Два памфлета - Эдмунд Бёрк
Вторая половина манифестов, как правило, состоит из обещаний тем, кто согласится содействовать воплощению наших планов. Обещания эти по большей части – если не целиком – зависят от способности обещающего держать слово. То, что обещания эти даются в сложные времена, не добавляет достоинства обещающему и не делает его посулы более желанными. Вряд ли кто-либо захотел бы склонять забитых людей к восстанию против безжалостной тирании, не имея реальной возможности их защитить.
А потому (как я и сказал) сейчас для подобного рода манифестов не самое подходящее время из-за не самого лучшего положения наших дел. Однако я пишу это в быстро меняющейся ситуации, и то, что кажется ошибкой сегодня, завтра может оказаться крайне уместным ходом. Какая-нибудь серьезная военная победа может переломить ситуацию так, что у нас появится сила воплотить любые идеи, которые придут нам в голову.
Но относительно целей данного манифеста есть и еще одно важное замечание. Общественность и заинтересованные стороны будут приглядываться к положению обещающего, отражающемуся в его поведении так же, как и к его способности выполнять обещания.
Что касается этой страны как части международной коалиции: а мы вообще уверены в том, что нам поверят, когда мы заявим, что способны защитить тех, кто рискнет своими жизнями во имя восстановления французской монархии, если мир видит, что естественные, легитимные и легальные представители этой монархии – если таковые еще остались – вообще не упоминаются в официальных документах, что кого бы там из них ни продвигали – их права не были четко и ясно артикулированы, и что с ними никто не советовался по вопросам, представляющим их же витальные интересы? Наоборот, их забыли и презрели, так что они чуть не оказались на грани нищеты. На самом деле они такие же заключенные в Ханау, как и члены королевской семьи, запертые в башне Тампля. Что это (следуя здравому смыслу, который один только формирует мнения людские), как не узурпация французской короны под предлогом ее защиты?
Я также серьезно опасаюсь наличия других обстоятельств, которые могут ослабить действенность наших заявлений. Никакая вера в союзников не может преодолеть серьезные опасения в честности наших намерений при поддержке французской короны или поддержке подлинных принципов легитимного правления против якобинства, если каждому понятно, что два ведущих государственных института Франции, которые ныне подорваны и которые всегда должны служить этой монархии опорой, в лучшем случае рассматриваются только как субъекты благотворительной помощи, а в худшем если и используются, то используются как наемники; что они лишены всяких почетных обязанностей, брошены и ни во что не ставятся даже в том деле, которое должно быть их собственным, что с ними не считаются даже в вопросах судьбы их короля, страны, законов, религии и собственности. Кажется даже, что мы стыдимся их. Во всех наших действиях мы тщательно избегаем их участия. Думая о мирном договоре, мы не принимаем их в расчет в качестве двух главных институтов французского королевства. А коли так, то мы вынуждены признать тех дикарей, которые их изгнали, которые пошли войной против всей Европы, которые опозорили и выступили против человеческой природы, открыто отвергли Господа, что создал их, подлинными правителями Франции.
Сильно пугает меня и то, что нас вряд ли сочтут истинными сторонниками законной монархии супротив якобинства, если мы продолжим заключать и соблюдать с ними договоры об обмене пленными, в то время как роялисты, стоящие под нашими знаменами и поверившие в нашу борьбу против якобинцев, если вдруг оказываются в плену у этих дикарей, то попадают прямо к палачу даже без намека на попытку ответных действий с нашей стороны. Достаточно посмотреть на поведение прусского короля в сравнении с его манифестами годовалой давности. Достаточно взглянуть на сдачу Меца и Валансьена в ходе текущей военной кампании. Этими двумя поражениями роялисты были исключены из участия в действиях союзных держав. В Европе они оказались изгоями. Против них фактически отправили две армии. Одна из них (сдавшая Мец) почти одолела жителей Пуату, а другая (сдавшаяся при Валансьене) просто перебила людей, которых гнет и отчаяние заставили поднять восстание в Лионе – без сожаления вырезав несколько тысяч человек, разграбив местность и загнав их в дома, подвергнув этот прекрасный город опустошению в неслыханных ранее масштабах.
А потому становится ясным факт, опровергающий все наши декларации, а именно – что французских роялистов мы считаем лишь удобным инструментом временной борьбы с якобинцами, а этих варваров, убийц и атеистов считаем bona fide обладателями французской земли. Как минимум, кажется, что мы рассматриваем их как в качестве легального правительства de facto, если не de jure, сопротивление которому любым человеком, родившимся на территории страны, во имя короля может справедливо рассматриваться другими странами как измена родине.
Что до меня, то я бы лучше руку в огонь положил, чем пригласил бы изгнанников сражаться под своими знаменами, а затем при каждом поражении отдавал бы их на растерзание тем, кто считает их предателями, имея при этом захваченных в плен врагов, которых я мог бы умертвить ради защиты своих сторонников, тем самым защитив общекоролевскую честь. Но мы не даем даже таких гарантий тем, кого призываем поддержать наше дело. А без них – я полностью уверен – все заявления союзников (не сомневаюсь, супротив их истинных намерений) будут считаться лживыми смертельными ловушками.
Вот как соотносятся наши заявления и действия: пусть говорят, что хотят, наше поведение и только оно одно все всем прояснит. Подобные действия, предваренные подобными заявлениями, оставят монархию без монарха, а заодно и без представителей и доверенных им лиц. Они предполагают королевство без порядка и законов, землю без собственников и без преданных подданных, которые теперь неизбежно превратятся в повстанцев и предателей.
Дело установления правления крайне сложно для иностранных держав, выступающих его зачинщиками, хотя в качестве помощников и посредников они выступают довольно часто, что является благоразумным, человечным и достойным актом.
Первое, что мы должны сделать – если, конечно, мы не станем навязывать законы в качестве завоевателей, но выступим дружелюбными советчиками и помощниками в успокоении обезумевшей страны, – так это хорошо изучить состав, природу и характер ее населения, и, в частности, тех, кто уже обладает или должен будет обладать властью в этом государстве. Крайне важно знать, чем является и как существует то, что мы называем французским народом.
Далее надо будет подумать, кого мы используем для достижения наших целей, и какие принципы правления мы должны предложить.
Первый вопрос относительно народа таков: будем ли считать членов якобинских клубов, находящихся на территории Франции, представителями государства, формирующего французскую нацию, или же таковыми мы сочтем подлинных владельцев земель, изгнанных Революцией, и политические институты, например, местные парламенты, корпорации – знатных и незнатных людей – бальяжи, города и селения, священников и духовенство.
В этом нелегком вопросе очень важно, чтобы используемые нами понятия ясно отражали заложенные в них максимально четкие идеи, ибо понятно, что злоупотребление словом «народ» стало первой и главной причиной всех тех зол, излечить которые – войной и уговорами – ныне пытаются все государства Европы.
Если мы, как то прописано в любом законодательстве, сочтем действующую
