Никита Хрущев - Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 1
Я тогда еще не знал, что Антипов уже арестован, и сказал, что ни Антипов, ни кто-либо другой не могут на меня дать никаких показаний, потому что нечего давать. Сталин тут же перешел к другому вопросу, по которому он меня и вызывал… Таким образом, это была психологическая провокация. Видимо, Сталин придавал ей определенное значение. Для чего же он так спрашивал? Вероятно, следил, как поведет себя человек, и этим способом определял, является тот преступником или нет. Знаете, даже честный человек может быть сбит с толку, как-то дрогнуть, когда отвечает вождю партии, и тем самым создать впечатление у того, кто добивается, будто он тоже замешан. Это – нечестная, неправильная и недопустимая форма узнавания правды, ну просто нетерпимая. Тем более среди членов Коммунистической партии.
Такая тогда сложилась обстановка. Людей буквально хватали и тащили резать. Люди тонули бесследно, как в океане. Когда начались аресты руководителей партии, профсоюзов, военных товарищей, директоров заводов и фабрик, у меня лично были арестованы два моих помощника. Один из них, Рабинович[123], занимался общими вопросами, а другой, Финкель[124], строительными делами. Оба – исключительно честные и порядочные люди. Я никак не мог допустить даже мысли, что эти двое, Рабинович и Финкель, которых я отлично знал, могут быть действительно «врагами народа». Но на всех, кого арестовывали, давались «фактические материалы», и я не имел возможности их опровергнуть, а только сам себя тогда ругал за то, что дал себя одурачить: близкие мне люди оказались врагами народа!
Потом начались аресты секретарей московских райкомов, городского и областного комитетов партии. Был арестован, как я уже упомянул, Корытный, которого я знал еще по Киеву. Потом он учился в Москве и, окончив курсы марксизма-ленинизма, работал со мной, а после того, как побывал секретарем райкома на Красной Пресне и Ленинского, был избран одним из секретарей городского партийного комитета. Это был человек, проверенный Гражданской войной, но и его арестовали. Как его взяли? Он заболел, и его положили в больницу. Я поехал туда навестить его, побыл там, повидал его, а на следующий день узнал, что он арестован. Его арестовали прямо в больнице, и его жену тоже, сестру Якира. В этом случае у меня нашлось еще какое-то объяснение. Хотя я и считал Корытного честнейшим, безупречным человеком, но раз Якир оказался изменником, предателем и агентом фашистов, а тот был его ближайшим другом, то Якир мог оказать на него свое влияние. Значит, возможно, я ошибался и зря доверял этому человеку.
Еще один из секретарей горкома, Кульков, московский пролетарий, член партии с 1916 года, не блиставший особыми качествами, но вполне честный и надежный человек, тоже оказался арестованным. Одним словом, почти все люди, которые работали рядом со мной, были арестованы. Надеюсь, понятно, каким было мое самочувствие. Со мной тогда работал еще Марголин, член партии с 1912 или с 1914 года. Они вместе с Кагановичем были когда-то в революционном подполье. Я его знал тоже по Киеву. Когда я работал заворгом окружного комитета, Марголин являлся одним из секретарей райкомов, после этого работал секретарем Мелитопольского окружкома, потом учился со мной в Промышленной академии. Он остался секретарем Бауманского райкома партии, когда я перешел оттуда на Красную Пресню. Когда же я стал первым секретарем Московского горкома, его избрали вторым, а затем, после арестов в Днепропетровске, его выдвинули туда секретарем окружного комитета партии. Там его и арестовали. Марголин тоже был человеком проверенным и хорошо известным, особенно Кагановичу. Он считался его другом, и они неоднократно встречались на квартире у Кагановича. Я просто не мог допустить мысли, что Марголин – враг народа.
Развернувшиеся аресты безупречных людей, известных и пользующихся общим доверием, создавали в партии очень тяжелую обстановку. Сейчас мне трудно вспомнить всех, кого тогда арестовали. Для этого нужно просмотреть архивы, изучить материалы. Наверное, историки займутся этим делом и приведут все в порядок. Считаю, что, видимо, целых три поколения партийных руководителей были арестованы; то есть то, которое было ранее в руководстве, второе, выдвинутое, и третье, тоже выдвинутое. Это огромное количество людей!
Среди других был арестован мой хороший приятель Симочкин. Я с ним учился еще на рабфаке в Донецке. Сам он енакиевский шахтер Рыковской шахты[125], участник Гражданской войны, комиссар полка, был награжден орденом Красного Знамени, после рабфака учился на курсах марксизма-ленинизма и работал секретарем райкома партии в Москве. Раз Сталин звонит мне и говорит: «Мы Симочкина у вас возьмем (Сталин его знал) и выдвинем на областную работу». И он был выдвинут в Иваново-Вознесенск, но очень скоро, не больше месяца проработав там, был арестован и расстрелян[126]. Это меня потрясло: «Как же так, Симочкин – враг народа? Зачем ему нужно было становиться врагом народа, когда он сам – часть этого народа?» А спустя какое-то время Сталин сказал мне, что Симочкин погиб зря, невинно, и тут же обругал Жукова, начальника областного управления НКВД, сказав, что это тот сделал и что этого Жукова в свою очередь арестовали, осудили и расстреляли. Как это могло произойти? Симочкин занимал такое положение, пользовался доверием, а какой-то малоизвестный Жуков сумел создать на него ложное дело и арестовать его. Где же надзор, прокуратура и прочее? Это свидетельствует о том, какие порядки существовали в партии (если их можно назвать порядками): отсутствие всяких норм защиты личности члена партии.
Возвращусь к Якиру. Он работал на Украине, я встречался с ним в 20-е годы на партийных республиканских конференциях и съездах. В 1928–1929 годах, когда я работал в Киеве, наши военные уделяли Киеву большое внимание: Киев фактически являлся пограничным городом. Польские руководители не могли примириться с тем, что Киев не входит в состав Польского государства (не говоря уже о других городах Украины, лежавших западнее). Якир не раз знакомился с партработой в Киеве, проводил окружные военные маневры, ездил по гарнизонам. Я был в то время заместителем секретаря Киевского окружного комитета партии, а помощником командующего войсками Украинского военного округа был замечательный человек – Иван Наумович Дубовой[127]. Он выделялся рыжей красивой бородой. Отец его – старый большевик с подпольным стажем, рабочий Донбасса. Иван Наумович прошел Гражданскую войну, был у Щорса[128] заместителем командующего дивизией, а когда Щорса убили, командование, по-моему, принял Дубовой. Это был проверенный и уважаемый нами человек. Сотрудником Политуправления в округе был Векличев. Сам из бывших рабочих, он стал военным профессионалом, комиссаром в Украинском военном округе. Таким образом, я всегда имел возможность общаться с военными. И вдруг Якир – предатель, Якир – враг народа! Раньше Сталин очень уважал Якира. У Якира хранилась записка, где Сталин хвалил личные качества Якира, а ведь Сталин был весьма скуп на письменные похвалы.
Я относился с большим уважением и к Тухачевскому, но близок с ним не был. Иногда в служебном порядке мы с ним встречались или перезванивались. Он приглашал меня посмотреть военную технику. Именно с ним я впервые в жизни увидел ковшовый ленточный экскаватор. Я считал, что Тухачевский является душой Красной Армии. Если кто и занимался Вооруженными Силами со знанием дела, так это Тухачевский и Гамарник[129], который был тогда первым заместителем наркома и ведал хозяйственными делами и военным строительством. Рассказывали, что выбор места строительства для г. Комсомольска принадлежал Гамарнику. Он, приехав с Дальнего Востока как секретарь Дальневосточного крайкома партии, доложил Сталину, что надо создавать там базу на случай войны с Японией. Япония тогда вела себя нагло в отношении Советского Союза, провоцировала нас на драку. Председателем крайисполкома на Дальнем Востоке был Гуценко (тоже погиб от руки Сталина). К нему пришел на прием японский консул и в беседе заявил: «Что же вы – и сами просто сидите, ничего не делаете на Дальнем Востоке, и нам не даете? Пора вам и честь знать». Вот такую, знаете ли, грубость сказал. Так что Сталин с большим вниманием отнесся к предложению Гамарника, и вскоре начали строить Комсомольск, а также большие промышленные предприятия с тем, чтобы укрепить Дальний Восток и отбить охоту у японцев зариться на наши дальневосточные земли.
И вдруг Якир и вся эта группа – враги народа? Тогда еще не было сомнений насчет того, что они могут оказаться жертвами клеветы. Суд был составлен из авторитетных людей, председателем суда был маршал Егоров. Потом и Егоров пал жертвой этого же произвола. Но тогда у нас ничто не вызывало сомнений. Единственным человеком из тех, кого я знал, высказавший сомнение в виновности Якира, был академик архитектуры Щусев[130]. Как мне потом доложили, он, выступив на собрании архитекторов, сказал, что хорошо знал Якира и с большим уважением относился к нему. Щусев был замечательным человеком. Мы же в то время к нему относились настороженно, считали, что это человек прошлого, что он строил только церкви, был принят царем Николаем II. Он был острым на язык, говорил всегда, что думал, а ведь не всегда это импонировало людям того времени и их настроениям. Вот и в данном случае он сказал, что он сам из Кишинева и знавал дядю Якира, врача и очень уважаемого господина. Поэтому не может допустить, чтобы оказался злодеем или каким-то преступником его племянник. И он не подал своего голоса в осуждение Якира.
