Чума XXI века. Как избежать катастрофы и преодолеть кризис? - Сергей Юрьевич Глазьев
К наиболее специфическим законам коммунистической формации можно отнести сознательный характер преобразования социальных процессов и научный характер управления ими при руководящей роли рабочего класса и марксистско-ленинской партии, всех сторон общественной жизни, которые приходят на смену капиталистической анархии и конкуренции, противоположности города и деревни, умственного и физического труда, классовому неравенству; формирование подлинной коллективности.
Взаимопомощь и сотрудничество свободных от эксплуатации людей на основе общественной собственности; закон складывания социальной однородности при одновременном всестороннем развитии личности; рост активности, самостоятельности и инициативы масс; закон социальной эволюции, происходящей без политических революций, иные проявления».
По сути, каждый из этих тезисов, преподносимых в качестве объективных законов, таковым не являлся. Во всяком случае, с точки зрения научного подхода, согласно которому обоснование законов предполагает раскрытие причинно-следственных связей, логическое доказательство и экспериментальное подтверждение. По сути научный коммунизм выдавал желаемое за действительное, которое разительно отличалось от картинок из учебника.
Догматика научного коммунизма, созданная в начале 60-х годов, в период торжества советского социализма, отражала веру продуктивной элиты в его безусловное превосходство над капитализмом. Тому были веские основания: план ГОЭЛРО, победа в войне с объединенной фашистами Европой, рекордное по срокам восстановление народного хозяйства, запуск первого спутника и человека в Космос, строительство первой в мире АЭС, создание ракетно-ядерного щита, гарантировавшего непобедимость Советской Армии, образование мировой системы социализма. Но неспособность советской политэкономии вырваться за пределы утвержденных политическим руководством догм повлекла застой в системе управления страной, которая не смогла ни парировать, ни даже заметить нарастающих диспропорций в советской экономике на фоне ускоряющегося НТП в капиталистическом мире.
Руководство страны не смогло выйти за пределы жесткой догматики революционного периода: о недопустимости частной собственности на средства производства и эксплуатации наемного труда; о государственной монополии внешней торговли; об административном ценообразовании на основе калькуляции издержек; о главенствующей роли пролетариата; о безусловном преимуществе директивного планирования над рыночной конкуренцией и т. д. Вследствие неспособности политического руководства к переменам, обусловленным требованиями НТП, произошло расслоение народного хозяйства на передовой ВПК и отсталое производство товаров народного потребления, нарастающие диспропорции вызывали дефицит последних и народное недовольство. Быстрое развитие информационных технологий пробивало «железный занавес», через щели в котором население могло убедиться в сомнительности законов советской политэкономии об окончательном загнивании капитализма и автоматическом превосходстве централизованного планирования над рыночной конкуренцией.
Основные догмы марксизма-ленинизма, как справедливо говорится в БСЭ, вытекали из сформулированных Марксом теорий прибавочной стоимости и исторического материализма, которые якобы «превратили социализм из утопии в науку». Сегодня, однако, очевидно, что эти теории отражали состояние производственных отношений и обществознания середины XIX века. Это – период колониального мирохозяйственного уклада, в котором действительно доминировало рабовладельческое отношение капитала к труду – как в прямом смысле в отношении рабов из Африки, так и в переносном – как к рабочей силе, покупаемой как товар. В эту эпоху главными факторами производства были капитал и труд, между которыми существовало антагонистическое производственное отношение, которое Маркс и отразил в теории прибавочной стоимости.
С переходом к имперскому мирохозяйственному укладу, первым центром которого стал СССР, произошло формирование социальных государств, защищавших права не только капиталистов, но и наемных работников. Произошедшая в середине XX века научно-техническая революция породила новый фактор производства – НТП, который вскоре стал главным в генерировании экономического роста. Прибавочная стоимость стала формироваться в большей степени интеллектуальной рентой за счет внедрения новых технологий, чем эксплуатацией наемного труда. Появившаяся в капиталистическом менеджменте школа человеческих отношений, опережающие инвестиции в человеческий капитал, вовлечение трудящихся в управление частными предприятиями существенно нивелировали эксплуататорскую составляющую производственного отношения между капиталом и трудом.
Научный коммунизм старался не замечать позитивных изменений в капиталистических странах так же, как игнорировал нарастающие диспропорции в воспроизводстве социалистической экономики. Неспособность к их объективному анализу и действительно научному подходу к разработке политики экономического развития стали причиной быстрого нарастания технологического отставания СССР от развитых капиталистических стран. К началу перестройки оно составляло более десятилетия для высокотехнологических отраслей, и около четверти века – в среднем, не считая приоритетные производства ВПК[59]. Руководство СССР не смогло организовать своевременную модернизацию народного хозяйства на основе нового технологического уклада, переход к которому на Западе произошел во второй половине 70-х годов.
Политэкономия социализма не могла объяснить падающую сравнительную эффективность советской экономики и предпочла попросту не замечать нарастающего технологического отставания, за которое приходилось платить стагнацией уровня жизни и дефицитом качественных потребительских благ. Теория исторического материализма и вовсе капитулировала перед угрозой разрушения мировой системы социализма, так как считала это невозможным в принципе. О научном коммунизме забыли через несколько месяцев после распада СССР, форсированной приватизации народного хозяйства, прекращения централизованного планирования и либерализации экономики.
Подавляющее большинство членов 16-миллионной КПСС покинули партию, как только ее руководство добровольно отреклось от власти и ответственности за страну. Они состояли в ней из карьерных соображений, не разделяли коммунистическую идеологию и, тем более, не были готовы ее защищать. После провала попытки ГКЧП сохранить страну партийные организации в вооруженных силах, на предприятиях и организациях послушно самораспустились. А вскоре вслед за ними без боя сдались центральные и региональные органы партии.
Разумеется, в партии были идейные коммунисты. Но предательство ее высшего руководства и недееспособность партийной номенклатуры свидетельствуют о глубоком идеологическом кризисе позднего советского общества. Его политическая элита перестала верить в идеи, на которых держалась ее власть. Это стало следствием внутреннего противоречия в самой идеологии марксизма-ленинизма. Претендуя на научное обоснование, по сути, он воспринимался на веру. Его догматы считались непререкаемыми и не менялись, несмотря на очевидное несоответствие быстро меняющейся реальности. В науке появление аномальных фактов, которые не может объяснить общепринятая теория, порождает кризис последней и последующий переход к новой парадигме. Но идеологи ЦК КПСС и многочисленная профессура, преподававшая научный коммунизм, руководствовались, по-видимому, известной сентенцией Гегеля, который, якобы сказал, что «если моя теория не согласуется с фактами, то тем хуже для фактов». Для привычных к выкрутасам диалектической логики номенклатурных идеологов такой подход мог быть вполне приемлемым, но для трудового народа – крайне неубедительным. Если в послевоенные годы он искренне верил в скорое построение коммунизма, то родившееся после восстановления народного хозяйства поколение требовало объяснения очевидной пробуксовки в этом процессе и наглядных доказательств преимуществ советского социализма над буржуазной Америкой.
Наука и вера, как известно, кардинально различаются в методологии познания истины. Марксизм-ленинизм позиционировался как научная теория, но в его догмы нужно было верить под страхом неполучения диплома о высшем образовании или партийного билета. По сути, он представлял собой наукообразную
