Джон Бэррон - КГБ сегодня. Невидимые щупальца.
По другую сторону коридора располагались отделы оформления отчетов и донесений и комната под названием «секретарская», где две женщины — жены офицеров резидентуры — занимались регистрацией входящей и исходящей корреспонденции. На стенах этой комнаты были развешаны увеличенные фотографии сотрудников японской контрразведки, которые удалось достать, и перечень номеров автомашин, которые, как считалось, принадлежат ЦРУ. Надпись гласила:
«Встретив где-либо машину с таким номером, запиши и немедленно сообщи точное место и время встречи».
К секретарской примыкал кабинет Пронникова, за которым находилось помещение, носившее загадочное название Зенит». Здесь трудились техники, следившие за радиопереговорами на частотах, используемых японской контрразведкой и опергруппкми полиции.
Каждый раз, когда офицер резидентуры направлялся на рискованную встречу с агентом, дежурный техник начинал тщательно прослушивать эфир. Обнаружив резкое увеличение интенсивности радиопереговоров японских спецслужб или уловив какой-нибудь другой подозрительный признак, он посылал в эфир специальный сигнал тревоги. Миниатюрный приемник в кармане офицера начинал зуммерить, что означало: необходимо прервать встречу или вообще отказаться от нее, если она еще не произошла. В обязанность операторов «Зенита» входило также наблюдение за экранами телекамер, скрытно расположенных вдоль ограды посольского комплекса.
Войдя в туалет рядом с выходом на лестничную площадку, Левченко впервые обратил внимание на могильную тишину, царившую в резидентуре. Пирогов с гордостью объяснил, в чем дело. Оказывается, стены, полы и потолки всего комплекса помещений, занимаемого резидентурой, были двойными, а промежутки постоянно «озвучивались» музыкой и пронизывались электронными импульсами. Это гарантировало абсолютную звуконепроницаемость стен резидентуры и делало бессмысленной любую попытку посторонних сил использовать аппаратуру подслушивания. Немногочисленные окна, остекленные матовым оргстеклом, тоже были полностью звуконепроницаемыми и исключали возможность применения любых средств электронной или фотографической регистрации происходящего внутри здания.
Поднявшись по лестнице на одиннадцатый этаж, Левченко и Пирогов оказались в точно таком же коридоре, что и этажом ниже.
В первой слева комнате две переводчицы трудились над кипами краденой документации. Стенная ниша этой комнаты была битком набита радиоаппаратурой, микроволновыми приемниками, аппаратами звукозаписи, телетайпами и прочей электроникой. Здесь перехватывалась информация, исходящая от американских разведывательных спутников и других систем военного назначения, записывались чужие телефонные и радиопереговоры. Резидентура уже давно сумела подключиться к телетайпным линиям японского министерства иностранных дел и записывала все сообщения, передаваемые по ним. Процесс был до такой степени автоматизирован, что с ним управлялся один-единственный сотрудник КГБ, которому были приданы в помощь две офицерские жены.
Еще одно помещение по левую руку показалось Станиславу чем-то вроде музея шпионского снаряжения, многие экспонаты которого он видел здесь впервые. Большая часть вещей была изготовлена явно по индивидуальным заказам в московских лабораториях Комитета. Офицер, распоряжавшийся этими вещами, заведовал и находящейся рядом фотолабораторией. Установленный в ней фотокопировальный аппарат запирался секретным замком, ключ от которого каждый раз надо было получать в секретарской.
Упаковка дипломатической почты, в которой время от времени попадались похищенные детали новейшего японского оборудования и аппаратуры, производилась в большом помещении напротив комнаты электронной разведки. К этому помещению примыкала финчасть. Здесь офицерам резидентуры выдавались порой крупные суммы денег, необходимые для выполнения оперативных заданий. Финчасть требовала отчета только в мало-мальски значительных тратах, начиная со ста долларов.
В Кабинете микрофильмов, выходящем на лестничную площадку, дежурный офицер переснимал стандартные рапорты представляемые сотрудниками после каждой встречи с агентом или по окончании той или иной операции. Снятые на микропленку копии этих документов отправлялись в «центр». Точное время и место встреч с агентурой заранее регистрировались в специальном журнале. Назначая такую тайную встречу или намереваясь пообедать с «нужным человеком», каждый офицер КГБ должен был заглянуть в этот кабинет и удостовериться, не появится ли в том же ресторане и в тот же день и час кто-либо из его коллег, преследующий подобную же цель.
Каждый новый ответственный сотрудник, прибывающий в распоряжение резидентуры, получал личный блокнот с грифом «совершенно секретно» и пронумерованными листами, куда заносил наиболее существенные детали проводимых им операций — действительные имена и фамилии своих агентов, их псевдонимы, телефоны, номера автомашин, детали запасных вариантов, чтобы не держать все это постоянно в памяти.
Выходя из помещения резидентуры, каждый был обязан вложить свой блокнот в специальный баул, который опечатывался индивидуальной печаткой, и опустить в щель передвижного сейфа. В конце рабочего дня шифровальщик доставлял этот сейф в помещение референтуры на восьмом этаже, надежно отрезанное от внешнего мира бронированной дверью пятнадцатисантиметровои толщины, дверь эту можно было открыть только изнутри. В референтуре круглые сутки, не исключая выходных и праздников, дежурил охранник или шифровальщик, он следил за работой криптографического оборудования и аппаратуры спутниковой связи, служившей для передачи информации.
Пирогов сообщил Левченко несколько паролей для открытых телефонных разговоров с посольством из внешнего мира, названия полудюжины ресторанов и ознакомил его с ограничениями в отношении спиртного, в пределах резидентуры пить воспрещается, — разве что сам резидент пригласит тебя отметить какое-нибудь торжество и сам предложит тост. Ни в коем случае нельзя напиваться в общественных местах. Попутно Пирогов, подмигнув, заметил, что, конечно, никому не возбраняется прихватить бутылочку домой и там втихомолку с ней разделаться.
Станислав из вежливости выслушивал всю эту примитивщину, время от времени выдавливая из себя любезную улыбку, но на душе у него кошки скребли. Не желая, чтобы Пирогов заметил это, он сослался на необходимость встретиться со своим предшественником по «Новому времени», который должен тоже ввести его в курс дел, извинился и поспешил уйти.
Вот как это здесь делается, — думал Левченко, выйдя на токийскую улицу. Они тут сорят деньгами, да это и понятно: для резидентуры деньги играют ту же роль, что для фронтового генерала — патроны и снаряды. Так что никому не придет и в голову подсчитывать, потратил офицер лишнюю десятку или нет, — следить за этим так же нелепо, как если бы боевой командир вздумал проверять, не зря ли солдат выпустил по врагу автоматную очередь. Всю жизнь Левченко наблюдал самые дикие и нелепые проявления бюрократизма, сковывающего, словно цепями, все отрасли советского хозяйства. Здесь в резидентуре, а может быть, и в самом «центре», полностью презрели этот мелочный бюрократизм. КГБ угнездился в японской столице не для того, чтобы перебирать бумажки и писать бесконечные доклады. Он тут занят работой: подрывом японского государства, а заодно пытается, насколько возможно, насолить китайцам, американцам и всем остальным. Резидентура — это крепость, построенная для военных действий, и ее офицеры могут рассчитывать на успешное продвижение по службе только в том случае, если блестяще покажут себя в бою.
Почему бы, — думал Станислав, — не приложить те же понятия, диктуемые здравым смыслом, для решения задач мирного строительства там, дома? Почему нельзя предоставить народу известную свободу действий? Почему там не принято оценивать людей по их действительным способностям и достижениям?
Если не считать совершенной шпионской аппаратуры, сосредоточенной на одиннадцатом этаже, Левченко не нашел в резидентуре ничего, что могло бы его поразить. Конечно, здесь иные масштабы и более современный дух, — но в общем все похоже на типичную резидентуру, оборудованную для учебных целей в Москве. Он понимал, что эти огромные гебистские гнезда по всему миру устроены примерно одинаково, и горько было сознавать, что в десятках мировых столиц тучи офицеров-гебистов в эту самую минуту корпят над крадеными бумагами, шифруют, перехватывают чужую информацию, шмыгают по чужим улицам ради своих шпионских целей… И это — цвет нации, безусловно одаренные природой и хорошо подготовленные люди. Неужели их способности нельзя было использовать дома, во имя процветания собственной страны.
