Пути России. Народничество и популизм. Том XXVI - Коллектив авторов
Заключение
Опасность правого популизма для демократии проистекает, во-первых, из его коммуникативной стратегии, позволяющей сделать его верных последователей невосприимчивыми к любой рациональной аргументации, и, во-вторых, из новых возможностей распространения фейковых новостей и теорий заговора через интернет и социальные сети.
Правые популисты поднимают проблемы, игнорируемые другими партиями, однако не для того, чтобы предложить свои решения, а чтобы агитировать сторонников и манипулировать волей народа. Поскольку в основе их действий лежат обвинения в адрес государственных властей и конкретных лиц, они выбрали темы, обещающие эмоциональную реакцию народа. Правый популизм предлагает себя в качестве «плавильного котла» для всех антигосударственных групп, стоящих на крайне правых и антисемитских позициях, в том числе теоретиков заговора. Оказавшись же у власти, популистские лидеры стремятся приостановить демократический механизм контроля.
Основанием для распространения правого популизма послужили дефициты демократии, связанные с проблемами по интеграции народа, возникшими у ранее доминировавших партий, концом коммунистического правления и угасанием памяти о Второй мировой войне и ее причинах, связанных с превращением правых националистических популизмов в диктатуры.
Бороться с нынешним правым националистическим популизмом крайне сложно, так как он использует приемы политической коммуникации диктатур 1930-х годов: распространяя образы врага, он делает своих последователей полностью невосприимчивыми к любым рациональным аргументам. Праворадикальный популизм с его акцентом на стимуляцию эмоций и стремлением избежать критических размышлений является феноменом контрпросвещения.
Круглый стол «популизм и постсоциалистическая трансформация России»
Вступление
Ольга Здравомыслова, Горбачев-Фонд
Как следует из названия темы, в центре обсуждения – отечественный вариант явления, которое определяется понятием популизм. Предлагая программу круглого стола, мы сформулировали следующие предварительные замечания[95].
Обращаясь к недавней истории, надо прежде всего подчеркнуть, что в годы перестройки (1985-1991 годы) началось глубокое реформирование отношений власти и общества, создавалась основа для установления народовластия в нашей стране. Ключевым событием в этом процессе стал Первый съезд народных депутатов СССР (25 мая – 8 июня 1989 года), положивший начало современному российскому парламентаризму. Одновременно в обществе формировалось демократическое движение, которое в перспективе могло стать реальной политической силой. По выражению М.С.Горбачева, «1989-й год нанес сильнейший удар по всей политической системе, потому что люди поверили в свои силы»[96].
Тем не менее политическая динамика съезда в значительной степени стала определяться противостоянием большинства депутатов («агрессивно-послушного большинства», по выражению Ю.Н. Афанасьева) и оппозиции – радикальных демократов (Межрегиональная группа), претендовавших на идейное лидерство. Одновременно развернувшаяся критика государственной марксистско-ленинской идеологии и советской системы в целом, а также постепенная деградация советских социальных институтов способствовали тому, что у большой части общества нарастали растерянность, ощущение духовного и идейного вакуума. Одним из влиятельных идейных и политических факторов стало то, что на мощной волне демократизации началась антибюрократическая кампания – она вдохновлялась сильным запросом снизу на социальную справедливость.
На этом противоречивом основании сформировалась благоприятная среда для появления политиков-популистов, наиболее ярким из которых был Борис Ельцин в ранний период его деятельности. В дальнейшем, по мере превращения Ельцина в лидера радикально-демократической оппозиции курсу перестройки, его популистские черты заметно ослабли.
Примечательно, что в России и других советских республиках, ставших впоследствии новыми независимыми государствами, популизм так и не набрал серьезного влияния. Исключение представляет Белоруссия, где за годы правления Александра Лукашенко популизм превратился в мощную политическую силу.
В России в 1990-е годы популизм оказался невостребованным: перед подавляющим большинством населения встала задача выживания, а в немногочисленном слое формирующегося среднего класса шел поиск индивидуальных стратегий адаптации.
В отличие от 1990-х в начале XXI века в российской политике стали все более активно использоваться популистские технологии.
Анализируя понятие популизм на основе опыта прежде всего стран Латинской Америки, Карлос де ла Toppe рассматривает его: 1) как идеологию, «в которой у вас есть „настоящий народ“ против „плохих элит“»; 2) как предвыборную стратегию; 3) как политическую логику («способ зафиксировать общественный антагонизм, расшатать политическую систему, чтобы создать новые институты»)[97].
В связи с отечественным опытом возникает вопрос о том, в какой мере популизм характеризует политическую жизнь последнего тридцатилетия российской истории?
Андрей Рябов, ИМЭМО РАН
В российской и политической литературе – как в профессиональных работах, так и в политической публицистике – доминирует расширительное понятие популизма. В этой связи мне вспоминается недавнее выступление на одном из международных форумов экс-президента Польши Александра Квасьневского, который предложил разделить, собственно, популистские технологии, которые в современных условиях используют практически все политики и политические партии вне зависимости от их политико-идеологической направленности, что продиктовано особенностями современных массовых коммуникаций. И популизм политических акторов, популизм как политические идеологии.
В этой связи хотелось бы направить дискуссию именно в русло этого, более узкого, понимания популизма. Как мне кажется, такая постановка сразу позволяет высветить несколько вопросов, так или иначе возникающих при изучении не просто политических движений в постсоветской России, а политических циклов ее политического развития.
Вопрос, с которого хотелось бы начать. Почему мощный политический запрос на популизм, родившийся в эпоху перестройки и способствовавший появлению популистских политиков и партий различного масштаба, еще сохранявшийся в начале 1990-х, затем фактически исчез? С чем это было связано?
Неизбежно возникает и второй вопрос. Почему в современном российском обществе в начале XXI века, в его первые два десятилетия так и не появились новые сильные политические движения популистского характера, новые популистские политические партии? Как постановка вопроса о популизме сочетается с широким распространением таких идеологических конструктов, как элитизм, пропаганда различных вариантов сословности? Как столь разные понятия оказываются подчас рядом в политическом дискурсе?
Наконец, третья группа вопросов. Явления и акторы, которые мы так или иначе упоминаем в постсоветской, постсоциалистической России в связи с обсуждением популизма, являются теми же самыми, что и в остальном мире, или мы имеем в виду здесь нечто особенное, некое иное качество популизма? Может быть, как это уже было предложено в одном из докладов симпозиума, необходимо ставить вопрос о новом популизме – неопопулизме, применительно в том числе к постсоциалистической России?
Доклады и дискуссии
Василий Жарков, Московская высшая школа социальных и экономических наук (Шанинка)
Можно ли найти элементы популизма в демократическом движении конца 1980-х – начала 1990-х годов?
Непосредственный источник для моего анализа – стенограмма Первого съезда народных депутатов, опубликованная Президиумом Верховного Совета СССР, а также некоторые другие материалы. В качестве отправной точки я выбрал оптику Ральфа Дарендорфа[98], который говорит о популизме в следующем контексте: популизм – это обычный выбор, который делают экзотические
