Сергей Кара-Мурза - Статьи 1998-1999 г.
В 1968 г., пойдя ради спасения всего блока и Варшавского договора на вторжение в ЧССР, советское руководство, конечно, предвидело, какой тяжелый урон нам это нанесет. Это было, прямо скажем, плохое решение. Но это не было банальной ошибкой. Все попытки даже сегодня, после того, что мы повидали за последние 30 лет, заново «проиграть» ту ситуацию, не позволяют нам определить, какое решение было бы лучшим. Лучшим в интересах СССР, а не его противников.
Август 1968 г. — бой в холодной войне при отступлении. Наверх уже шло поколение горбачевых и шеварднадзе.
1998
Польза вопросов — даже без ответа
Нынешняя смута в России замечательна тем, что во всем обществе как бы заключен негласный договор: не ставить трудных вопросов — уже не говоря о том, чтобы отвечать на них. Депутаты не задают таких вопросов правительству, избиратели — депутатам, читатели — газете. И ладно бы только публично не задавали вопросов, но этого, похоже, не делается и про себя.
Дело в том, что вопросы впрямь очень трудны, Россия никогда не была в таком положении, как сегодня, от опыта других стран тоже мало пользы. Нужна кропотливая умственная работа на своем материале. Для такой работы мало кадров, мало времени, а главное, к ней нет вкуса и навыка. Но иногда жизнь припирает так, что не ответить на хотя бы немой вопрос — значит изолировать себя от людей, перейти в стан душителей. Уж если наша газета «Правда», да еще красная, она должна подать пример отваги.
Я и хочу «озвучить» немой вопрос, который приобрел в России самый прямой смысл: «Как жить?» Наши депутаты, которых в Думе большинство, приняли бюджет, честный, как стеклышко. И из него следует, что жить мы не должны. Значит, правительство и депутаты знают о каких-то иных источниках нашей жизни? А мы-то не знаем! Так пусть они нам хотя бы намекнут.
Поле для маневра ограничено тем, что оппозиция, которой мы доверяем, наложила запрет на революции. Мол, все, лимит исчерпан. Иначе была бы хоть какая-то надежда: припертые к стене люди послали бы куда подальше все эти реформы и восстановили бы проверенный временем тип хозяйства, при котором худо-бедно, но с гарантией можно жить. Накопили бы жирок, а там опять за рыночные реформы, если не терпится. Но этот путь нам закрыли — без партии он невозможен, а партии революцию отвергли (мы же пока теоретически рассуждаем).
Могу вопрос пояснить: как жить типичной семье (отец врач, мать учительница) с двумя детьми в среднем русском городе? Как ни крути, после обязательных выплат прокормиться на их зарплату сегодня невозможно — даже если бы получку давали вовремя. А прокормить детей родители обязаны — это их долг, хоть религиозный, хоть биологический.
После августа положение таких семей резко ухудшилось, и не только из-за скачка цен. Финансовый кризис разорил молодых торговцев и рекетиров, которые перераспределяли их доходы. Хотя официально это не объявлялось, реально вокруг каждого такого молодого человека подкармливалось около 15 бюджетников и пенсионеров — сегодня они «потеряли кормильца».
По вопросу нарастающего недоедания правительство молчит и, видимо, решило оставить людей на произвол судьбы — перераспределять доходы через инфляцию или вводить нерыночное распределение продуктов оно отказывается. Угроза голода для многих семей реальна и абсолютна. Как ее осмыслили эксперты и депутаты от оппозиции? Каков их прогноз? Как они предлагают людям организоваться? Избегая даже упоминать об угрозе, оппозиция теряет авторитет. А ведь на носу выборы.
Что же получается — ни революции, ни изменений в хозяйстве! Но тогда назовите другие способы поведения, при которых человек, не грабя никого на улице, мог бы добыть пропитание. Нельзя же просто молчать, делая вид, что такой общественно значимой проблемы не существует. Всегда и везде правящий режим оставляет для людей лазейку, какую-то нишу для выживания — даже для безработных и опустившихся на дно людей. Бесплатный суп, ночлежки — а у нас ничего.
В Бразилии, например, почти узаконены регулярные ограбления супермаркетов. Под утро собирается толпа в 2-3 тысячи человек, захватывают магазин или склад и уносят продукты — стараясь ничего не ломать и не портить. Полиция не преследует — дешевле давать хозяевам субсидии на страховку. Это — негласный «общественный договор»: люди, дошедшие до точки, не прибегают к преступному насилию, только отовариваются простыми продуктами, но и против них не применяют насилия.
Для нас это не годится, не та культура. Ну так давайте думать! Говорят, Дума бессильна, ничего сделать не может. Я так не считаю. Принятие разумного закона облегчает положение. А если закон не выполняется и не может быть выполнен, людям становится ясно, что неразумен общественный строй — и надо ставить под вопрос запрет на революцию.
Вот простое рассуждение. Почему жителям города, разрушенного землетрясением, привозят и бесплатно раздают пищу и одеяла? Ведь у нас рыночная экономика! Мне скажут: эти люди попали в чрезвычайное положение, и поэтому средства для поддержания жизни распределяются среди них не через рынок, а через чрезвычайный механизм. Их деньги погребены под руинами домов.
То есть, исходя из самого фундаментального права, — права на жизнь — в чрезвычайном положении, когда человек лишен денег, государство обязано выдать ему минимум жизненных благ бесплатно. И это всеми признается и записано в законе (о чрезвычайных ситуациях). Но ведь положение той семьи бюджетников в принципе такое же, как семьи, пострадавшей от стихии. Просто здесь речь идет о стихии не природной, а социальной. Деньги этой семьи погребены под руинами экономики. Им не платят тех денег, что реально стоит их труд (и даже не платят рабского минимума — прокорма семьи и детей).
На деле, и это не метафора, а строгое понятие, эта семья стала жертвой социального бедствия и должна быть обеспечена минимумом жизненных средств не через рынок, а через чрезвычайный механизм — уравнительное бесплатное распределение. В этом нет никакого коммунизма или социализма, вообще никакой идеологии! Такой принцип распределения использует любое общество в периоды бедствия — любое правительство кроме преступного.
Загвоздка в том, что в законе отражено дишь понятие бедствия в географическом пространстве, но не в социальном. Это — архаизм, инерция мышления. Мы же видим, что в социальной структуре также могут возникать очаги острого бедствия, катастроф. Они воспринимаются как чрезвычайные ситуации лишь если связаны с бедствием всего населения (например, голод в результате засухи, войны и т.п.). Но ведь «зоной бедствия» может быть определенная социальная группа, ее можно обнаружить и «нанести на карту». А значит, ее надо и спасать.
Закон можно привести в соответствие с новыми представлениями о пространстве, ввести критерии социального бедствия, определить обязанности государства. В реальной нашей жизни, когда большинство граждан не имеют никаких сбережений и запасов продовольствия, уже двухмесячная задержка зарплаты погружает семью в состояние бедствия. Разве не так? Что же мешает Думе отразить эту социальную реальность в законе? Если президент откажется такой закон утвердить, это будет означать, что он официально отказывается быть гарантом права на жизнь, а значит, конституции.
Кое-кто скажет: зачем принимать закон, если на его выполнение все равно нет денег? Я не согласен. На преследование убийц тоже нет денег — так что, долой Уголовный кодекс? Экономика одно, а право — другое. Простой и ясный закон облегчает людям борьбу за свои права. А главное, людям станет понятнее, что этот политический режим и созданный им тип хозяйства не обеспечивают права на жизнь. И это — проблема не экономики и не морали, а именно права. Государство, которое не оказывает помощь гражданам, которых закон признает терпящими бедствие, не является легитимным. Замена нелегитимного режима — не только право, но и обязанность граждан и правоохранительных органов.
Нам важно сегодня восстановить в обществе диалог. Партийные программы пока что этому не служат. Главное сегодня — не детальная программа, а самое грубое определение «поля возможного». Поскольку это поле сузилось почти до маленького пятачка, очертить его можно. Проще подходить к его границам извне, из зоны невозможного. Гораздо легче определить и договориться о том, «чего не может быть». Внутри границ этой зоны и начинается наше пространство-островок для маневра. Конечно, и внутри него есть «пятна невозможного», как озера на острове, но это детали.
Сначала надо искать приемлемые решения. О хороших, а тем более о лучших говорить не стоит, т.к. искать их в условиях нынешнего хаоса бесполезно — или слишком дорого и долго. К хорошим решениям надо будет идти на ощупь, когда изменится общая ситуация. Беда в том, что чаще всего нам предлагаются решения не то чтобы «не самые лучшие», а именно неприемлемые. Они лежат в зоне невозможного.
