Роман Носиков - Россия будет воевать
Тем не менее, сказать все же надо, потому что мы именно перед боем. А перед боем я полагаю весьма полезным подумать о том, кто мы такие, как пришли сюда и зачем.
В последнее время я как-то подозрительно часто стал слышать о некоем загадочном «креативном классе», который противостоит «системе», Путину, традиции рабства и даже «коллективному Путину, Сталину и Грозному». О классе, интересы которого превыше всего, и который все почему-то определяют по-разному.
Вот политолог Станислав Белковский формулирует свою точку зрения:
«Понимаете, есть теория креативного класса, автором которой является американо-канадский экономист Ричард Флорида, он написал большую книгу под названием «Креативный класс: люди, которые меняют будущее». В этой книге четко расписано, что именно геи являются важнейшей движущей силой и составной частью креативного класса, потому что им присущи важнейшие черты тех людей, которые меняют будущее. В первую очередь — креативность и толерантность. Они создают среду, в которой креативный класс может сформироваться».
Мне бы на этом и успокоиться. Показать пальцем, произнести краткое «пидарасы» и молча уйти.
Но не все так просто.
Кто-то еще говорит про «белые воротнички» и «норковые шубы».
Сергей Ервандович Кургинян противопоставляет шубам ватники.
Я не могу оставить уважаемых читателей в положении, в котором они будут вынуждены выбирать одну из трех ошибочных теорий.
Правда в том, что «креативный класс», шубы и ватники тут совершенно ни при чем.
Фронт в этот раз прошел по другой линии.
Давайте-ка лучше поговорим о нашем поколении — кому больше тридцати и меньше сорока. О поколении, которое уже готово вступить во владение страной. Мы уже достаточно опытны и матеры, чтобы руководить, в отличие от наших младших братьев, но еще более многочисленны и активны, чем поколения старшие.
Та война, что начинается сейчас, — будет войной между двумя версиями нашего поколения.
Поколения последних советских детей.
Помните такое выражение, весьма любимое престарелыми либералами в применении к советскому человеку — «антропологическая катастрофа»? Этим термином обозначают урода, мутанта, который был выращен в Советском Союзе в условиях советской жизни. Он-де был ленив, он был патерналистичен, иждивенчески настроен. Одним словом, природный раб: бей его кнутом и бросай кости — вот и все обращение.
Любящие это выражение, как правило, умалчивают о том, что все, что дает им возможность носить интеллигентные бородки, дорогие костюмы и очки в золотой оправе, создано не кем-то, а именно советским человеком. Тем самым лентяем, который не умел работать. Это им построены приватизированные заводы, шахты, вышки. Им разработана военная техника. Им создана система образования и здравоохранения. Наука. Принята эстафета от великой русской, и создана великая советская культура.
Но повод поговорить о катастрофе все же есть. Просто это — катастрофа другого рода.
Сейчас, мои дорогие читатели, я буду разворачивать перед вами эпическое полотно. Я буду говорить о великой трагедии, достойной пафоса 300 спартанцев или Трои. Потому что я буду говорить о нас.
Наше поколение — особенное. Не так особенное, как бывают особенны все поколения, а совсем. У нас уникальная история. У нас уникальные свойства, которые мы приобрели именно в результате нашей истории и тех событий.
Мы не были советскими людьми. Мы не строили гидроэлектростанций, не покоряли Сибирь, не бороздили всякие там просторы. Мы не успели стать советскими людьми. Мы были советскими детьми. Последними советскими детьми в истории той страны.
И те процессы, которые происходили в нашей стране в 1986–1991 годы, мы наблюдали глазами детей. Это был период нашего формирования как личностей и как членов социума.
Есть такой процесс — социализация. В соответствии с Вики:
«Социализация — процесс усвоения индивидом образцов поведения, психологических установок, социальных норм и ценностей, знаний, навыков, позволяющих ему успешно функционировать в обществе».
Это период усвоения общественных идеалов, ценностей, правил принятия решений, знаний о возможностях среды, об опасностях, о поощряемом и порицаемом поведении и так далее.
Социализация бывает как стихийная — просто от общения с людьми и общей с ними деятельности, так и направленная — октябрятская дружина, пионерская, комсомол… и так далее.
А вот потом начинается взросление, которое неразрывно связано с осознанием собственной смертности и выработкой собственной методики преодоления этой смертности или смирения с ней.
Это был именно тот момент, когда нашему поколению старшие товарищи, одев костюмы и очки в золотой оправе, сообщили, что наша социализация — ложная, привитые нам идеалы — преступны, Родина — уродина. И сразу вслед за этим радостным известием с диким треском, придавливая идеалы социальной справедливости, мечту стать ихтиологом, писателем, космонавтом, разведчиком, первую любовь, дружбу народов, рухнуло наше общество, наша страна, среда, к которой мы социализировались.
Наша социализация оказалась невостребованной. Мы были воспитаны для одного общества, а жить пришлось в другом. Наши идеалы, культурные сценарии, поведенческие стереотипы, конструируемые средой годами, оказались не нужны и даже вредны в новой социальной среде.
Многие из нас погибли, так и не сумев адаптироваться к новой жизни.
Чтобы выжить, нам приходилось разрушать свою социализацию. Мы приучались не верить в высокое, мы разбирали руками наши идеалы и бросали их куски в пропасть. Выцарапывали ногтями следы великих имен истории. Стирали все, что могло помешать нам выжить. Все, что отвлекало.
Те из нас, что выжили, очутились один на один с разрушенным механизмом доверия, который нужен для нормального функционирования в социуме, выстраивания личных связей. В том числе и создания семьи.
Огромное количество моих друзей до сих пор не женаты и не имеют детей. После такого предательства они просто не умеют доверять и доверяться, что для таких дел совершенно необходимо.
Мы — поколение тех, кого растили для моногамии, но кто жил в обществе открытого промискуитета. Те, кто хотел стать зоологом, а стал экономистом — специалистом по серым схемам. Писатель стал юристом, художник — … Это те, кто не стал бандитом, проституткой и наркоманом. А ведь эти юные отморозы, малолетние проститутки и наркоманы 90-х, — они набраны именно из нашего поколения.
Мы не успели стать советскими людьми, которыми должны были стать. Мы не строили лунных городов, не сажали яблони на Марсе. Мы …
Мы не стали тем, кем мы мечтали в детстве, но мы выжили.
Некоторые из нас не просто выжили, а и неплохо заработали. Мы до упаду потанцевали на вечеринках, походили в стрип-клубы, поездили по курортам, оторвались на дискотеках, понюхали кокаин… Ну что еще надо? Серая схема, накрашенная любовница, вторая, третья, четвертая, яркий клуб, еще одна серая схема….
Надо же как-то разбивать свою жизнь среди схем?
И вот тут начинается последнее и решающее деление.
Есть те из нас, кто сроднился с этим образом жизни, мысли и даже нашел в нем какие-то идеалы. Это очень похоже на стокгольмский синдром:
— Это наше предназначение! Ты не понимаешь, просто мы нужны, чтобы чистить мир от лохов! — радостно заливает тебе слюнями воротник белой рубашке твой пьяный однокурсник, похлопывая тебя по плечу рукой, в которой он еще держит суши с лососем. И в этот момент ты понимаешь, что ты — дерьмо, твой приятель — зомби, ты скоро разведешься, твоя любовница — несчастная женщина. Это — ад.
Ты среди могильных крестов одних и кайфующих других вдруг понимаешь, что в твоем механизме что-то расстроилось. Что-то не так.
Ты не понимаешь, как так вышло, что для тебя добро стало синонимом слова «мне», а зло — синонимом слова «другому».
И ты начинаешь делать то, что делать «успешному парню» всегда делать опасно. Ты начинаешь разбирать на части собственную душу, чтобы найти то, что испортилось.
Ты ковыряешься часами в том, чего никогда не понимал. Шарахаешься в буддизм, в язычество. Пока не приходишь к самому началу. К тому, что сделало славянские племена одним народом.
Ты по крупице, пинцетом, собственными руками выстраиваешь Идеальное из кусочков знания даже не о Добре и Зле, а о плохом и хорошем, о красивом и некрасивом. Ты это делаешь часами, сутками и неделями. Потому что приходится заниматься воспитанием себя как ребенка — приходится заново, при помощи воли отращивать у себя способность любить и доверять, понимать, что такое Добро и что такое Зло. И, преодолевая уже сложившиеся социальные навыки, становиться тем, кем собирался с самого начала.
Мы — «селф-мейд» более чем кто бы то ни было. Потому что нам вручную удалось воссоздать свою душу, веру и совесть (именно поэтому я, кстати, уверен, что Авраму Францевичу Покою никак не может быть больше сорока лет — только мой ровесник может так интересоваться идеальным; ведь в такой степени, как наше поколение, никого больше идеального не лишили).
