Лев Троцкий - Немецкая революция и сталинская бюрократия
Тарновы пугают немецких рабочих тем, что расстройство промышленности, в результате революции, создало бы страшный хаос, голод и пр. Не забудем: эти самые люди поддерживали империалистскую войну, которая ничего не могла принести пролетариату, кроме мук, бедствий, унижений. Взваливать на пролетариат страдания войны под знаменем Гогенцоллернов – да; жертвы революции под знаменем социализма? – нет, никогда!
Разговоры о том, что «наши немецкие рабочие» не согласятся выносить «такие жертвы», заключают в себе одновременно и лесть немецким рабочим и клевету на них. Немецкие рабочие, к несчастью, слишком терпеливы. Социалистическая революция не потребует от немецкого пролетариата и сотой доли тех жертв, какие поглотила война Гогенцоллерна-Лейпарта-Вельса.
О каком хаосе говорят Тарновы? Половина немецкого пролетариата выброшена на улицу. Даже при смягчении кризиса через год-два, он через пять лет снова вернулся бы в еще более страшных формах, – не говоря уже о том, что предсмертные конвульсии капитализма не могут не привести к новой войне. Каким хаосом пугают Гильфердинги? Если бы социалистическая революция исходила из полнокровной капиталистической промышленности, – что, вообще говоря, невозможно, – то в первые месяцы и годы смена хозяйственных режимов, при нарушении старых пропорций и неустановленности новых, могла бы действительно привести к временному снижению хозяйства. Но ведь социализму в нынешней Германии приходилось бы исходить из хозяйства, производительные силы которого работают только наполовину. Экономическое регулирование имело бы, таким образом, с самого начала 50% резерва. Этого с избытком достаточно для того, чтоб перекрыть колебания первых шагов, смягчить острые толчки новой системы и застраховать ее даже от временного упадка производительных сил. Говоря условно на языке цифр: если от стопроцентного капиталистического хозяйства социалистической революции на первых порах пришлось бы, может быть, спуститься к 75% и даже к 50%, то от 50-процентного капиталистического хозяйства революция пролетариата может подниматься к 75% и 100%, чтобы затем дать ни с каким прошлым несравнимый подъем.
XV. БЕЗНАДЕЖНО ЛИ ПОЛОЖЕНИЕ?
Поднять большинство немецкого рабочего класса сразу на наступление – трудная задача. После поражений 1919, 21 и 1923 годов, после авантюр «третьего периода», у немецких рабочих, и без того связанных мощными консервативными организациями, сильно развились задерживающие центры. Но, с другой стороны, организационная стойкость немецких рабочих, почти не позволявшая до сих пор фашизму проникнуть в их ряды, открывает самые широкие возможности оборонительных боев.
Надо иметь в виду, что политика единого фронта вообще гораздо более действительна при обороне, чем при наступлении. Более консервативные или отсталые слои пролетариата легче втягиваются в борьбу, чтоб отстоять то, что уже имеют, чем для новых завоеваний.
Исключительные декреты Брюнинга и угроза со стороны Гитлера являются, в этом смысле, «идеальным» сигналом тревоги для политики единого фронта. Дело идет об обороне в самом элементарном и очевидном смысле слова. Единый фронт может захватить в таких условиях самые широкие массы рабочего класса. Более того: цели борьбы не могут не вызвать сочувствия низших слоев мелкой буржуазии, вплоть до лавочников рабочих кварталов и районов.
При всех трудностях и опасностях нынешнее положение в Германии имеет в себе и огромные преимущества для революционной партии; оно повелительно диктует ясный стратегический план: от обороны к наступлению. Ни на минуту не отказываясь от своей основной цели: завоевания власти, компартия для непосредственных ближайших действий занимает оборонительную позицию. «Класс против класса»! – этой формуле пора вернуть ее действительное значение!
Отпор рабочих наступлению капитала и государства неизбежно вызовет усиленное наступление фашизма. Как бы ни были скромны первые шаги обороны, реакция со стороны противника немедленно же сплотит ряды единого фронта, расширит задачи, заставит применить более решительные методы, отбросит от единого фронта реакционные слои бюрократии, расширит влияние коммунизма, ослабив перегородки в среде рабочих, и тем подготовит переход от обороны к наступлению.
Если в оборонительных боях компартия завоюет руководящее положение, – а при правильной политике это ей обеспечено, – то при переходе в наступление ей вовсе не придется спрашивать согласия реформистских и центристских верхушек. Решают массы: с того момента, как массы отделяются от реформистского руководства, соглашение с ними теряет всякий смысл. Увековечивать единый фронт значило бы не понимать диалектики революционной борьбы и превращать единый фронт из трамплина в барьер.
Самые трудные политические положения являются в известном смысле самыми легкими: они допускают только одно решение. Ясно назвать задачу по имени значит уже в принципе разрешить ее: от единого фронта во имя обороны – к завоеванию власти под знаменем коммунизма.
Удастся ли это? Положение трудное. Ультралевый ультиматизм подпирает реформизм. Реформизм поддерживает бюрократическую диктатуру буржуазии. Бюрократическая диктатура Брюнинга углубляет экономическую агонию страны и питает фашизм.
Положение очень трудное, очень опасное, но совсем не безнадежное. Как ни силен сталинский аппарат, вооруженный узурпированным авторитетом и материальными ресурсами Октябрьской революции, но он не всемогущ. Диалектика классовой борьбы сильнее. Надо только своевременно помочь ей.
Сейчас многие «левые» щеголяют пессимизмом насчет судьбы Германии. В 1923 году, – говорят они, – когда фашизм был еще очень слаб, а компартия имела серьезное влияние в профессиональных союзах и завкомах, пролетариат не одержал победы, – как же можно ждать победы теперь, когда партия стала слабее, а фашизм несравненно сильнее?
Как ни внушителен на первый взгляд этот довод, но он ложен. В 1923 году дело не дошло до борьбы: партия уклонилась от боя перед призраком фашизма. Где нет борьбы, там не может быть и победы. Именно сила фашизма и его напор исключают на этот раз возможность уклониться от боя. Бороться придется. А если германский рабочий класс начнет бороться, он может победить. Он должен победить.
Вчера еще высокие вожди говорили: «Пусть фашисты приходят к власти, мы не боимся, они скоро себя израсходуют и пр.». Эта мысль господствовала на верхах компартии несколько месяцев подряд. Если бы она укрепилась окончательно, это означало бы, что компартия взялась захлороформировать пролетариат, прежде чем Гитлер отрежет ему голову. Здесь была главная опасность. Сейчас никто этого больше не повторяет. Первая позиция нами завоевана. В рабочие массы продвинута та мысль, что разбить фашизм надо до его прихода к власти. Это очень ценное завоевание. На него надо опереться во всей дальнейшей агитации.
Настроение в рабочих массах тяжелое. Их терзает безработица, нужда. Но еще больше их терзает путаница руководства, бестолковщина. Рабочие понимают, что нельзя допустить Гитлера до власти. Но как? Путей не видно. Сверху не помогают, а мешают. Но рабочие хотят борьбы.
Поразительный факт, который, насколько можно судить издалека, остался недостаточно оцененным: гирш-дункеровские углекопы заявили, что капиталистический строй надо заменить социалистическим! Да ведь это значит, что завтра они согласятся создавать Советы, как органы всего класса. Может быть, они уже сегодня на это согласны: нужно только уметь спросить их! Один этот симптом в тысячу раз важнее и убедительнее, чем всякие импрессионистские оценки господ литераторов и ораторов, высокомерно жалующихся на массы.
В рядах компартии действительно, по-видимому, наблюдается пассивность, несмотря на дерганья аппарата. Но почему? Рядовые коммунисты все реже ходят на собрания ячеек, где их кормят сухой соломой. Идеи, которые преподносят им сверху, не находят применения ни на заводе, ни на улице. Рабочий чувствует непримиримое противоречие между тем, что ему нужно, когда он стоит пред лицом масс, и тем, что ему преподносят в официальных собраниях партии. Фальшивая атмосфера, создаваемая крикливым, хвастливым, не терпящим возражений аппаратом, становится невыносимой для рядовых членов партии. Отсюда – пустота и холодок на партийных собраниях. Но это не нежелание драться, а политическое замешательство и вместе – глухой протест против всесильного, но безголового руководства.
Растерянность в рядах пролетариата придает фашистам духу. Их наступление продолжается. Опасность возрастает. Но именно приближение фашистской опасности будет чрезвычайно изощрять слух и зрение передовых рабочих и создавать благоприятную атмосферу для ясных и простых предложений, ведущих к действию.
Ссылаясь на пример Брауншвейга, Мюнценберг писал в ноябре прошлого года: «Насчет того, что этот единый фронт возникнет однажды стихийно под давлением усилившегося фашистского террора и фашистских нападений, на этот счет уже сегодня не может быть никакого сомнения». Мюнценберг не объясняет нам, почему же Центральный комитет, в состав которого он входит, не сделал брауншвейгские события точкой отправления смелой политики единого фронта? Но все равно: не переставая быть признанием собственной несостоятельности, прогноз Мюнценберга правилен.
