В первом случае более применимы процедуры экстраполяции, анализ сложившегося соотношения сил и стартовых условий. Словом, при краткосрочном политическом прогнозировании в качестве детерминант берутся уже сложившиеся обстоятельства и действующие политические субъекты.
При долгосрочном политическом прогнозировании вступают в действие принципиально иные процедуры. Здесь важнейшее значение имеют такие понятия как временная дискретность, реактивность, альтернативность. С дискретностью связано понятие открытого будущего. Мы слишком долго оперировали представлениями о непреложных исторических закономерностях, о восходящей линии развития, о гарантиях прогресса. Собственно только этой уверенностью в гарантированном историческом будущем можно объяснить ту бесшабашную смелость, с какой революционеры и радикал-реформаторы ломают прежний порядок. Они мыслят в парадигме прогресса, полагая что главное — любой ценой расстаться с "проклятым прошлым"; качество будущего кажется им гарантированным самими законами восходящего развития.
Опыт, однако, показывает, что будущее может стать гораздо более страшным, чем самое ужасное прошлое. Как оказалось, реформаторы совершают свои миропотрясающие эксперименты, находясь не во вселенной Маркса, а во вселенной Винера, доказавшего, что хаос — наиболее вероятное состояние. Иными словами, история не предоставляет человеку полных гарантий. Понятие дискретности обозначает тот разрыв между порядком прошлого и порядком будущего, в промежутке между которыми таится хаос. Именно с хаосом связаны как новые риски, так и принципиально новые возможности; в этом смысле он относится к понятию исторического творчества.
Что качается принципа реактивности, то в нем выражается специфическая динамика культуры, которая развивается по законам драмы. Культуре и драме противопоказана монотонность. Культура будущего представляет собой реакцию на издержки и крайности предыдущего периода — здесь действуют скорее законы контраста, чем экстраполяции и преемственности. Так, после пресного аскетического Средневековья последовала предельная чувственная раскрепощенность Ренессанса; после бурных эпох войн и революций активизируются концепции "вечного мира" и связанные с ними общественные ожидания; после всесилия тоталитарной запретительной цензуры следует ожидать в качестве реакции атмосферы попустительства и вседозволенности. В глобальном политическом прогнозировании этот механизм культурной драмы имеет важнейшее эвристическое значение: он позволяет прогнозисту не оставаться в плену настоящего, а вооружиться своеобразной романтической иронией по отношению к нему.
Обращаясь к понятию альтернативности, важно понять его объективный характер: история действительно может развиваться по разным сценариям, она чувствительна по отношению к нашему выбору и таит неопределенности, которые мы можем использовать себе на пользу или во вред. Понятие альтернативности включает онтологический и аксиологический аспекты. Иными словами, мы можем выявлять и сопоставлять альтернативные сценарии будущего безотносительно к велению нашей нравственной воли, нашим представлениям о должном и достойном. Надо сказать, что такой объективизм мало продуктивен в политике, которую можно определить как творчество, связанное с социальными заказами и направленное на достижение тех или иных желательных состояний. С этим и связаны самореализующиеся прогнозы, имеющие столь важное значение в политике.
Прогнозирующий политолог оперирует двумя типами информации: дискрептивной — описательной (хотя описательность здесь носит весьма специфический характер, относящийся к возможности, а не к действительности); и прескрептивной — предписательной, или рецептурной. Именно на последней практически всегда делается особый акцент. Иными словами, политический прогнозист выступает не столько в роли традиционного прорицателя или пророка, сколько в роли технолога, показывающего при каких именно условиях и с помощью каких средств может быть достигнуто то или иное состояние желательного будущего.
Поэтому на состояние прогностической теории влияет не только развитость информационных технологий, но и уровень нравственной и ценностной мобилизованности общества. Если общество пребывает в состоянии аномии и ценностных шатаний, то подавляющее большинство населения не представляет, чего оно хочет. Такое ослабление социального заказа отрицательно действует на прогностические творческие способности. Следовательно надо различать политический прогноз, адресованный тому или иному мобилизованному субъекту, и прогноз, касающийся тех обществ, которые пребывают в состоянии пассивного объекта.
В случае самодеятельного субъекта превалирует прескриптивная информация в прогнозировании; в случае пассивного объекта — дискриптивная информация. С одними будущее случается, другие его выбирают. Необходимо отметить, что в современном глобальном мире пребывание в состоянии объекта крайне опасно. В прошлой истории, когда народы находились в относительной изоляции, это различие между состоянием субъекта и объекта не выступало столь драматическим образом, но в глобальном мире перед каждым народом возникает жесткая дилемма: либо ему удастся выстроить собственную эффективную стратегию будущего, либо эту стратегию выработают за него другие в соответствии с собственными интересами.
Поэтому одной из доминант современной политической истории, характеризующей ее направленность, является стремление народов выйти из состояния пассивных объектов мировой политики и превратиться в полноправных участников процесса принятия глобальных решений. В особенности это касается народов третьего мира. В контексте прежней биполярной системы им отводилась роль объекта: они зависели от того, какой именно из двух держателей биполярной структуры сильней повлияет на них и вовлечет их в свою орбиту. С крушением биполярной системы субъект-объектное деление мира не только не исчезло, но приняло еще более драматический характер. Теперь уже единственная держава-гегемон грозит превращением всего остального мира в объект своей воли. Так новейший глобальный мир оказался в плену весьма архаичного авторитарного мышления.
Проблема заключается в том, как глобальный мир действительно осовременить и демократизировать. Глобальную революцию сознания нельзя провести на основе монолога передовых обществ, снабжающих всех остальных готовыми рецептами. Эта революция лишь в той мере заслуживает названия глобальной, если развернется на основе нового диалога цивилизаций и культур, в ходе которого окажется затребованным не только сравнительно кратковременный опыт промышленного Запада, но и долговременный опыт Востока, не только благополучного Севера, но и неблагополучного Юга, ибо большие прозрения культуры отнюдь не всегда питаются благополучием.
Наряду с этой революцией сознания, связанной с диалоговыми возможностями процесса глобализации, человечеству предстоит, по всей видимости, и новая институциональная революция. Дисгармонии нынешнего глобализма связаны с тем, что он вместо расширения числа ответственных участников системы принятия мироустроительных решений породил тенденцию его сужения — за счет отторжения представителей второго мира, выталкиваемых в третий мир, а также за счет выхолащивания потенциала представительных международных организаций (ООН, ОБСЕ и пр.).
Современная глобализация, генерирующая все новые всеохватные планетарные поля и системы коммуникаций, открывает возможности разблокировать международную систему, создать принципиально новые "рынки активности", в которых преимущества прежних гегемонов и монополистов, привязанных к старым правилам игры, автоматически не срабатывают. Всякий новый "рынок" (в широком смысле) — это новые шансы для тех, кто не успел реализовать себя в прошлом. В этом смысле наш глобальный мир ни в коем случае не должен быть интерпретирован и организован как экстраполяция уже сложившихся тенденций.
