Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №25 от 19.06.2012
Первым мероприятием немецких оккупационных властей стала всеобщая перерегистрация оставшегося в Севастополе гражданского населения. Она проходила с 9 по 15 июля 1942 года и имела целью установление полного контроля над жителями, выявление категорий лиц и национальных групп, подлежащих уничтожению, учет трудоспособного населения, подбор лиц, согласных сотрудничать с оккупационными властями. Этому очень помогала сохранившаяся документация паспортного стола и ЗАГСа. Около 90% уничтоженных из примерно 1 500 человек к концу августа 1942 года составляли лица, признанные политически опасными: партийные и комсомольские руководители, советские служащие и руководители предприятий, сотрудники госбезопасности и милиции, персонал органов юстиции, пожарные, отказавшиеся поступить на службу к немцам, депутаты советов, лица, награжденные правительственными наградами и почетными званиями.
Впрочем, и полная лояльность к оккупационным властям не спасла от угрозы смерти. Если во время периодических массовых проверок документов в доме или квартире оказывался посторонний человек без документов, то очень часто расстреливались все там проживавшие или, в лучшем для них случае, отправлялись в концлагерь. Для поддержания постоянного страха населения в первые месяцы оккупации на Пушкинской площади (ныне пл. Суворова) была установлена виселица. На ней периодически проводились немотивированные казни случайных лиц, которых задерживали во время облав, проверки документов или даже прямо в городской управе. Именно так были задержаны, а затем повешены трое подростков 14-15 лет: Анатолий Власов, Виталий Мацук, Николай Лялин, пришедшие в управу получить продовольственные карточки для своих семей. Чтобы как-то прикрыть этот беспредел, полевые жандармы повесили им на грудь таблички «За саботаж». Об этом на судебном процессе в Севастополе в ноябре 1947 года подробно рассказал начальник полевой жандармерии обер-лейтенант Шреве.
К постоянному страху смерти от пули и петли постоянно добавлялся страх голодной смерти. Пайки получали только те, кто работал в немногочисленных предприятиях и учреждениях, открытых немецкими властями. Остальные должны были искать пропитание сами. В результате из примерно 40 тысяч жителей оккупированного Севастополя за время оккупации насильственной смерти подверглись 2 тысячи. От голода за время оккупации умерло около 3 тысяч человек.
Этот непереносимый ужас бытия, устроенный севастопольцам немецкими оккупантами, длился два казавшихся бесконечными года, до тех пор пока, наконец, 9 мая 1944 года в город не вошли войска 4-го Украинского фронта, вернувшие город и его жителей к нормальной жизни.
К. Колонтаев, №15, 2007
КАЗНЬ ВЫМОРАЖИВАНИЕМ
Человек велик, гениален в сфере производства добра. Он же жесток и кровожаден, глубок до бездония в делах изобретения подлости, пыточных домов-клеток, инструментов издевательства с целью слома непокорных.
В этом мы можем убедиться, взглянув на сегодняшнюю нашу действительность. Мэр города Владивостока Ю. Копылов на митинге в честь памяти погибших за Родину героев заметил мимоходом: «Ежедневно в городе убивают двоих-троих, каждые два дня - заказное смертоубийство...» Дожили. Это было сказано 25.10.03 г.
Но я хочу сказать о прошлых умельцах умерщвления живых здоровых людей...
В январе 1942 г. в нашу деревню Тигощи Псковской области, оккупированную немцами, вдруг приехала группа фюреров-офицеров вермахта. Длинная кавалькада сияющих лаком легковых автомашин остановилась в центре. Из кабин вышли высокие чины в меховых чёрных шинелях и жёлтых, отороченных белой овчиной бурках-унтах. Ремни портупей, кобуры с оружием блестели на морозном солнце. Фронт от нашей деревни стоял в 40 километрах в районном центре Холм. Офицеры прошлись по деревенской улице в сопровождении местного гарнизонного начальства. Деревенские жители зимовали в землянках за садами, на огородах. Приехавшая делегация выбрала три рядом стоящих бревенчатых дома, построенных перед самой войной. На стенах нарисовали какие-то знаки. Из текста выделялись человеческие черепа над двумя берцовыми костями. На следующий день в отмеченных домах закипела работа. Сначала были выломаны окна вместе со стёклами и рамами, потом вырвали входные двери. И самое зловещее для суровой псковской зимы - взорвали капитальные деревенские печи. Битый кирпич выносили поляки, выполнявшие тыловые оборонные работы для немцев. Они же разгружали подошедшие фуры с лесом.
Сосновый тонкомер, не обрубая сучков, укладывали ниже только что снятого пола. Получился накатник из кругляка. Примерно на высоте 700 мм сделали второй, третий и четвёртый ряды нар из сучковатых сосен. Всё делалось с таким расчётом, чтобы можно было через выбитую дверь залезть на каждый этаж настила. Дверной проём удлинили соответственно. В это же время финские добровольцы железнодорожными костылями крепили на окна стальные кованые решётки. Такой же железной клетчаткой заделали дверь. Изуродованные таким образом дома обтянули колючей проволокой на изоляторах-«стаканчиках», как выражались тогда. Работы шли по-военному споро. Через несколько дней под усиленной охраной пригнали постояльцев - немцев-штрафников без погон и ремней, но в форме. Они пришли под вечер, несколько сот молодых здоровых людей. Наши деревенские старики, прошедшие немецкий плен и дороги Первой мировой, определили: «Эти немцы отказались идти в наступление-атаку, поэтому их пригнали в тыл на исправление-наказание»...
А солдат, между тем, под хриплый лай собак и винтовочные выстрелы загоняли в приготовленные казематы. Первые из строя лезли на первый настил, согнувшись в три погибели, затем - на второй, третий и т.д. Люди лезли в норы между сучковатыми брёвнами, где можно было только лежать или ползти на брюхе, раздирая одежду. С наступлением темноты все три пыточных дома были запрессованы живой человеческой плотью. Решётчатые двери и окна задраены, колючая проволока подключена к щитку. Подошедшая крытая машина дала ток на охранную паутину. Затарахтел дизель-генератор, пугая тишину зимней ночи. Центральную часть деревни осветили яркие электрические лампочки на деревьях и столбах. В тёмном небе гудели краснозвёздные бомбовозы. Бомбили полностью затемнённые станции Локню, Сущёво, Насву. Освещённую деревню Тигощи не трогали.
Деревня, загнанная под землю, не спала допоздна. В землянках обсуждали с жалостью положение штрафников. Стояла лютая зимняя стужа. Через грохот дизеля доносился стон и зубовное лязганье шевелящейся человеческой массы. Сон в таких условиях означал смерть. Охрана располагалась в тёплых домах и блиндажах, ощетинившихся пулемётами. Собак, злобных овчарок, на ночь увели в колхозные дворы, уберегая от холода. Ранним утром штрафников подняли и начали выводить из-за стенок. Окоченевшие, обмороженные люди вытаскивали трупы своих товарищей. Оставшихся в живых строили в колонны и гнали на колхозный пруд к прорубям умываться до пояса и чистить зубы. Потом кормили серой липкой баландой и отправляли на работы - копание траншей линии обороны на деревенской околице. Землю, замёрзшую до каменной твёрдости, долбили железными ломами. Голая сталь инструмента на двадцатиградусном морозе обжигала кожу на ладонях. Арестанты приспускали рукава шинелей, оберегая руки. В пробитые отверстия финны закладывали круглые взрывпакеты, в обед взрывали. В первый же день с помощью динамита вырыли две огромные ямы, куда кидали голые замороженные трупы. Одежду нарасхват напяливали на себя живые. Мертвецы лежали, не разлагаясь, несколько дней, пока около ям не появились крысы, лисицы и ночные волки. Эти звери во время войны обгрызали погибших. Потом захоронения стали накрывать щитами. По мере наполнения могильники зарывали, приготовив новые.
В воскресенье, после первой недели вымораживания, оставшихся в живых выгнали на гладкую, как стол, болотную луговину. Арестанты вышли с тощими рюкзачками за спиной. Солдат поставили на снег на колени в четыре длинных ряда. Деревенский люд пригласили на просмотр. Старики, женщины и дети высыпали из землянок и расположились на косогоре. Толпа меж собой решила, что будет отслужен молебен или другой какой-то обряд раскаяния, прощения. А может, публично расстреляют из пулемётов двух линий охраны железнодорожной насыпи и от деревни. Болото находилось между этими позициями. Из комендантского дома вышла группа офицеров, тепло и не без форса одетых. В хвосте свиты шёл наш поп в чёрном тулупе, в шапке и валенках, с деревянным крестом на плече. Офицеры зашли с края болота от копаной дороги и двинулись вдоль заднего ряда сидящих на снегу. Они останавливались возле каждого арестанта отдельно и тросточками, палочками, хлыстиками дотрагивались до разложенного на снегу имущества. Шла издевательская, скрупулёзная проверка наличных вещей. Ревизия двигалась медленным шагом, а несколько человек уже лежали скрюченные, без движения. Поп махал над ними крестом. Православное духовенство отпускало, прощало грехи только замороженным и их истязателям - всем чохом публично. После долгой церемонии обыска на снегу остались лежать 53 трупа. Живые ушли. «Почему их не расстреливают?» - пытались понять односельчане. Два деревенских деда по приказу коменданта складывали окоченевших в сани и отвозили к ямам. Мы - любопытные мальчишки - рассматривали оставшееся на земле бесхозное имущество, но не трогали его. Там лежали расчёски, зубные щётки, баночки, щипчики для ногтей, платочки, полотенчики, обмылки и разная другая мелочь вплоть до пуговиц и иголок. Ряды узников быстро редели, вскоре освободился один из домов. Его отключили от освещения и колючку обесточили. Два других продолжали действовать. Под утро проёмы окон и дверей затыкались изнутри трупами. Дизель по-прежнему грохотал, но к нему в деревне как-то привыкли. Но вот с фронта привезли пополнение - новую партию штрафников. И ужас казни холодом и голодом начал раскручиваться второсерийно.
