Николай Леонов - Холодная война против России
Вопрос, кому руководить разведкой — профессионалу или политическому выдвиженцу, не давал покоя честолюбию некоторых молодых генералов. Калугин не был совершенно одинок. Были и другие попытки поднять хоругвь борьбы за «профессионализацию», прикрывавшую в принципе расчеты на личную карьеру. Ибо, повторяю, не помню, чтобы открыто кем-то был поставлен вопрос о принципиальном пересмотре основных постулатов работы разведки.
* * *Первый знак неблагополучия в личных отношениях Калугина и Крючкова я получил однажды в салоне самолета, на котором делегация ПГУ возвращалась из какой-то поездки в восточноевропейскую страну (Калугин и я почти автоматически включались в такие делегации. Это было связано с нашим должностным положением.) Во время полета все сидели вокруг стола, обсуждая результаты поездки, и вдруг Крючков предложил выпить по бокальчику за окончание работы. Все приняли инициативу руководства с удовольствием. Подняв бокал, Крючков неожиданно произнес непривычные слова: «Давайте выпьем за то, чтобы каждый из нас дорожил своей принадлежностью к ПГУ, знал один дом и был верен ему!» Из четырех-пяти присутствовавших каждый счел своим долгом добавить что-то к словам шефа. Я тоже добавил что-то вроде: «Жизнь отдана разведке, и этим сказано все!» Один Калугин, насупившись, не произнес ни слова, как-то поскучнел, хотя чокнулся и выпил вместе со всеми.
По вредной привычке анализировать все я расценил тот разговор как непростой, ибо знал, что шеф не станет просто так бросать подобные тосты на ветер. Вскоре мне пришлось в этом лично убедиться.
Летом 1977 года в МИД возникло дело о предательстве Александра Огородника, занимавшего довольно крупный пост в Управлении по планированию внешнеполитических мероприятий. Он работал раньше в советском посольстве в Колумбии, где от безделья стал увлекаться хождением по злачным местам и там лакомился «клубничкой». Выслеженный спецслужбами, он стал легкой добычей вербовщиков из ЦРУ. Из страха перед крушением карьеры согласился сотрудничать с американцами и, приехав в Москву, начал активно снабжать их информацией, которую получал из кругов МИД, КГБ и Министерства обороны, черпая ее из телеграмм, поступавших в это управление МИД. Выполняя задание ЦРУ, он активно искал доступ в высшие эшелоны партийной власти. Пользуясь положением свободного мужчины, этот хлыщеватый, статный, разбитной Казанова стал обхаживать дочку одного из тогдашних секретарей ЦК КПСС. И надо же такому случиться, что в этот же дом довелось попасть и мне в связи с довольно редким обстоятельством: там «обмывалась» докторская степень одного соискателя, у которого я выступал официальным оппонентом. Я тогда и увидел этого Огородника, пришедшего с охапкой цветов и дорогими подарками. Но когда меня представили ему как «генерала КГБ», он стушевался, засуетился и быстро испарился, хотя пришел в расчете провести весь вечер. Я ни о чем не догадывался, но могу себе представить, как он перепугался.
Огородник был выявлен советской разведкой и контрразведкой без какого-либо моего участия, и я даже не знал о его аресте, когда однажды мне позвонили из семьи высокопоставленного партийного вельможи с просьбой срочно приехать для консультаций. Я приехал и узнал, что Огородник исчез неведомо куда, его разыскивает мама, в расстройстве «невеста» — дочка и т. д. и т. п. Я почувствовал запах чего-то очень неприятного, попросил не предпринимать никаких действий до моего совета.
Приехав на объект ПГУ, я срочно попросил О. Калугина зайти ко мне в кабинет (мы были равными по служебному положению и званию, но я старше на несколько лет). Действуя строго по солдатской этике, я сообщил все известные мне сведения об Огороднике О. Калугину, ибо дело было непосредственно в его компетенции. Он доверительно сказал, что Огородник — американский шпион и уже ведется следствие, что принесенные мной сведения исключительно важны, ибо речь шла о метастазах шпионской сети в высших эшелонах власти. Я тогда еще не знал, что в момент ареста Огородник воспользовался ядом, переданным ему американцами, и покончил жизнь самоубийством, унеся с собой многие секреты. Я позвонил по телефону пострадавшей семье, посоветовал то, что мне рекомендовал Калугин, и думать забыл про это происшествие.
Каково же было мое удивление, когда через пару дней раздался звонок прямого телефона от начальника разведки (эти телефоны звали в других местах «матюгальниками»), потребовавшего немедленно зайти к нему. В кабинете он сказал: только что звонил Андропов и выразил возмущение тем, что работники разведки, как выясняется, состоят в близком знакомстве с иностранными шпионами, и прямо назвал меня как такого растяпу. У меня аж перехватило в горле от возмущения. «Неужели Калугин вам не доложил о моем разговоре с ним, я ведь сам обо всем давно рассказал ему как должностному лицу, занимающемуся всеми случаями иностранного шпионажа?» — «Нет, — ответил шеф, — он ничего не сказал мне, а пошел сразу к Г. Ф. Григоренко в контрразведку, и они постарались бросить тень на Первое главное управление. Иди и объясняйся с Андроповым!» Я позвонил председателю КГБ, написал по его просьбе подробную докладную обо всем происшедшем, а потом имел неприятное объяснение с Калугиным, сказал, что считаю его поведение непорядочным. Шел 1977 год. Как было далеко до того времени, когда личные неприязненные отношения начнут прикрываться фиговыми листками политических расхождений!
Было ясно, что, пока Крючков остается начальником разведки, Калугину придется искать другое место работы. О политических взглядах Калугина в то время было известно, что они куда ортодоксальнее, чем у большинства генералов разведки. В ПГУ широко комментировался конфликт, разгоревшийся в управлении «К» между Калугиным и секретарем парткома этого же управления полковником Николаем Ивановичем Штыковым. Штыков позволил себе в присутствии Калугина неучтиво, иронически отозваться об известной «трилогии» Л. И. Брежнева, которую навязывали тогда в качестве материала для изучения в партийных организациях. Калугин не постеснялся публично отчитать своего секретаря парткома за политическую близорукость и недопонимание важности проблемы. Штыков рассказывал об этом не раз, даже в своих публичных выступлениях…
* * *Когда в 1980 году Калугин был вынужден занять пост первого заместителя начальника управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области, он решил написать кандидатскую диссертацию по своей специальности — внешняя контрразведка. Я не могу отказать Калугину в способностях, и его работа была вполне достойна кандидатской степени. Я ее читал сам, поскольку был в те времена еще и председателем научно-методического совета разведки, где работа рецензировалась. Я не помню сейчас точного ее названия, но она была посвящена подрывной деятельности американских спецслужб против советских граждан и учреждений за границей. В ней содержались и более широкие политические обобщения, вполне в духе тогдашних представлений о наших отношениях с США. Тут уже проявилась нетерпимость с другой стороны. Все инстанции в ПГУ воспротивились самой перспективе постановки диссертации Калугина на защиту в научно-исследовательских институтах разведки. Особенно противилось его бывшее управление «К», которое должно было стать ведущим подразделением в оценке качества диссертационного исследования.
Поскольку существо конфликта мне было уже понятно, я позвонил Калугину в Ленинград и порекомендовал поставить работу на защиту в любом гражданском исследовательском центре, вычеркнув то, что делало необходимым гриф «Секретно». Но шлея обеим сторонам уже попала под хвост, и Калугин сказал, что будет бороться за то, чтобы защититься именно в разведывательном институте. «Ну что ж, давайте…» — оставалось вздохнуть мне.
Критерием профессионального мастерства того или иного работника разведки является только конечная практическая польза. Я бы на месте всех, кто так или иначе жонглировал в политических целях «делом Калугина», поостерегся от превосходных степеней прилагательных. Они неуместны. В информационно-аналитическом управлении приходилось не раз говорить начальникам оперативных подразделений о том, что завербованный ими агент является «подставой», или «липой». Мне доводилось огорчать таким образом и Калугина, когда после победных и наградных литавр по поводу «приобретения ценного источника» оказывалось, что мы купили, как говорят, «ободранную кошку за зайца». Для проверки агентуры у нас имелся широкий и надежный инструментарий, практически безупречный, если речь шла о политической информации.
Из первых рук, от участников операций, мне были известны случаи, когда Калугин ошибался, решая вопрос о добросовестности американцев, заявлявших о готовности сотрудничать с социалистическими разведками. Есть много и других, куда более темных оперативных дел, о которых здесь не место говорить.
