Консерватизм в прошлом и настоящем - Рахшмир Павел Юхимович
Конечно, его оспаривали правоконсервативные силы, отвергавшие любые варианты буржуазного реформизма. После упадка маккартизма, пик Праворадикальной активности которого совпал с первой половиной 50-х годов, наступил черед Б. Голдуотера, ставшего кандидатом на пост президента от республиканской партии в 1964 г. Голдуотер представлял тогда практически все правое крыло консерватизма, что служило еще одним подтверждением тесной связи между правым консерватизмом традиционалистского и экстремистского типов.
Буржуазному реформизму правые консерваторы противопоставили позицию, которую советские американисты характеризуют как «твердый индивидуализм». Истоки ее связаны с той разновидностью американского консерватизма, которую К. Росситер именовал «консерватизмом laiseez-faire»{190}. Этот тип консерватизма — плод американского своеобразия. В стране бурного и относительно свободного развития капитализма сложилась традиция превознесения предпринимателя, добивающегося успеха на свой страх и риск, по праву более сильного и более одаренного. Всякое государственное вмешательство с такой точки зрения выглядело как нарушение свободы индивида. Для мелких предпринимателей и фермеров «твердый индивидуализм», базирующийся на неприкосновенности принципа свободной конкуренции, воплощал надежды на спасение от натиска монополий. Но у «твердого индивидуализма» есть и важная промонополистическая грань. «Прекрасный принцип laissez-faire, оказавшийся столь полезным в минувшие дни борьбы против аристократического патернализма, превратился, — пишет В. Л. Паррингтон, — в ширму для плутократии, которая развивалась на основе свобод, обеспечиваемых политикой невмешательства государства»{191}. Особенно рьяными приверженцами «твердого индивидуализма» стали монополисты, у которых еще не сложились тесные связи с государственно-бюрократическим аппаратом и профсоюзными боссами, т. е. нувориши главным образом из периферийных районов. Как видно, «твердый индивидуализм» представлял собой сплав противоречивых антимонополистических и авторитарно-монополистических тенденций, с перевесом в пользу последних. «Твердый индивидуализм» не ассоциируется с каким-то одним направлением американского консерватизма, хотя он ближе к его правым и экстремистским разновидностям. Он даже выходит за собственно консервативные рамки, являясь важным элементом идейного багажа правых радикалов. На его стороне оказываются и те, кто считает себя либералами, поскольку свято придерживаются присущего «классическому либерализму» принципа laissez-faire и не приемлют кейнсианской модели государственно-монополистического регулирования.
Характерной чертой эволюции американского консерватизма послевоенного времени являлось то, что его политическое развитие опережало идейное. Конечно, эти две линии были взаимосвязаны, но потребовалось определенное время, чтобы между ними произошла прочная «стыковка».
Долгие годы американский консерватизм уступал европейскому по глубине и многообразию традиций. Поэтому в период его послевоенного оживления американские идеологи консерватизма проявили повышенную активность. Они прилагали энергичные усилия, чтобы не только очистить от пыли свою автохтонную консервативную традицию, но и обогатить ее за счет заимствований из Европы, подкрепив тем самым глобальные консервативные притязания США идейными обоснованиями. Эту миссию взяла на себя группа консерваторов-интеллектуалов преимущественно из академической среды, имевших связи с деловым миром и политическими кругами. С их деятельностью связано возрождение термина «неоконсерватизм»; неоконсерваторами стали именовать сторонников обогащения и обновления американской консервативной идеологии, ее синтеза с европейской консервативной мыслью.
Первым глашатаем такого синтеза выступил упоминавшийся выше литератор, публицист, историк П. Вирек. Он исходил из аналогии между послевоенной эпохой и ситуацией после Великой французской революции и наполеоновских войн. Поэтому в центре его внимания оказался консерватизм Меттерниха. Книга Вирека, опубликованная в 1949 г., звучала как панегирик в честь австрийского канцлера. Американский автор называл его «единственным практическим политиком, поднявшимся до уровня философских обобщений». А самое главное, утверждал Вирек, никогда Европа «не наслаждалась столь длительным миром»{192}, как в эру Меттерниха. В его деятельности американский консерватор видел источник ценного опыта для формировавшегося тогда Североатлантического блока. Меттерниховский Священный союз и союз западных стран «имеют одну важную общую цель: объединенную, мирную, космополитическую Европу»{193}; у них тот же враг — революция. Тем самым подводился историко-идеологический фундамент под здание НАТО, где ключевая роль отводилась американцам. Именно на них, по словам Вирека, как когда-то на Меттерниха, «сегодня выпала миссия сохранения западного наследия»{194}.
Меттерниховская политика оказалась в центре внимания и докторской диссертации Г. Киссинджера «Европа в первые десятилетия XIX века», опубликованной затем в виде книги под названием «Восстановленный мир». Позднее в качестве руководителя внешнеполитического ведомства США Киссинджер попытался на практике воссоздать в новых условиях некое подобие меттерниховского эквилибриума.
Надо сказать, что, воздавая должное Меттерниху, Киссинджер все же ставил Бисмарка выше. Меттерниху при всем его дипломатическом искусстве, констатировал будущий государственный секретарь США, недоставало силы духа, чтобы преодолеть тупики, создаваемые историческими кризисами, «способности заглянуть в пропасть не с отрешенностью ученого, а со стремлением преодолеть вызов или погибнуть»{195}. Как раз такой способностью обладал, по его мнению, «железный канцлер». Превосходство Бисмарка Киссинджер видит в том, что он стремился (и не без успеха) поставить себе на службу самые влиятельные силы своего времени, тогда как Меттерних лишь пытался отвести их в сторону, притормозить их натиск. В то же время в работе, специально посвященной Бисмарку, Киссинджер сожалел, что способ, посредством которого была объединена Германия, «лишал международную систему гибкости»{196}. В конечном счете, пишет автор книги о Киссинджере американский ученый Б. Мэзлиш, ни Меттерних, ни Бисмарк не служили для него историческим образцом: «Для того, чтобы получить правильную комбинацию, необходимо было слить воедино понимание возможности, присущее одному, с волей другого»{197}. Как видим, изучение консервативных идей, «консервативного государственного искусства» находило прямой выход в политике США.
Свидетельством интереса к консервативной традиции Западной Европы может служить и диссертация отнюдь не принадлежавшего к консервативному лагерю будущего президента США Дж. Ф. Кеннеди, посвященная Доносо Кортесу. По ее материалам он опубликовал в 1952 г. обширную статью, лейтмотивом которой было противопоставление политической мысли и конкретной деятельности испанского дипломата. Кеннеди подчеркивал, что Доносо Кортес, несмотря на бури, бушевавшие в его голове, оставался верным служителем либерально-монархического режима, прагматичным и умеренным в своих действиях. Если же он взывал к диктатуре, то лишь потому, что надеялся с помощью диктатора восстановить естественный эквилибриум, нормальный ход вещей{198}.
Актуальность идей Доносо Кортеса в послевоенном мире открыл для себя и П. Вирек: «Суждения Кортеса о бренности разума и тщетности прогресса могут быть лучше оценены сегодня, в период растущего разочарования в прогрессе, чем в оптимистический викторианский век… В сегодняшней Европе его эссе 1851 г. остается одним из наиболее важных интеллектуальных орудий против левых»{199}. Вирек рекомендует американским консерваторам внимательнее отнестись к наследию испанца, который «в литературном отношении превосходит де Местра, а по прозорливости Берка и Меттерниха»{200}.
Все же определяющее воздействие на формирование идеологии послевоенного консерватизма в США оказало наследие Э. Берка. Уже 12 апреля 1945 г. (в день смерти Рузвельта) в Фордхэмском университете было основано общество имени Берка, приступившее к пропаганде взглядов английского вига среди консервативно настроенных интеллектуалов. В 1949 г. вышла книга Т. Копленда под названием «Наш замечательный друг Эдмунд Берк». Тогда же под редакцией Р. Хоффмана и П. Левака появился сборник трудов и речей Берка, предназначенный для американских читателей. С конца 50-х годов стал выходить специально посвященный изучению наследия Берка журнал «Берк ньюс леттер».
