Сергей Кара-Мурза - Покушение на Россию
А в заключительном слове на пленарном заседании о. Чаплин снова заявил о категорическом несогласии с доктриной в целом, и я тоже. Но уже пришлось заострить, и я сказал, что, принимая этот документ, собрание авторитетом Церкви толкает мир к гораздо большим страданиям и крови, чем при нынешней, пусть и несовершенной, системе. И еще сказал, что впервые в жизни я осознал на этом семинаре, какое счастье, что Россия имеет ядерное оружие.
Это произвело гнетущее впечатление, но, по-моему, заставило призадуматься. После заседания группки пасторов разбрелись по саду и сидели, потягивая виски из своих плоских бутылок. Краем уха я слышал, как они переговаривались: «Как странно русские мыслят. И такие воинствующие». Но таким тоном это говорили, что видно — не получат от них США одобрения на свои планы «гуманитарных интервенций».
Октябрь 2000 г.
От культуры любви — к культуре страха?
Недавно мы близко столкнулись с терроризмом, и средний человек испытал страх. Страх — одно из главных средств манипуляции сознанием. Есть даже такая формула: «общество, подверженное влиянию неадекватного страха, утрачивает общий разум». Поскольку страх во многом определяет поведение человека, он — инструмент управления. Потрясенный страхом человек легко поддается внушению и подчиняется власти.
Терроризм — продукт Запада, который ввел как норму жизни «войну всех против всех». Впервые во время Французской революции террор (что значит «ужас») стал официально утвержденным методом господства и породил своего близнеца — терроризм. В дальнейшем государственный и революционный терроризм слились.
Терроризм — средство психологического воздействия. Его главный объект — не те, кто стал жертвой, а те, кто остался жив. Его цель — не убийство, а устрашение живых. Жертвы — инструмент, убийство — метод. Этим терроризм отличается от диверсий, цель которых — разрушить объект (мост, электростанцию) или ликвидировать противника.
Есть страх истинный, отвечающий на реальную опасность. Он сигнализирует о ней и позволяет выбрать ответ (бегство, защита, нападение и т.д.). Но есть страх иллюзорный, неадекватный, при нем человек или впадает в апатию, или совершает действия, вредные и даже губительные для него самого. Цель террористов — создание именно такого страха. Это маниакальный страх, когда величина опасности, могущество «врага» многократно преувеличивается. За рулем на дорогах России ежегодно гибнет порядка 1 человека на тысячу. От терактов в прошлом году погибло порядка 1 на миллион. Но мы ведь не боимся ездить на машине. Отсюда общий вывод: не поддаваться иррациональному страху и внимательно смотреть, кто и как использует теракт в своей политике. Поведение политиков в такой момент очень много говорит об их скрытых целях.
Для манипуляции интерес представляет именно иллюзорный страх и способы его создания. Все доктрины манипуляции сознанием разрабатывались в западной культуре. Сейчас они прилагаются к России, и нам надо вспомнить историю незнакомого нам страха западного человека. Современный Запад возник, идя от волны к волне массового страха, который охватывал одновременно миллионы людей. Подобные явления не отмечены в культуре Православия (например, в русских летописях).
Первым приступом массового страха на Западе было ожидание антихриста и Страшного суда на исходе первого тысячелетия. Впечатляет рассказ летописи о том, как папа Сильвестр и император Отгон III встретили новый 1000-й год в соборе Рима в ожидании конца света. В полночь конец света не наступил, и ужас сменился ликованием. Но волна страха вновь захлестнула Европу — все решали, что кара Господня состоится в 1033 г., через тысячу лет после распятия Христа.
Религиозный ужас был настолько сильным и разрушительным, что богословы западной Церкви после долгих дискуссий выработали ослабляющее страх представление о «третьем загробном мире» — чистилище. Его существование было официально утверждено в 1254 г. Православной церкви не было необходимости принимать это нововведение — у русских такого страха не было.
Другим средством ослабить страх было введение количественной меры греха и искупления как баланса между проступками и числом оплаченных месс и величиной пожертвований монастырям (уже затем был создан прейскурант индульгенций). На этом пути, однако, католическая церковь заронила семя рационализма и Реформации.
Передышка была недолгой, и в XIV веке Европу охватила новая волна страха из-за эпидемии чумы, от которой полностью вымирали целые провинции. В связи с чумой выявилась особенность коллективного страха: со временем он не забывался, а чудовищно преображался. В XV веке «западный страх» достигает своего апогея. В искусстве центральное место занимают смерть и дьявол. Их образы становятся особым продуктом ума и чувства, продуктом культуры. В язык входят связанные со смертью слова, для которых даже нет аналогов в русском языке.
Таково, например, появившееся в 1376 г. слово «macabre». Оно вошло во все европейские языки, и в словарях переводится на русский язык как погребальный, мрачный, жуткий и т.п. Но смысл этого слова гораздо значительнее. В искусстве Запада создано бесчисленное множество картин и гравюр под названием «La danse macabre». У нас это переведено как «Пляска смерти», но «пляшет» не Смерть и не мертвец, а «мертвое Я» — неразрывно связанный с живым человеком его мертвый двойник. Пляска смерти стала разыгрываться актерами. В историю вошло описание представления Пляски смерти в 1449 г. во дворце герцога Бургундского.
Печатный станок сделал гравюру доступной буквально всем жителям Европы, и изображение Пляски смерти пришло практически в каждый дом. Граверы же делали и копии картин знаменитых художников. Более всего копий делалось с картин И.Босха. Они — гениальное выражение страха перед смертью и адскими муками.
Ничего подобного на Руси не было, несмотря на войны и бедствия. Смерть и спасение души занимали большое место в мыслях православного человека, но философия смерти была окрашена любовью к земле, оставляемым близким и к тем, кто ушел раньше. У нас нет ни одной пословицы, отражающей страх «западного» типа. Само событие встречи со Смертью представлено пословицами как дело продуманное и не внушающее ужаса. В смерти человек не только не одинок, он особенно чувствует поддержку братства: «Люди мрут, нам дорогу трут. Передний заднему — мост на погост». Даже в прощанье видна теплота: «Помрешь, так прощай белый свет — и наша деревня!». В европейском восприятии смерти в позднее Средневековье совершенно отсутствуют лирические и теплые нотки — лишь чистый ужас.
На этом фоне и произошла Реформация. В ее истории есть особая тема: «страх Лютера» (говорят, что страх — основополагающее условие возникновения индивидуума и обретения им свободы). Лютер был выразителем массовых страхов своего времени. У него страх перед дьяволом доходил до шокового состояния, порождал видения и вел к прозрениям. Лютер «узаконил» страх, назвал его не только оправданным, но и необходимым. Человек, душу которого не терзает страх — добыча дьявола.
Лютер сделал страх «индивидуальным» — через отход от идеи религиозного братства и коллективного спасения души. Отныне каждый должен был сам, индивидуально иметь дело с Богом, причем не столько со Спасителем, сколько с грозным Богом-отцом. Отказ от коллективного спасения увеличил страх и массовое озлобление, которое надолго погрузило Запад в хаос. «Страх Лютера» породил такую охоту на ведьм, с которой ни в какое сравнение не идут преследования Инквизиции. Потом «западный» страх менялся, но так же шел волнами: страх перед кредитором, своим темным подсознанием, русскими большевиками, экологической катастрофой, ядерной угрозой, террористами и т. д.
Сегодня мы обязаны изучать такие вещи, как это ни трудно нам, вскормленным светлым Православием, Пушкиным и русскими сказками. Ведь открыто объявлена сверхзадача перестройки и реформы — сделать нас хотя бы второсортными протестантами, «вернуться в Запад». Надо же нам знать, какими нас хотели бы видеть новые вожди.
Когда мы окидываем мысленным взглядом нашу историю, сравнивая с историей становления человека Запада, сразу бросается в глаза эта разница: никогда русскому человеку не вводился в сознание вирус мистического страха. Этого не делало Православие, этого не делали народные сказки про Бабу Ягу. Наши грехи поддавались искуплению через покаяние, и даже разбойник Кудеяр мог надеяться на спасение души. Страхов не нагнетало ни царское, ни советское правительство.
Против страха вечных мук выступили русские философы начала XX века. В.В.Розанов говорил о всепрощении на небесах рода людского. Близок к нему был Н.А.Бердяев, высказавший мысль, что ад придуман «утонченными садистами». Н.Ф.Федоров считал нелепостью, что «одни (грешники) осуждаются на вечные муки, а другие (праведники) — на вечное созерцание этих мук». Он ставил даже вопрос о принципиальной возможности через соборность избежать Страшного суда.
