Рустем Вахитов - Революция, которая спасла Россию
Разумеется, современный французский либерал и уж тем более консерватор не видит дореволюционную историю Франции в одних лишь черных красках, он ценит красоту фресок и витражей средневековых соборов, великолепие Лувра и Версаля. Революционные страсти давно схлынули, и он не будет морализировать по тому поводу, что, пока аристократия сорила деньгами во дворцах, в хижинах от голода умирали бедняки, хотя это подлинная правда. Он даже искренне вздохнет о жертвах и жестокостях революции и, может, поиронизирует над наивностью якобинцев, веривших, что после революции наступит Царство Свободы и Разума, в котором все социально-политические и экономические проблемы сами собой решатся. Но не более, потому что он понимает, что таковы законы истории. Нигде и никогда общество не переходило от средневекового типа организации к современному без политических жестокостей и идеологических утопий. И моральные принципы он не станет подменять глупым, хоть и эффектным морализаторством. Он понимает, что абсурдно и антиисторично вычеркивать революцию, забывать ее победы, выпячивать ее грехи и вздыхать по «Франции, которую потеряли». Он любит Родину такой, какой она досталось ему от отцов и дедов, и ради невыполнимого желания второй раз войти в Гераклитову реку Истории не станет разрушать реальное настоящее на потеху и к вящей выгоде врагов Родины.
7 ноября в России, как и 14 июля во Франции, – это праздник отсчета качественно нового, современного этапа истории страны. Действительно, с революции Октября 1917-го перестала существовать старая Россия – с царями Освободителями и царями Палкиными, с дворянами, проматывающими крестьянским потом заработанное в Ниццах и Баден-Баденах, с университетами, практически закрытыми для простолюдинов и инородцев, с унизительным именованием нерусских подданных «инородцами», с указом о «кухаркиных детях», с протестом Священного Синода против строительства в Москве метро в начале XX в., так как, по мнению тогдашних членов Синода, «под землей может быть только ад».
Империя эта ушла в небытие. И не благодаря воле большевиков, которые, кстати, были одной из самых малочисленных партий до революции и в Февральском перевороте, покончившем с монархией, фактически участия не принимали. И даже не благодаря усилиям антимонархистов-либералов, английской и французской разведок и пресловутых «зловредных масонов». Просто государство старого типа сгнило до основания, полностью утеряло свою легитимность в глазах народа, перестало отвечать вызовам нового времени, что показали неудачи и русско-японской и русско-германской войн и массовое предательство монархии всеми слоями населения – от генералитета до солдат. Иначе не объяснить, почему трехсотлетняя монархия Романовых, по выражению философа Василия Розанова, «слиняла за три дня». Старая Россия была обречена, и она рухнула при полнейшем равнодушии ее подданных.
И после революционных катаклизмов пришла новая Россия, модернистская, современная. Нужно осознать, что суть революции не только в том, что она была социалистической, а в том, что для нас, представителей российской цивилизации, с Октября 17-го началась современность, новый этап развития нашей цивилизации, в котором мы до сих пор живем и будем жить еще немало столетий. Не с реформ Петра Великого начался отсчет современности в России, как представляется многим: реформы Петра затронули лишь верхний, тонкий слой населения России, большая же часть – крестьянство – жила обломками старины (хотя преемственность Петра и большевиков приметил еще поэтический гений Волошина, вспомним знаменитые слова Волошина из его поэмы «Россия», что «Петр был большевик на троне», а его «дворянство было первым РКП», и сходство тут не только в целях – сделать Россию передовой державой, не уступающей Западу, но и в жесточайших методах, которыми эти цели достигались).
Именно с Октября 1917 открылась у нас эпоха широкого машинного производства и крупной индустрии, общедоступных школ и университетов, всеобщего господства научного мировоззрения и т. д. и т. п. Конечно, наша социалистическая модернизация была иной, нежели западная, и, с моей точки зрения, ее достоинство как раз и было в том, что она не переняла чужеродные для нас ценности индивидуализма, конкуренции, рыночного тоталитаризма. В этом она была не только модернистской, но и консервативной революцией, и в этом, кстати, ее позитивное отличие и от петровской, подчеркнуто прозападной и русофобской предмодернизации. Но все же это была пусть специфичная, но модернизация, столь необходимая в условиях, когда Запад, готовый нас поглотить, как и все остальные неевропейские цивилизации – от Австралии до Южной Америки и от Африки до Азии, – давно уже модернизировался.
Оставаясь сторонником левопатриотической идеи, я тем не менее заявляю, что утверждение о периоде российской истории, начавшимся в Октябре 1917 г. и закончившегося в 1991 г., когда идеология коммунизма перестала быть господствующей и официальной, столь же абсурдно, сколь заявление о том, что с крахом якобинской идеологии Франция перестала быть постреволюционной и вернулась к старому порядку. Возвращение в Россию царей невозможно, современность продолжается, и все попытки разрушить формы советского жизнеустройства приводят к разрушению современности, к архаизации, к опусканию общества в доиндустриальное состояние.
Как уже говорилось, Октябрьская революция породила не только реальный социализм, но и модернизацию, культурную революцию, индустриализацию, она была не только социалистической, но и модернистской, демократической. Поэтому она не может хотя бы частично не приветствоваться настоящим демократом. Не может не импонировать демократу по убеждениям то, что большевики отменили официальные сословные перегородки в России и предоставили выходцам из третьего сословия – детям крестьян и рабочих – те же права, что и всем остальным. Демократу по убеждениям не может не нравиться, что революция разрешила полноценное высшее образование для женщин, чего они были лишены в Российской Империи, открыла им путь в самые разные профессии. Демократ по убеждениям не может не приветствовать то, что, наконец, большевистская революция отменила официально существовавшее в Империи неравноправие между православными русскими и неправославными инородцами, уничтожила позорную черту оседлости, предоставила всем равные права. Разумеется, демократ не может принять все результаты революции, он отрицательно отнесется к запрету частной собственности и к тотально плановой экономике, к идеологической цензуре и к однопартийной системе, но это все же не помешает ему признать Октябрьскую революцию великой и демократической, подобно западным революциям открывшей путь от средневекового к современному обществу.
Любой настоящий патриот-консерватор также не может не признать, что Октябрьская революция была не только социалистической и модернистской, но и национальной. Вопреки самой интернационалистской и антигосударственной идеологии большевиков, революция, разрушив старую империю, создала еще более мощную сверхдержаву, пошедшую своим собственным путем развития и, таким образом, освободившуюся от рабства у западного капитала и от экспансии западной культуры и западной религии. Любой настоящий патриот, памятуя о том, что в годы гражданской войны Антанта откровенно претендовала на российские земли, а президент США Вильсон готовил тысячи протестантских миссионеров для постбольшевистской России, осознает, что победа большевиков была единственным спасением для России как для самостоятельного государства, для русского национального дела и даже для русского православия. Монархия была тогда абсолютно непопулярна, и большевикам противостояли западники самых разных мастей – от либералов до умеренных социал-демократов, ориентированные на Антанту. Победи они – и уже в 1921 г. «русское пространство» распалось бы на множество карликовых «самостийных» государств, находящихся в поле влияния Запада, российская промышленность рухнула бы и Россия превратилась бы в дешевый рынок сбыта, улицы российских городов наполнились бы западными миссионерами – баптистами и католиками, отечественная культура погибла бы под лавой западного масскульта, ученые выехали бы за рубеж.
Конечно, патриот и консерватор не может не осуждать гонения на церковь, идеологическую цензуру в культуре, русофобские тенденции первых лет революции, но он и не может не приветствовать силу советского государства, оградившего всех – в том числе и русскую культуру и русскую церковь – от экспансии Запада, он не может не восхищаться фигурой Сталина, подавившего троцкистскую авантюру вовлечения СССР в экспорт революций, прекратившего гонения на религию, вернувшего церкви патриаршество, упраздненное еще Петром. Наконец, религиозный консерватор не может отмахнуться от самой революции, зачеркнуть ее, сделать вид, что ее не было. Ведь, согласно его мировоззрению, все, что происходит в истории, исполнено высшего смысла. Настоящий религиозный консерватор, вероятно, вспомнит слова великого философа контрреволюции Жозефа де Местра о том, что революция всегда наказание высших классов и земной церкви за забвение своего предназначения по отношению к народу, за безумную роскошь, жестокости и политические интриги. Революционеры лишь орудия Божьего гнева, и поскольку Бог всякое зло превращает в конечном итоге в добро, то и революционеры тоже превращаются в государственников, защитников Родины и пускай своеобразно понятой национальной идеи. Поэтому надо не вычеркивать революцию из памяти народной и церковной, а помнить ее как справедливое возмездие Божье и восхищаться тем, что и Бич Божий может по Высшей воле зацвести цветами славы Отчизны.
