Сергей Кара-Мурза - Путин и оппозиция. Когда они сразятся на равных
Возможно, эти чувства вражды иррациональны, возможно, мозговые центры США в своих моделях будущего обнаружили какие-то риски в существовании любой, самой либеральной, России. А может, избыток знаменитого американского рационализма превратился в паранойю, количество перешло в качество? Опять нас тянет понять непонятное. Но для нас важен вопрос: факт будем принимать или нет?
Я считаю, что его надо принять, хотя бы как вероятную угрозу. Лучше перестраховаться. Надо хоть мысленно проиграть возможные варианты дальнейшего хода событий. Главная проблема в том, что если русофобия западной верхушки не поддается лечению рациональными средствами (например, разумными уступками и подарками), то в России, хочешь — не хочешь, придется кардинально менять всю доктрину «реформ». Иначе не выжить этой России, обескровят без бомб и ракет, — а ту Россию, которую они отформатируют, уже поднять можно будет в далекой эпохе.
При той социально-экономической и культурной системе, которую выстраивали по шаблонам «чикагских мальчиков», Россия могла бы худо-бедно выжить, медленно угасая, только в фарватере США и при их благоволении. Нелепо строить капитализм западного типа, бросив вызов западному капитализму. Ведь уже из «сияющего города на холме» сказано, что Россия — страна-изгой. Следующим шагом будет сказано: Россия — империя зла. И что дальше?
Можно строить социализм в одной стране (масштаба России), но невозможно строить капитализм в одной стране, будучи изгоем мировой системы капитализма. Российская буржуазия тут же устроит Февральскую революцию.
И опять встает в России — для всех общностей и политических течений — чрезвычайная задача: понять проект и опыт СССР. Мы тогда этот проект и опыт не знали и плохо понимали, а теперь вообще о них чушь несут! Нам всем надо понять, почему, пока советское общество не переросло политическую систему, государство и население работали как сыгранная команда — и после Гитлера уже не пытались задушить СССР санкциями или бомбами. Более того, его уважали, а «трудящиеся массы» и любили. Да и на самом Западе у СССР были искренние и самоотверженные союзники, даже в подполье.
В «здоровый» СССР не вернуться — уже иное мировоззрение, иные ценности, а в «больной» СССР 80-х годов возвращаться нет смысла. Но многие критерии добра и зла, многие принципы взаимодействия государства с населением можно взять у СССР. Формы будут другие, а вектор тот же. Только вернувшись в свою колею, Россия разрешит свои явные и латентные конфликты, внутри и вне своих границ, и восстановит свои силы — и жесткую, и мягкую.
Надо ли знать что-то об идеологии СССР?
Тема государственной идеологии СССР становится все более актуальной. СССР был идеократическим государством, и кризис его идеологии стал пусковым мотором системы, приведшей к системному кризису и краху СССР и основных структур его жизнеустройства. Именно противоречия идеологии с другими элементами мировоззрения сложились в развивающуюся систему кризиса советского общества.
Учиться надо на своих ошибках, у постсоветской России с идеологией проблем выше головы, а студентов учат по западным учебникам или по учебникам советских начетчиков времен перестройки.
Поэтому я с интересом прочитал одну дипломную работу на тему эволюции идеологии СССР. В работе было собрано много материала, он показывает, каково сейчас общее представление о теме в нашем обществоведении. Картина меня удручила.
Ничего не говорится о доктринах разработки идеологии на переломных этапах существования советского проекта и государства. Не изложены главные внутренние противоречия идеологии в моменты преобразований СССР, ни изменения культурной ситуации, породившие нарастающий кризис идеологии.
Неверно такое суждение, обобщающее вообще все идеологии: «Именно система различения „друг — враг“ детерминирует все политические действия и мотивы. Наличие у граждан страха, агрессии, сплоченности перед лицом внешнего врага, говорит о должной степени эффективности идеологии».
Откуда такая идея? Это, наверное, от Рима идет с его афоризмом «Война — душа Запада». Но ведь идеология — часть культуры, а культуры различны.
«Образ будущего» в русской революции уходил корнями в иное мировоззрение, нежели пророчества Маркса. У Маркса главный мотив революции — разрушение «мира зла» и строительство Царства добра на руинах. В крестьянской России, напротив, будущее виделось как нахождение утраченного на время града Китежа, как преображение через очищение добра от наслоений зла, произведенного «детьми Каина».
Таков хилиазм — идея создания тысячелетнего царства Божьего на земле, ересь ранних христиан. Это было у Бакунина и народников, в наказах крестьян в 1905–1907 гг. Позже — в «откровениях» Блока, в образах крестьянского рая у Есенина и Клюева, в поэтических образах Маяковского. Во время перестройки ее идеологи (например, академик-экономист С. Шаталин) не без оснований уподобляли весь советский проект хилиазму. Они хилиазм презирали или ненавидели, а С.Н. Булгаков (марксист, потом кадет, потом религиозный философ) писал в 1910 г., что хилиазм «есть живой нерв истории, — историческое творчество, размах, энтузиазм связаны с этим хилиастическим чувством».
О 1920-х годах в дипломе сказано: «В процессе идеологических дискуссий сформировалась та политическая система, которая лишь с незначительными изменениями просуществовала до горбачевской „перестройки“, а во-вторых, методом проб и ошибок, в рамках проводимой политики военного коммунизма и НЭПа, выработана стройная и цельная идеология».
Но ведь это не так! Неужели сдвиги от сталинизма к «оттепели» Хрущева и затем к эпохе Брежнева можно назвать «незначительными изменениями»? Это три принципиально разных идеологических доктрины. Какая «стройная и цельная идеология» возникла в рамках НЭПа? Неужели так учат в школах и университетах!
Казалось, невозможно гражданам России забыть о самом остром идеологическом конфликте, уже в ВКП(б), — о выборе модели развития и будущего. Раньше об этом нам говорили и преподаватели, и взрослые, рожденные в период 1900-1920-е годы. Если не ошибаюсь, в 1927 г. началась всепартийная дискуссия, каждая организация должна была обсудить две «платформы», грубо говоря, Сталина и Троцкого, и выбрать позицию. Это тогда захватило всех!
Как можно было пройти мимо такого эпизода, ведь и после дискуссии подспудно велась внутренняя идеологическая борьба, которая вылилась в репрессии 1937-38 гг. А до этого была «горячая» война с социалистической Грузией, лидер которой, член ЦК РСДРП, в своей речи 16 января 1920 года дал такое объяснение: «Наша дорога ведет к Европе, дорога России — к Азии. Я знаю, наши враги скажут, что мы на стороне империализма. Поэтому я должен сказать со всей решительностью: я предпочту империализм Запада фанатикам Востока!» Как смогли идеологически нейтрализовать таких «западников» во всех республиках? В постоянных поисках, с разнообразием подходов в разных культурных зонах — одно дело на Украине, другое — в Средней Азии или на Чукотке. Не могло возникнуть «стройной и цельной идеологии».
Была идеологическая борьба с «классовиками», которые считали крестьян реакционным классом, и с Пролеткультом, была тяжелая дискуссия с 1921 г. о политэкономии социализма — учебник ее смогли издать только после смерти Сталина в 1954 г. Очень трудно было совместить политэкономию Маркса с реальностью «трудовых коллективов» — общины в промышленности. Похожие проблемы возникли и с преподаванием истории, и с составлением «единого учебника» — все это были крупные проекты создания идеологии.
Нет оснований и для такого утверждения: «В контексте советской государственной идеологии на этапе 1945–1964 гг. вполне уместно говорить о сознательном обострении идеологического противостояния в рамках биполярного мира и состояния „холодной войны“».
Разработчик концепции холодной войны Дж. Кеннан сказал в 1965 году: «Для всех, кто имел хоть какое-то, даже рудиментарное, представление о России того времени, было совершенно ясно, что советские руководители не имели ни малейшего намерения распространять свои идеалы с помощью военных действий своих вооруженных сил через внешние границы… [Это] не соответствовало ни марксистской доктрине, ни жизненной потребности русских в восстановлении разрушений, оставленных длительной и изнурительной войной, ни, насколько было известно, темпераменту самого русского диктатора».
Почему же молодые интеллигенты, выпускники МГУ, утратили «хоть какое-то, даже рудиментарное, представление о России того времени»? А ведь эту очевидную истину, которую высказал Дж. Кеннан, еще в 1980-е гг. знало все население, хотя никто эту тему не трепал. Идеология в СССР после войны была не травмирующей и не возбуждающей людей. Можно даже сказать, что опасность холодной войны была сильно преуменьшена, из-за чего почти никто из нас, обывателей, не увидел угроз в перестройки, вплоть до 1988 г. Но уже было поздно.
