Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №48 от 27.11.2012
Но поразительное дело! Человек всю свою литературную жизнь прожил в тесном житейско-бытовом окружении таких фигур, по-своему очень сильных, энергичных, даже агрессивных, да ещё с молодых лет имел под боком супругу, которая ныне голосит: «Я всегда была крупной антисоветчицей!» и при всём этом кошмаре не поддался ему, устоял, выдюжил и до конца остался советским человеком, советским поэтом.
* * *Тут уместно определенного рода сопоставление Рождественского с поэтом старшего поколения Ярославом Смеляковым.
Три мальчика, три козыря бубновых -
три рыцаря российского стиха.
Так вспоминал он молодость Бориса Корнилова, Павла Васильева и свою. Великий старший собрат сказал будто бы и о них:
Плохая им досталась доля...
Двух первых погубили клеветники и доносчики, а Ярослава как только жизнь ни трепала, как ни пыталась переломить, сплющить, стереть в пыль! Ведь он трижды сидел – при всех властях, при всех режимах! Мало того, во время войны еще и выпал на долю плен у финнов. Другой написал бы 33 тома о несправедливости жизни вообще и о советский жизни в особенности, о своих мучениях, страданиях, терзаниях. Критик Борис Рунин был уверен, что Смеляков «скрывал от своей музы, что его трижды лишали свободы». Нет, не скрывал, просто музы бывают разные. У Солженицына рифмовалось «муза – пузо», а у Смелякова муза – дочь Советского Союза.
Мучеником, жертвой изображает Смелякова критик Андрей Турков: «Сложная и драматическая действительность 30-х годов доверчиво воспринималась молодым поэтом в прямолинейном, подсказанном пропагандой духе». Жертва сталинской пропаганды! Только такая, мол, жертва могла тогда писать с такой яркой жизнеутверждающей силой:
Если я заболею,
к врачам обращаться не стану.
Обращусь я к друзьям
(не сочтите, что это в бреду):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте ночную звезду.
Я ходил напролом,
я не слыл недотрогой.
Если ранят меня в справедливых боях,
забинтуйте мне голову
горной дорогой
и укройте меня
одеялом в осенних цветах...
От морей и от гор
так и веет веками,
как посмотришь – почувствуешь:
вечно живём.
Не облатками белыми
путь мой усеян, а облаками.
Не больничным от вас ухожу коридором,
а Млечным путём.
Вот истинное чудо поэзии! Ведь речь идёт о болезни, хоть и предполагаемой («если») даже о смерти («от вас ухожу»), но сколько здесь жизни и любви к ней! Какой вселенский размах чувств!
А. Турков уверяет: «Смеляков был и остаётся одной и самых трагических и противоречивых фигур отечественной поэзии». В жизни – да, трагическая фигура. Но, впрочем, ни три ареста, ни плен не помешали ему получить две высоких литературных премии и быть председателем секции поэзии московского отделения Союза писателей. А его поэзия трагична в той мере, в какой трагична вся человеческая жизнь. Вот хотя бы:
Одна младая поэтесса,
живя в довольстве и красе,
недавно одарила прессу
полустишком, полуэссе.
Этот полустишок о том, что вот едет поэтесса в поезде и видит в окно, как женщины орудуют лопатами, ремонтируют железную дорогу. И поэтессу радует, как они, по её мнению, ловко это делают.
А я бочком и виновато,
и спотыкаясь на ходу,
сквозь эти женские лопаты,
как сквозь шпицрутены иду.
И поэтесса – дура, и женщины на тяжелом труде, и чувство вины, и боль в сердце поэта, и утрата друзей юности – всё это трагедия.
«Три мальчика, три козыря бубновых...» А был ещё четвертый - «суровый мальчик из Москвы», погибший на войне. О нём в 42 году Смеляков писал:
И если правда будет время,
Когда друзей на Страшный Суд
Из всех земель с грехами всеми
Трикратно трубы призовут, -
Предстанет за столом судейским
Не бог с туманной бородой,
А паренёк красноармейский
Пред потрясённою толпой...
Он всё увидит, этот мальчик
И ни йоты не простит,
Но лесть от правды, ложь от фальши
И гнев от злобы отличит.
* * *О Роберте Рождествеском могут сказать: «Но ведь его подпись стоит под позорно знаменитым письмом «Раздавите гадину!», с которым 5 октября 93 года после расстрела Дома Советов наша либеральная интеллигенция обратилась к Ельцину: «Пора научиться действовать. Эти тупые негодяи уважают только силу... Они будут всех нас вешать...» Это о нас, защитниках Дома Советов...
Да, подпись стоит. Но тут я должен рассказать одну поучительную историю.
6 июня 2008 года в «Литературной России» была напечатана моя статья, в которой я очень неласково говорил о тогдашних стихах Константина Ваншенкина и Андрея Дементьева, напечатанных главным образом в «Литгазете». Через несколько дней Дементьев позвонил мне и сказал, что в целом согласен с моей критикой – редчайший, в моей жизни только третий, случай в нашей литературной жизни! Но вот, мол, я негодую по поводу его подписи под письмом 5 октября 93 года, а я, говорит, его не подписывал. Как так? И он рассказал, что в те дни в Москве не был, находился в Пятигорске, но покойный поэт Владимир Савельев, подпись которого там есть, позвонил жене и спросил, можно ли поставить имя Андрея. Верная супруга, хорошо зная умонастроение мужа, сказала, что да, конечно, о чём тут говорить! И подпись появилась. Есть веские основания думать, что так же появились там подписи и Роберта Рождественского, и Михаила Дудина. Все трое они были очень популярны, Дудин ещё и Герой Социалистического Труда - то и другое весьма желательно и полезно для такого письма. В самом деле, как можно сопоставить никому неведомою Татьяну Бек и всем известного Дементьева, почти безвестного Нуйкина и популярнейшего Рождественского, литературную перепёлку Чудакову и героя-фронтовика Дудина!
Рождественский и Дудин в ту пору уже тяжело болели, и по одному этому могли быть непричастны к письму. До того ли им было... Первый умер через десять месяцев после письма, второй не прожил и трех месяцев. А главное, супруги всех троих – духовные сёстры жены Роберта, которая, повторю, сейчас говорит о себе: «Я всегда была самой крупной антисоветчицей» (если смотреть со спины).
Разговор о гнусном письме 5 октября возникал в нашей печати неоднократно, и те, чья подпись оказалась там невольно, случайно, могли заявить об этом публично. Рождественский и Дудин не могли сделать это из-за болезни и скорой смерти. Но никто не раскаялся и из тех, у кого было достаточно времени. А сейчас, насколько мне известно, из 42 подписантов благополучно здравствуют Зорий Балаян, Борис Васильев, Александр Гельман, Даниил Гранин, Андрей Дементьев, Сергей Каледин, Татьяна Кузовлева, Александр Кушнер, Андрей Нуйкин, Александр Рекемчук, Андрей Чернов и Мариэтта Чудакова – всего 12 человек. И все до сих пор молчат...
Дементьев, в разговоре со мной свалив вину на супругу и вроде бы оправдавшись, отринув это письмо, осудив его, однако же потом вновь заявил: «Письмо я не подписывал. Меня вообще не было в Москве» (подчёркнуто им). Мало того, попытался и оправдать это письмишко: «оно было подписано академиком Д.С. Лихачёвым, Белой Ахмадулиной, Виктором Астафьевым, Василием Быковым, Булатом Окуджавой, Робертом Рождественским, Владимиром Войновичем, Юрием Левитанским и другими... Оно было продиктовано тревогой за зарождающуюся в стране демократию» («Тверская газета», 12.2.12). Дудин не назван...
Нет, это была не тревога за демократию, а страх за собственную шкуру: «Они нас всех перевешают!..» Знали, что заслужили это тем, что уже несколько нет помогают установлению в стране под видом демократии бандитского режима ограбления и истребления народа. Нет, Михаил Дудин и Роберт Рождественский не могли быть с вами, висельники.
* * *Вдова Роберта вот уже не раз устраивала в Переделкине грандиозные вечера, посвященные его памяти. Их показывают по телевидению. Прекрасно.
Но в этих вечерах большой советский поэт предстаёт как чистый лирик, певец любви и дружбы. Всё советское в нём, всё, что делало невозможным его подпись под таким письмом рядом с подписями Бакланова и Дементьева, Разгона и Чудаковой, Нуйкина и Окуджавы, - всё это изгнано, вытравлено и даже не упоминается...
