Станислав Белковский - Медвежье царство
Если же дележ происходит на уровне, когда витальные права всех обеспечены, то справедливым будет дележ в соответствии с размером различного рода вкладов, таких как трудовой вклад, творческий вклад, предпринимательский вклад, коммуникативный (посреднический) вклад, а также в соответствии с размером разного рода заслуг (то есть, по существу, прошлых вкладов) в совместной деятельности.
Принципиально здесь то, что справедливыми могут быть названы оба способа распределения результатов совместной деятельности, несмотря на их внешние различия. Оба варианта могут быть охарактеризованы своими общими свойствами — отсутствием двойного стандарта при распределении или, что то же самое, запретом на привилегии.
Творческие вклады обеспечиваются талантливыми людьми, то есть теми, кто имеет способности в области наук, искусств, ремесел, а в современную эпоху еще и в сфере инженерной деятельности. Особым родом таланта является предпринимательский талант, но следует учитывать, что он почти всегда бывает переоценен.
Это, хотя и в уменьшенных размерах, имеет место даже в наиболее справедливых обществах, таких как Скандинавские страны в последние полвека.
Очевидно, что талантливые люди заинтересованы, чтобы в обществе реализовывалось право на свободный выбор профессии и право на свободное обсуждение результатов деятельности. Отсюда уже совсем недалеко до признания права каждого члена общества на человеческое достоинство, на свободу слова, на занятия политикой — в общем, всего того, что обычно называется личными и политическими правами и свободами.
* * *В несправедливых обществах правящие классы силой обеспечивают себе привилегии в распределении благ. Эти привилегии обеспечивают своим обладателям долю, значительно превышающую их вклады и заслуги, которые в некоторых случаях могут вообще отсутствовать. Особо несправедливые общества, которыми были почти все государства вплоть до двадцатого века, кроме создания привилегий для правящих классов, грубо попирают даже витальные права подвластных.
В таких обществах также почти всегда возникает плутократия, сращенная с аппаратом насилия и доводящая имущественное неравенство в обществе до огромных размеров. Стоит отметить, что без аппарата насильственной власти одна лишь плутократия, вероятно, не смогла бы существовать. Во всяком случае, до сих пор в истории не было попыток учредить власть плутократии без опоры на силу.
Правящие классы в несправедливых обществах почти всегда дискриминируют талантливых людей, то есть либо недооценивают их трудовой вклад, либо не признают общественную ценность их деятельности. Вероятно, главным мотивом дискриминации талантов служит понимание правящими классами того, что талантливые люди являются их объективными конкурентами, поэтому, дискриминируя их, правящие классы стремятся предотвратить создание контрэлиты.
Все вышесказанное рисует достаточно простую, как бы трехзвенную, структуру понятия социальной справедливости и позволяет вывести примерную краткую формулу справедливого общества: это такое общество, в котором реализовано право на жизнь для каждого его члена, в котором нет номенклатурных привилегий и в котором нет дискриминации талантов.
Безвременные грезы российских либералов
Рынок все расставит по своим местам!Фермер нас накормит!А Запад нам поможет!Когда переехал, не помню,Наверное, был я бухой,Мой адрес не дом и не улица,Мой адрес сегодня такой:www.Leningrad.spb точка ruwww.Leningrad.spb точка ru…
С. ШнуровОдин из номеров «Отечественных записок» был посвящен теме социального государства, причем редакция предоставила возможность высказаться в большинстве противникам социального государства. Наибольший интерес представляет интервью, которое Модест Колеров взял у Евгения Еонтмахера, так как последний давно работает в правительстве и в значительной мере отождествляет себя с тем выбором, который сделала верховная власть в России в 1991–1993 годах. Доказательством этому служит не только то, что Еонтмахер, на манер Андропова, предлагает «оптимизацию» в рамках сложившегося распределения собственности и власти (сырьевая рента им ни разу не упоминается, то есть ему хочется, чтобы она не стала предметом дискуссии; не упоминается также вопрос о праве быть долларовым миллиардером при наличии массовой бедности), но и высказанные им опасения о все еще возможном «возврате в прошлое».
Общее направление взглядов Еонтмахера можно охарактеризовать тезисом «выживание каждого есть личное дело каждого». Право человека на жизнь Еонтмахер трактует как право не быть убитым, а вот в праве на то, чтобы не умереть голодной смертью, он ему отказывает. Он считает, что человек, даже квалифицированный, вполне может работать всего лишь за кусок хлеба. Он полагает, что государство должно спасать от голодной смерти только по-настоящему нетрудоспособных, а для здоровых людей он предлагает сократить количество рабочих мест в бюджетной сфере и сузить их спектр, как при помощи прямой ликвидации рабочих мест, так и при помощи уменьшения количества мест в вузах. Он также предлагает увеличить пенсионный возраст. Тем самым он надеется заставить этих дополнительных незанятых либо заняться собственным бизнесом, либо стать промышленными рабочими тех специальностей, которые затребованы бизнесом.
При этом сократить и перепрофилировать он хочет инженеров, учителей и квалифицированных рабочих, то есть не признает ценности любимой работы и полагает, что торговать пирожками лучше, чем проектировать высокотехнологичные изделия. Из этого видно, что, несмотря на абстрактные реверансы, науку и образование он на самом деле ни во что не ставит.
Это воззрение содержит в себе две компоненты: «прагматическую» и «моральную». С «прагматической» стороны (причем моральный выбор в пользу такого «прагматизма» все равно является определяющим существо вопроса) имеется в виду, что сложившееся статус-кво должно быть неприкосновенным и к нему надо приспосабливаться и что непременное дальнейшее снижение уровня жизни значительной части населения сменится последующим улучшением через какое-то неопределенное время, скажем, через несколько десятилетий, так как «рано или поздно рынок все тут сделает».
«Моральная» же сторона этого воззрения есть вышеупомянутый социал-дарвинизм, которым в публичной сфере российские либералы резко отличаются от западных. Многие западные либералы думают сходно с российскими, но говорить об этом боятся. Российские же либералы хотят говорить о нем свободно и целиком чувствовать себя в своем праве. Еще полвека назад и на Западе такое было широко распространено, но не выдержало испытаний демократической борьбы. Так как упрямство российских либералов намного сильнее, а дальновидность намного слабее, то следует ожидать, что выработка аналогичного ханжества произойдет у них в результате более сильных поражений.
Но, так или иначе, форма социал-дарвинизма у Еонтмахера еще не самая крайняя и для богатого в целом общества до какой-то степени приемлемая: в отличие от многих своих единомышленников, он не предлагает перестать платить пенсии, массово выселять людей из квартир и голодом приучать «этот народ» к труду и протестантской этике. Но применяет он свой социал-дарвинизм к современной России, в которой до 40 процентов населения по-настоящему бедны и в которой массовая бедность стала результатом реформ 1992–1995 годов.
Советское и перестроечное общества четверть века подряд обеспечивали подавляющему большинству населения кусок хлеба с маслом (сыром и колбасой). Кроме того, в них существовали два очень узких слоя: с одной стороны, тех, у кого была еще и икра, а с другой — тех, у кого был только хлеб.
Можно согласиться, что это не бог весть какое достижение, но ведь к власти Ельцин пришел только при помощи обещаний быстро повысить уровень и качество жизни у всех, кроме откровенных люмпенов, произведя экономические реформы, которых якобы не делает Горбачев. Когда же к середине 1992 года он понял, что эти реформы не повысили, а понизили уровень жизни большинства населения и в ближайшей перспективе положение дел не улучшится, то от своего обещания он решил без объяснений отказаться. Демократическая оппозиция в лице парламента не согласилась поддерживать ельцинские реформы и требовала перенаправить их, и Ельцин не нашел ничего лучшего, чем ликвидация оппозиции вооруженным путем, и совершил государственный переворот сентября-октября 1993 года. Большинство населения поддержало этот переворот в лоховской надежде все-таки выиграть на новом «празднике жизни» и поэтому действительно и само виновато в собственном жизненном крахе (но эта вина все-таки не сравнима с виной самих лохотронщиков). А как же остальные 30–40 процентов, которые были против? Где компенсация им за материальный и особенно моральный ущерб?
