Георгий Маленков - Сталин и космополиты (сборник)
Так говорил Стасов о западноевропейской классической музыке. Что касается современной буржуазной музыки, находящейся в состоянии упадка и деградации, то использовать из нее нечего. Тем более несуразным и смешным является проявление раболепия перед находящейся в состоянии упадка современной буржуазной музыкой.
Если исследовать историю нашей русской, а затем советской музыки, то следует сделать вывод, что она выросла, развивалась и превратилась в могучую силу именно потому, что ей удалось найти свои собственные пути развития, давшие возможность раскрыть богатства внутреннего мира нашего народа.
Глубоко ошибаются те, кто считает, что расцвет национальной музыки как русской, так равно и музыки советских народов, входящих в состав Советского Союза, означает какое-то умаление интернационализма в искусстве. Интернационализм в искусстве рождается не на основе умаления и обеднения национального искусства. Наоборот, интернационализм рождается там, где расцветает национальное искусство. Забыть эту истину – означает потерять руководящую линию, потерять свое лицо, стать безродными космополитами. Оценить богатство музыки других народов может только тот народ, который имеет свою высокоразвитую музыкальную культуру. Нельзя быть интернационалистом в музыке, как и во всем, не будучи подлинным патриотом своей Родины. Если в основе интернационализма положено уважение к другим народам, то нельзя быть интернационалистом, не уважая и не любя своего собственного народа. Об этом говорит весь опыт СССР.
Стало быть, интернационализм в музыке, уважение к творчеству других народов развиваются у нас на основе обогащения и развития национального музыкального искусства, на основе такого его расцвета, когда есть чем поделиться с другими народами, а не на базе обеднения национального искусства, слепого подражания чужим образцам и стирания особенностей национального характера в музыке. Все это не следует забывать, когда говорят об отношениях советской музыки к музыке иностранной.
* * *Если говорить, далее, об отходе формалистического направления от принципов классического наследства, то нельзя не сказать относительно уменьшения роли программной музыки. Об этом здесь уже говорилось, но принципиальное существо вопроса не было соответствующим образом вскрыто. Совершенно очевидно, что программной музыки стало меньше или ее почти совсем нет. Дело дошло до того, что содержание выпущенного в свет музыкального произведения приходится объяснять уже после появления его на свет. Народилась целая новая профессия – истолкователей музыкальных произведений из среды приятелей – критиков, которые стараются по личным догадкам расшифровывать задним числом содержание уже обнародованных музыкальных произведений, темный смысл которых, как говорят, бывает не совсем ясен даже для их авторов. Забвение программной музыки – есть тоже отход от прогрессивных традиций. Известно, что русская классическая музыка была, как правило, программной.
Здесь говорили о новаторстве. Указывалось, что новаторство является чуть ли не главной отличительной чертой формалистического направления. Но новаторство не является самоцелью; новое должно быть лучше старого, иначе оно не имеет смысла. Мне кажется, что последователи формалистического направления употребляют это словечко главным образом в целях пропаганды плохой музыки. Ведь нельзя же назвать новаторством всякое оригинальничание, всякое кривляние и вихляние в музыке. Если не хотят лишь бросаться громкими словечками, то нужно отчетливо представить себе, от чего старого необходимо стараться отойти и к чему именно новому надо придти. Если это не делается, то фраза о новаторстве может означать только одно: ревизию основ музыки. Это может означать лишь разрыв с такими законами и нормами музыки, от которых отходить нельзя. И то, что нельзя от них отходить, не есть консерватизм, а то, что от них отходят, вовсе не есть новаторство.
Новаторство отнюдь не всегда совпадает с прогрессом. Многих молодых музыкантов сбивают с толку новаторством как жупелом, говоря, что если они не оригинальны, не новы, – значит, они находятся в плену консервативных традиций. Но поскольку новаторство неравнозначно прогрессу, распространение подобных взглядов означает глубокое заблуждение, если не обман.
А «новаторство» формалистов, к тому же, вовсе и не ново, поскольку от этого «нового» отдает духом современной упадочнической буржуазной музыки Европы и Америки. Вот где надо показать настоящих эпигонов!
* * *Одно время в начальных и средних школах было, как вы помните, увлечение «лабораторно-бригадным» методом и «Дальтон-планом», согласно которым роль учителя в школе сводилась к минимуму, а каждый ученик имел право перед началом урока определять тему занятий в классе. Учитель, приходя на урок, спрашивал учеников: «Чем мы будем сегодня заниматься?» Ученики отвечали: «Расскажите об Арктике», «Расскажите об Антарктике», «Расскажите о Чапаеве», «Расскажите о Днепрострое». Учитель должен был плестись в хвосте этих требований. Это называлось «лабораторно-бригадным» методом, а на деле означало, что вся организация учебы ставилась шиворот-навыворот, когда учащиеся становились ведущими, а педагог ведомым. Существовали когда-то рассыпные учебники, не было пятибальной системы отметок. Все это было новшеством, но спрашивается, было ли это новшество прогрессивным?
Партия, как известно, эти «новшества» отменила. Почему? Потому что эти «новшества», очень «левые» по форме, были на деле насквозь реакционными и вели к ликвидации школы.
Другой пример. Не так давно организована Академия художеств. Живопись – это ваша сестра, одна из муз.
В живописи, как вы знаете, одно время были сильны буржуазные влияния, которые выступали сплошь и рядом под самым «левым» флагом, нацепляли себе клички футуризма, кубизма, модернизма; «ниспровергали» «прогнивший академизм», провозглашали новаторство. Это новаторство выражалось в сумасшедшей возне, когда рисовали, к примеру, девушку с одной головой на сорока ногах, один глаз – на нас, а другой – в Арзамас.
Чем же все это кончилось? Полным крахом «нового направления». Партия восстановила в полной мере значение классического наследства Репина, Брюллова, Верещагина, Васнецова, Сурикова. Правильно ли мы сделали, что оставили сокровищницу классической живописи и разгромили ликвидаторов живописи?
Разве не означало бы дальнейшее существование подобных «школ» ликвидацию живописи? Что же, отстояв классическое наследство в живописи, Центральный Комитет поступил «консервативно», находился под влиянием «традиционализма», «эпигонства» и т. д.? Это же сущая чепуха.
Так и в музыке. Мы не утверждаем, что классическое наследство есть абсолютная вершина музыкальной культуры. Если бы мы так говорили, это означало бы признание того, что прогресс кончился на классиках. Но до сих пор классические образцы остаются непревзойденными. Это значит, что надо учиться и учиться, брать из классического музыкального наследства все лучшее, что в нем есть и что необходимо для дальнейшего развития советской музыки.
Болтают об эпигонстве и всяких таких штуках, пугают этими словечками молодежь, чтобы она перестала учиться у классиков. Пускают в ход лозунг, что классиков надо перегонять. Это, конечно, очень хорошо. Но для того, чтобы перегнать классиков, надо их догнать, а вы стадию «догоняния» исключаете, как будто это уже пройденная ступень.
А если говорить откровенно и выразить то, о чем думает советский зритель и слушатель, то было бы совсем неплохо, если бы у нас появилось побольше произведений, похожих на классические по содержанию и по форме, по изяществу, по красоте и музыкальности. Если это – «эпигонство», что ж, пожалуй, не зазорно быть таким эпигоном!
* * *О натуралистических извращениях. Здесь выяснилось, что увеличился отход от естественных, здоровых норм музыки. В нашу музыку все в большей степени внедряются элементы грубого натурализма. А вот что писал, предостерегая от увлечения грубым натурализмом, Серов уже 90 лет тому назад:
«В природе бездна звуков самых разнородных, самых разнокачественных, но все эти звуки, которые в иных случаях называются шумом, громом, грохотом, треском, плеском, гулом, гудением, звоном, воем, скрипом, свистом, говором, шепотом, шорохом, шипением, шелестом и т. д., а в других случаях и не имеют выражений в словесной речи, все эти звуки или вовсе не входят в состав материалов для музыкального языка, или если входят в него, то не иначе как в виде исключения (звон колоколов, медных тарелок, треугольников, – звук барабанов, бубен и т. д.).
Собственно-музыкальный материал есть звук особого свойства…».
Разве это не верно, разве не правильно, что звон тарелок и звук барабанов должен быть исключением, а не правилом в музыкальном произведении?! Разве не ясно, что не всякий натуральный звук должен быть перенесен в музыкальное произведение?! А сколько у нас беспардонного увлечения вульгарным натурализмом, представляющим безусловный шаг назад!
