Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости - Марта Нуссбаум
В этом пассаже, несмотря на значительные возражения против религии Конта, Милль отмечает заслугу Конта в том, что он показал целесообразность повсеместного культивирования общего сочувствия как разновидности светской религии.
В посмертно опубликованном эссе «Польза религии»[111] Милль возвращается к этой теме и продолжает развивать ее. Цель эссе – тщательно проанализировать утверждение о том, что религия полезна и поэтому ее необходимо сохранить, даже если у нас есть сомнения в ее рациональных основаниях. Перечислив негативные социальные явления, причиной которых стала религия, Милль обращается к ее предполагаемым преимуществам, три из которых наиболее очевидны. Во-первых, религия расширяет наше сочувствие, предлагая нам цели вне нас самих, а также более прекрасные идеи и концепции, нежели те, с которыми нам приходится сталкиваться в повседневной жизни. «Сущность религии в сильном и подлинном направлении эмоций и желаний к идеальному объекту, признанному наивысшим совершенством и по праву превосходящему все эгоистичные объекты желания» (109). Во-вторых, религия привносит в жизнь тайны, которые мы не можем разгадать, опираясь на собственный опыт, что способствует работе воображения (102). Наконец, религия предлагает нам утешение, в котором мы всегда будем нуждаться до тех пор, пока человеческая жизнь полна страданий (104).
И здесь Милль утверждает, что все эти благие функции религии могут быть реализованы в «религии человечества», которую он описывает в духе Конта как отождествление наших эмоций с жизнью всего человечества и наших личных надежд с надеждой на прогресс всего человечества. Национализм показывает нам, что люди способны подняться над ограниченной заботой о себе, поэтому не исключено, что «любовь к этой большой стране, к миру может быть столь же сильной, одновременно являясь источником возвышенных эмоций и основанием долга». Следуя этой религии, мы постепенно станем способны к «широким и мудрым взглядам на благо целого».
Милль выделяет четыре аспекта, по которым эта новая религия лучше теистических религий: а) у нее более прекрасная цель (поскольку цель состоит в том, чтобы приносить пользу другим, а не в достижении бессмертия для себя); b) поэтому она культивирует мотивы, которые являются бескорыстными, а не эгоистичными; с) в ней нет морально неприемлемых элементов, как, например, наказание грешников в аду; и наконец, d) она не требует от людей искажать и извращать свои интеллектуальные способности, веря в ложные или даже абсурдные вещи.
Некоторые проницательные викторианцы, размышляя об альтруизме, пришли к выводу, что вера в загробную жизнь была необходима, чтобы связать наш естественный эгоизм с альтруизмом. Другой крупный утилитарист, последователь Милля Генри Сиджвик утверждал, что «дуализм практического разума» невозможно преодолеть без некоторой надежды на жизнь после смерти. (В результате он посвятил значительную часть своей жизни исследованиям в области общения с миром духов[112].) Милль отваживается подвергнуть сомнению эту пессимистическую идею. Тот факт, что некоторые религии (например, буддизм) не обещают личного бессмертия и продолжают требовать от своих последователей всестороннего альтруизма, заставляют нас задуматься, что, возможно, в более счастливом и развитом состоянии человечества обещание загробной жизни может оказаться ненужным, – так рассуждает Милль. Люди хотят бессмертия, потому что они никогда не были счастливыми; но если они счастливы в этой жизни и проживут еще немного, то они будут готовы принять конец жизни и будут видеть свое продолжение в тех, кто будет жить после них.
Единственное место, где Милль выражает сомнение, – это перспектива воссоединения с нашими почившими близкими. «Эту потерю, действительно, нельзя ни отрицать, ни смягчить. В большинстве случаев эту горечь нельзя ни с чем сравнить и невозможно даже оценить; и этого чувства всегда будет достаточно, чтобы поддержать в более чувствительных натурах надежду на [жизнь после смерти], что мы не можем ни доказать, ни опровергнуть из имеющихся у нас знаний и опыта» (120). Этот трогательный отрывок, который, естественно, читается как дань памяти его любимой жене Гарриет Тейлор-Милль, умершей в 1858 году от туберкулеза (от которого самому Миллю удалось излечиться), напоминает нам, что даже самые ярые скептики и натуралисты остаются уязвимыми перед обещаниями традиционной религии. Религия человечества будет игнорировать этот вопрос на свой страх и риск. Конт действительно стремится встроить личную любовь в свою концепцию: он говорит, что сам обращается с личными молитвами к своей умершей возлюбленной Клотильде как к идеальному человеку прошлого. Однако можно усомниться в том, действительно ли такой формальный и институционализированный способ обращения заполняет пустоту, о которой пишет Милль. Поэтому к идее о том, что религия человечества может и должна полностью замещать существующую религию, а не представлять собой государственное дополнение к ней (идея, апологетом которой буду выступать я), можно относиться с некоторым скепсисом.
Однако Милль в своей критике Конта сосредотачивается и на других проблемах. У него есть огромное количество возражений против того, какую ограниченную роль Конт в своей концепции отводит правительству. Оно должно не просто следить за порядком, но и обеспечивать соблюдение условий равенства людей, что, по мнению Милля, требует существенного перераспределения, а также радикальных изменений в избирательном праве. Милль был первым, кто внес законопроект об избирательном праве для женщин, будучи членом парламента.
Более того, хотя Милль не останавливается на этом вопросе в своей книге, посвященной Конту, в другой работе, «О подчинении женщины», написанной примерно в то же время, вся аргументация строится на критике натуралистического гендерного различия, на которое опирается Конт. Милль считает, что у нас нет веских причин полагать, что природа и способности женщин радикально отличаются от мужских, но есть все основания поддержать равенство политических и экономических прав для женщин. Более того, в работе «О подчинении женщины» идея передачи всей эмоциональной сферы жизни женщине ставится под сомнение, поскольку женские склонности были сформированы в условиях неравенства; а при равных условиях не было бы никаких причин полагать, что один пол более «рационален», а другой более «эмоционален». Милль разделяет точку зрения Моцарта, а не Конта: склонности женщин сформированы культурой, а не неизменной природой, и общество обращалось с ними крайне плохо.
Но прежде всего Милль критикует Конта за его страсть к регулированию и контролю. Несмотря на то что нормы гражданской религии Конта не должны быть силой навязаны государством (как того хотел Руссо), государственное принуждение в концепции Конта – не главная мишень Милля. Больше всего его беспокоит удушающее воздействие тирании мнения большинства на свободу личности и, следовательно, на социальный прогресс. Здесь он решительно выступает против утверждения Конта о том, что у людей нет морального права на инакомыслие в этических вопросах, и, соответственно, он не согласен с его идеей о том, что лучше всего общество функционирует в условиях, когда люди гомогенны в своих убеждениях, которые спускаются вниз от централизованной духовной власти. В работе «О свободе» (1839) он изобразил совершенно иную картину здорового общества. Милль считает, что свобода быть несогласным ценна не только в случаях, когда мы не уверены в том, какие идеи верны, но даже когда мы думаем, что наши идеи правильны. Даже лучшие идеи теряют свою остроту, если не подвергать их критике, а люди перестают понимать, почему они их придерживаются. Более того, Милль считает, что
