Виктор Илюхин - Вожди и оборотни
Все это хорошо напоминает годы репрессий, когда дети и родители отрекались друг от друга только потому, что кто-то из них объявлялся «врагом народа». Страшно все это. Приводит в ужас сама мысль о возможности существования трагичных параллелей тех лет и нынешнего времени. Но факты — упрямая вещь.
24 октября 1988 года вместе со старшим братом, по указанию Гдляна, была задержана, а потом и арестована Мусаханова Саджида — 1945 года рождения, научный сотрудник Ташкентского государственного университета. Ее обвинили в сокрытии многомиллионных ценностей, нажитых преступным путем ее отцом. В следственных изоляторах она провела, как и брат, пять месяцев. Только через года с нее снимут полностью все обвинения. И все это время она писала письма с единственной просьбой — разобраться в обоснованности преследования семьи Мусахановых.
О нахождении под стражей Саджида вспоминает, как о кошмарном, страшном сне. На следствии ей постоянно вбивали в голову мысль, что если она не выдаст миллионы, то отец будет расстрелян, что дочь и муж арестованы, все родственники репрессированы. 12 или 13 ноября ей объявили, что дочь уже арестована, муж сидит среди смертников, а сына сдали в детдом. Следователи продолжали требовать «чистосердечного» признания вины и раскаяния. Заявили, что достаточно одного их слова, и она, и дочь будут изнасилованы в тюрьме. Описать все издевательства, говорит Саджида, невозможно. В ней заговорили материнские чувства, инстинкт сохранения детей. Она не выдержала и дала ложные показания ради их спасения. 26 декабря 1988 года из изолятора под присмотром следователей написала «покаянное» письмо Генеральному прокурору СССР. В нем Саджида просила лишь об одном: «Очень прошу Вас решить положительно вопрос об изменении меры пресечения моей дочери Асамовой Ферузы. Это пишет Вам мать в горе и отчаянии. С покорностью жду решения своей участи».
Мусаханова Саджида настолько была запугана, что действительно поверила в арест дочери, о котором постоянно твердили следователи. На самом же деле ее дочь под стражу не брали. Арестом угрожали, выбивая из матери ложные показания.
В мае 1989 года Саджида еще напишет Генеральному прокурору СССР: «То, что Гдлян сделал с нашей семьей, является преступлением. В результате я почти полностью потеряла зрение, потеряла работу. Понесла серьезный моральный и материальный ущерб. Это ли не ущемление прав человека. Мы протестуем против методов Гдляна, возродившего худшие времена Берии. То, что делает группа Гдляна, Иванова — чудовищно, это не имеет ничего общего с законностью». К ее словам могу добавить лишь одно. Слово «Берия» фигурирует во многих других жалобах, письмах лиц, так или иначе соприкоснувшихся со следствием гдляновской группы.
Гдлян и его окружение хорошо помнят Сабирову Эльнуру. Она необоснованно в 1988–1989 годах просидела под стражей свыше шести месяцев и только после вмешательства первого заместителя Генерального прокурора СССР О. Д. Васильева была освобождена. Гдлян неоднократно ее допрашивал, в ход пускал угрозы и уговоры, обещания и ругань. Но больше всего с Эльнурой работал Карташян, лоб которого Гдлян сравнивал со лбом Сократа. Однако подследственные, другие лица, сталкивавшиеся с Карташяном, давали ему другие характеристики. Со слов следователей, в гдляновской группе он значился «колуном» № 1. С небольшим словарным запасом, который компенсировал отборной руганью, он отличался жесткой манерой допросов, переходящей грань дозволенного, небрежным, издевательским отношением к людям. Он редко составлял протоколы допросов. В его обязанность входило «расколоть», принудить допрашиваемого к даче показаний, получить от него явку с повинной. Все остальное доделывали другие следователи.
Я не случайно остановился на этих качествах Карташяна. По утверждению Э. Сабировой, она не могла выдерживать его допросов, с ней случались обмороки, она теряла сознание. Гдлян знает об этом, а также и о попытке Сабировой вскрыть себе вены во время одного из допросов, чтобы уйти из жизни. Одновременно с Э. Сабировой незаконно были задержаны и арестованы ее сын Гайрат и еще восемь родственников. В отношении всех их дела в последующем прекращены за отсутствием в действиях арестованных состава преступления. Сабирова Э. знала об этих арестах, да от нее и не скрывали, наоборот, шантажировали ими.
Вот что она вспоминает о Карташяне: «Впервые следователя Карташяна я увидела на допросе где-то 11–14 января 1989 года, точно уже не помню даты. Это не человек. Когда меня в один из дней завели в кабинет, Карташян заявил: «Я не знаю, кто с тобой вел дело в первые дни, но у меня ты заговоришь». Карташян сразу же стал требовать, чтобы я подтвердила, что мой муж взяточник и занимался преступными делами. Он все ходил вокруг меня, повторяя: «Брали все, и ты брала». Карташян оскорблял меня всякими словами, сыпал ими как семечками, унижал меня, как мать и женщину. Кроме того, Карташян шантажировал меня на каждом допросе, заявлял, что муж и сыновья будут расстреляны, что старший сын уже от меня отказался, что меня тоже расстреляют, что мои внуки будут воспитываться в детских домах и забудут о моем существовании. Карташян один раз ткнул меня пальцем в лоб, показывая, куда без промаха попадает пуля, когда меня будут расстреливать. Когда я выходила на прогулки, то почти всегда слышала крики «… а… а», нечеловеческий вой, а мне казалось, что там мучают моих детей…
В один из дней, когда меня допрашивали «внизу», в следственном изоляторе, он сказал, что мой муж «…стоит у стенки для расстрела». Мне от такого обращения Карташяна стало плохо».
Э. Сабирова не лжет. Ее показания подтверждаются объективными фактами. Их не так уж сложно было установить. Нами опрошены контролеры следственного изолятора, в котором она содержалась, другие работники, истребованы и осмотрены документы, составленные еще до возбуждения дела по нарушениям законности группой Гдляна.
Приведу несколько строк из рапорта младшего контролера Абдулатитова Э., адресованного 17 января 1989 года начальнику следственного изолятора Суздальцеву И. А.
«Докладываю, что 17 января 1989 года при возвращении с допроса з/к Сабировой Э. стало плохо, поэтому я был вынужден помочь ей, взяв под руки, довести до камеры. Когда я зашел за ней в кабинет, то обратил внимание, что следователи были возбуждены. Следователь Карташян повышенным тоном сказал мне: «Уведите ее», а ей: «Идите в свою камеру и подумайте». На лестнице, ведущей из следственного отдела в следственный изолятор, она стала наклоняться, теряла сознание».
К Сабировой Э. незамедлительно вызвали врачей, оказали ей необходимую помощь, запретили допрашивать, а затем перевели в санчасть. Суздальцев И. А. тоже был очевидцем происходящего. Он прибыл незамедлительно в камеру к Сабировой Э. после доклада дежурного по изолятору. Это было настоящее чрезвычайное происшествие.
Суздальцев вспоминает, что когда он наклонился над Сабировой Э., та ему через силу едва выговорила слова, пожаловалась на следователей, об унижениях ее на допросах, как женщины. Кроме этого он рассказал, что и ранее на грубое отношение следователей жаловались ему арестованные Осетров Т., Абдуллаева Р. и та же Сабирова Э. Он разъяснял им порядок обращения с жалобами к прокурору.
В материалах следствия есть документальные подтверждения попытки Сабировой Э. во время одного из допросов вскрыть себе вены острым концом крышки от коробки из-под бальзама. Гдлян знал и, я уверен, помнил об этом, только не хотел говорить, не хотел рассказывать своим избирателям, идолопоклонникам из Зеленограда. А надо было, может после этого они смотрели бы на своего кумира открытыми, трезвыми глазами. Гдлян смолчал, но о попытке самоубийства подробно рассказала врач-терапевт военно-медицинской службы Павлюченко Тамара Михайловна. Она оказывала медицинскую помощь Сабировой Э. Руку Сабировой Э. крепко перевязали бинтами. Однако Гдляна факт вскрытия вен ничуть не смутил. Он лично продолжил вскоре допросы больной женщины. Видел он и перебинтованную ее руку.
Безвинно содержавшаяся под стражей в то время в изоляторе Д. Камбарова вспоминает: «Во время допроса в кабинет зашел мужчина и мне сказал: встретишься со своей сестрой, но ты будешь молчать, а она будет говорить. Я сказала, что буду стоять и молчать. После этого завели в соседний кабинет, где был слышен плач и крик. В кабинете находился Гдлян, узбек с бритой головой, Карташян, Асланов, еще двое мужчин и Сабирова Эльнура. У Сабировой Эльнуры левая кисть была перебинтована, лицо было отекшее…»
Камбарова Д. воспроизвела нам эпизод из очной ставки с Сабировой Э. Очной ставки по-гдляновски, когда один говорит, а другому не задают вопросов и не разрешают что-то возразить или подтвердить. Такие очные ставки нигде не фиксировались. Их, в нарушение всяких процессуальных норм, использовали как метод давления и шантажа несговорчивых.
