Сергей Мареев - Из истории советской философии: Лукач-Выготский-Ильенков

Даже основное положение исторического материализма – положение о том, что бытие определяет сознание, меняет свой характер с изменением формы общества, с изменением содержания общественного бытия: в первобытном обществе бытие по-иному определяет сознание, чем в буржуазном обществе, а в обществе, которое поставит под сознательный контроль свои собственные общественные силы, это будет выглядеть совсем иначе. И действительным предметом научного анализа общества и действительным научным содержанием является как раз это «по-иному» и «иначе», а не абстрактно-всеобщее «бытие определяет сознание», к чему по сути сводится все содержание ортодоксального «истмата». А каким именно образом бытие определяет сознание в данном обществе, – на этот вопрос не может дать ответа никакой «чисто» философский анализ. Здесь надо анализировать «анатомию» данного общества, характерный для него экономический базис. С некоторой долей парадоксальности можно было бы сказать так: самый лучший философский анализ общества – это его экономический анализ. И развитие материалистического понимания истории должно заключаться не в придумывании «новых» категорий, не в приведении этих категорий в систему, а в конкретном историческом анализе новых, неизвестных до этого форм общества, прошлых и еще только становящихся.

Что касается всех форм общества, предшествующих капиталистическому, то для них характерно то, что в них общественные отношения, – отношения родства, крестьянской общины, прямого господства и прямого порабощения, – не опосредованы вещами, не носят вещного характера, а непосредственно выражаются в юридических формах, в формах обычного и писаного права. Напомним еще раз, что Лукач не знал «Экономических рукописей 1857-59 годов», содержащих специальный раздел, посвященный докапиталистическим формам общества, но он как будто бы вычитывает содержащиеся в нем мысли Маркса. Лукач очень точно выражает изменение статуса юридических форм в капиталистическом обществе, по сравнению с докапиталистическими. «При капитализме, – пишет он, – эти формы лишь фиксируют взаимосвязи, функционирующие в собственно экономической сфере, так что юридические формы… зачастую могут учитывать изменения экономических структур, сами не изменяясь ни с формальной точки зрения, ни в том, что касается содержания. В докапиталистических же обществах, напротив, юридические формы должны конститутивно вмешиваться во взаимосвязи экономики. Здесь нет чисто экономических категорий… выступающих в юридических формах. Но экономические и юридические категории конкретно, своим содержанием, неразрывно переплетены друг с другом» [140].

Отсюда характерное для феодального общества юридическое мировоззрение, которое выражалось в понятиях прав, обязанностей и привилегий. Человеку причиталась определенная доля общественного богатства в силу его положения в сословной и политической иерархии общества, а не наоборот, как это имеет место в буржуазном обществе, в котором экономика имеет имманентный характер.

Трактовку категорий исторического материализма как вечных и неизменных, верных на все времена и для всех народов, Лукач характеризует как «вульгарный марксизм». (В работе о Ленине он вводит также термин «вульгарный ленинизм».) В действительности применимость «классического» исторического материализма, считает Лукач, ограничена не только для прошлого, но и для будущего. Социалистическая революция снимает овеществление и, следовательно, «господство экономики над обществом» [141]. Теперь наоборот – общество должно господствовать над экономикой, развивать ее под своим сознательным контролем. В каких конкретных формах это должно произойти, дело будущего. В этом пункте идеи Лукача смыкаются с идеями Розы Люксембург, Бухарина и Богданова о «конце политэкономии». Но из этого совпадения нельзя делать далеко идущих выводов. Лукач и в этом вопросе проявил гораздо больше конкретного историзма, чем все названные теоретики. Он считал, что форма организации общества вырастает из деятельности людей, преобразующих собственные отношения, а не из головы даже очень умного теоретика. Именно полным отсутствием историзма страдала «Всеобщая организационная наука» А.Богданова: нельзя общество организовать сначала в голове, а потом на деле. Но именно этого хотели все позитивисты, начиная с О.Конта с его прожектом «позитивной политики».

Итак, Лукач был первый среди марксистов после Маркса, кто заговорил об овеществлении как форме отчуждения. И это произошло, стоит повторить, до его знакомства с «Философско-экономическими рукописями 1844 года» Маркса, которые он открыл для себя после приезда в Советский Союз в 1930 году. Понятно, что овеществление как форму отчуждения можно было вычитать и «Капитале» – в разделе о товарном фетишизме. Из советских марксистов это впервые сделал Рубин. И на этом исследование проблемы отчуждения в советской философии на долгие годы прекращается.

* * *

Трактовка Лукачем сути марксизма радикально отличалась от принятой в «ортодоксальном» марксизме. Его работа «История и классовое сознание» вызвала критику со стороны и социал-демократов, и немецких, венгерских и советских коммунистов. Критические отклики в различных изданиях появились за подписями Л.Рудаша, Х.Дункера, С.Марка, А.М.Деборина, Ю.Стэна, И.Вайнштейна и других. Открыто осудили Лукача Григорий Зиновьев и Бела Кун.

«История и классовое сознание» никогда не издавалась ни в одной из стран Восточной Европы, за исключением Югославии. В Советском Союзе, о чем уже сказано, был опубликован только очерк «Овеществление и сознание пролетариата» с очень низким качеством перевода. Все это создавало ситуацию, не способствующую объективной и справедливой критике. При очень узком и поверхностном знакомстве с работой Лукача многие проблемы, – можно даже сказать, основные проблемы, – оказались просто непонятыми. Игнорировалась центральная идея книги – овеществление и его снятие, а также центральное понятие всей концепции Лукача – конкретная тотальность, особенно важное для его трактовки диалектики. Критики концентрировали свое внимание на проблемах, характерных для того «диамата», который складывался в русле «ортодоксального» марксизма, связанного с именами Плеханова, Деборина, Бухарина и других.

Почти все критики обвинили Лукача в том, что он стал жертвой философского идеализма. В доказательство этого делались ссылки на то, что Лукач более широко пытался пользоваться диалектикой Гегеля, «некритически» использовал идеи И.-Г. Фихте, М. Вебера, Э. Ласка, Г. Риккерта. В связи с трактовкой Лукачем пролетарского сознания, тождества субъекта и объекта в лице пролетариата и т.д. ему высказывался упрек в том, что он тянет Маркса назад к Гегелю, что он строит «идеалистическую конструкцию» и пытается решить все практические проблемы в голове, с помощью чистой теории. Якобы, по Лукачу, как только пролетариат «осознает» свою несвободу и «захочет» быть свободным, желанная свобода примет его в свои объятья.

Конечно, необычная для «ортодоксального» марксизма терминология и несколько «немецкая» манера философствовать может давать повод для подобных упреков. Но показать этого никто практически не мог, и отсутствие действительных аргументов у критиков компенсировалось «сильными» выражениями, вроде «ослиных ушей» и пр. Что касается самого Лукача, то он все время подчеркивает, что материалистическое понимание истории – это не только теория, но и революционная практика пролетариата, что само «желание» стать свободным возникает как осознанное желание только в борьбе за свободу. А если принять во внимание мало известную до сих пор работу Лукача о Моисее Гессе, опубликованную в журнале «Коммунист», то она ясно показывает, насколько отчетливо понимал Лукач несовместимость философского идеализма с революционной практикой пролетариата. И на этом стоит остановиться несколько более подробно.

Моисей Гесс был одним из самых значительных представителей так называемого «истинного социализма», раскритикованного Марксом и Энгельсом в «Коммунистическом манифесте». «Истинный социализм», по словам Лукача, «примыкает к высшей идеологической форме, достигнутой когда-либо буржуазией, – к классической немецкой философии, к диалектике Гегеля, и он принял живое участие в разложении гегельянства» [142]. Однако в «истинном социализме» совершенно отсутствует то, что образовало переход от гегельянства к историческому материализму, – понимание материальной экономической основы развития общества. «…В ряду элементов, образовавших «истинный социализм», – как замечает Лукач, – совершенно отсутствует другая высшая идеология, достигнутая буржуазией, именно – классическая политическая экономия Англии» [143].