Юрий Мухин - Тирания глупости

— И все-таки Сталин, судя по всему, благоволил Лысенко и недолюбливал Вавилова.

— Тут с вами, пожалуй, можно согласиться. С одной лишь оговоркой: Сталин обычно не руководствовался личными симпатиями и антипатиями, а исходил из интересов дела. Думаю, так было и в этом случае.

Не помню точно, кажется, в 1940 г. в Центральный Комитет партии обратились с письмом двое ученых-биологов — Любищев и Эфроимсон. В довольно резких тонах они обвиняли Лысенко в подтасовке фактов, невежестве, интриганстве и других смертных грехах. В письме содержался призыв к суровым оргвыводам по отношению к «шарлатану», наносящему огромный вред биологической науке.

Мне довелось принять участие в проверке письма. Лысенко, конечно же, оправдывался, приводил разные доводы, когда убедительные, когда нет, но никаких «контрсанкций» по отношению к обидчикам не требовал. Это был его стиль — не превращать науку в конкурентную борьбу с обязательным устранением проигравших. Он страстно, фанатически верил в свою правоту, испытывая подчас наивные надежды, что противники в силу неопровержимости фактов рано или поздно придут к таким же выводам и "сложат оружие" сами, без оргвыводов со стороны руководящих инстанций. "Вот видите, — сказал по этому поводу Сталин, органически не выносивший мелких склок и дрязг, характерных для научной и творческой среды. — Его хотят чуть ли не за решетку упечь, а он думает прежде всего о деле и на личности не переходит. Хорошее, ценное для ученого свойство".

И второй, весьма типичный для Лысенко факт. Когда арестовали Вавилова, его ближайшие сторонники и «друзья» выгораживая себя, один за другим стали подтверждать «вредительскую» версию следователя! Лысенко же, к тому времени разошедшийся с Вавиловым в научных позициях, наотрез отказался сделать это и подтвердил свой отказ письменно. А ведь за пособничество "врагам народа" в тот период могли пострадать люди с куда более высоким положением, чем Лысенко, что он, конечно же, прекрасно знал…

В научной полемике, которая разгорелась между ними в 30-х гг., Лысенко и его сторонники продемонстрировали куда больше бойцовских качеств, твердости, настойчивости, принципиальности.

Вавилов же, как признавали даже его единомышленники, лавировал, сдавал одну позицию за другой, старался сохранить хорошие отношения и с "вашими и с нашими", что у меня, например, всегда вызывало раздражение и недоверие — значит не уверен в своей позиции, боится ответственности. Думаю, что у людей, непосредственно руководивших в тот период наукой, были такие же чувства, хотя, конечно, в таких делах решать должны не эмоции.

Определенное малодушие и слабость проявил Вавилов и находясь под следствием, когда, не выдержав психологическою давления следователей, оговорил не только себя, но и других, признав наличие вредительской группы в Институте растениеводства, что, естественно, обернулось мучениями и страданиями совершенно невинных людей. Но об этом, правда, я узнал намного позже. В тот же период ни я как нарком земледелия, ни тем более Сталин во все перипетии борьбы между Лысенко и Вавиловым, в обстоятельства его ареста не входили…

Лысенко же даже под угрозой четвертования не оговорил бы ни себя, ни тем более других. У него была железная воля и стойкие моральные принципы, сбить с которых этого человека представлялось просто невозможным».

А Российская академия наук приняла в свои члены Солженицына. Ах, какое приобретение! Однако вспомним, что курганский хирург Гавриил Абрамович Илизаров, действительная слава советской науки, так и не смог стать академиком, серая академическая вошь сделала все, чтобы его забаллотировать.

Я пытался провести мысль, что в нашей науке авторитеты всецело зависят от пропаганды, их раздувает пресса. Поскольку у этих авторитетов появляются тысячи последователей, то для последних любая критика идей их авторитета равносильна признанию их собственной глупости (во-первых) с угрозой отстранения от кормушки (во-вторых). И они жестоко подавляют критику именно поэтому. Именно поэтому они боятся дискуссий и охотно идут на доносы.

Ведь смотрите — аналогичное положение у меня с Марксом.

Представьте, что утверждение его о том, что «государство — это продукт классовых противоречий» является своеобразной теорией относительности. Я не отрицаю, что в государстве могут быть классовые противоречия, но сами по себе они не являются тем, что государство образовывает. То есть Марксова «теория относительности» — это не картина мира, а лишь ее фрагмент, да еще и не обязательный, действительный только для определенных условий.

Но вы посмотрите на марксистов — ведь они никакие доводы принимать не хотят. Жизнь показала бредовость этой идеи, а они и на жизнь смотреть не хотят! Маркс велик — и все тут! А сколько доносов «куда надо» на меня последовало бы лет тридцать назад?

Маркс-то велик, но вы-то, марксисты, тут при чем?

Как я, не физик, могу узнать, что теория Эйнштейна — это истина, а не фрагмент ее? Ведь вы, эйнштейнисты, не рассматриваете доводы против, не вникаете в то, что говорят оппоненты.

Мне тогда казалось, что я достаточно убедительно показал паразитическую суть современных «ученых» (не всех, разумеется), тем не менее со мной в дискуссию вступил очень уважаемый мной философ С. Г. Кара-Мурза, по первой профессии — химик, доктор наук. В результате вопрос об ученых и их глупости и подлости был дополнительно рассмотрен. Ниже я дам этот спор, предваряя его эпиграфом из «Записок о кошачьем городе» Лао Шэ.

«— А есть ли у вас ученые?

— Есть и очень много! — не без иронии ответил Маленький Скорпион. — Обилие ученых свидетельствует либо о расцвете культуры, либо о ее упадке. Смотря по тому, что понимать под учеными»

Итак, свою статью «О науке, паразитах и способе рассуждения» С. Г. Кара-Мурза начинает так:

«Газета «Дуэль» выходит с подзаголовком: "Для тех, кто любит думать". Благородный девиз поднимает самоуважение читателя.

Как известно, нашу страну растоптали, а нас обобрали с помощью слов и "общественных идей". Выстрелов, с учетом масштабов поражения, было мало. Они были скорее частью кровавого спектакля как особого выражения тех же «идей». То есть их целью было воздействие на сознание, а не физическое уничтожение тех, кто сопротивлялся.

Главным условием успеха «реформаторов» было достигнутое с помощью идеологической машины КПСС расщепление сознания большинства городских жителей СССР. То есть создание на достаточно длительный срок искусственной шизофрении среднего советского человека. Задача была непростая, и силы вовлечены огромные.

Успешно противодействовать этой искусственной шизофрении можно и малыми силами — лечению способствует сама жизнь.

Поэтому главная задача оппозиции, не сравнимая по своей важности ни с какими другими, — именно "починка сознания". Прежде всего восстановление и подпитка главного охранителя целостности сознания — здравого смысла. Эту работу могла бы делать и бесправная Дума, и немногочисленные партии, и слабенькие газеты оппозиции.

Пока что, на мой взгляд, эта работа делается плохо. Во многом потому, что наши активисты обуреваемы желанием "дело делать" (по выражению Ю. И. Мухина). Какого же дела можно ждать от людей в состоянии шизофрении, хотя бы и искусственной? Слава богу, еще работает внутренний тормоз, и люди пробуют «дело» на ощупь, идут медленными шажками. А рассудительных людей, явно сохранивших здравый смысл, очень ценят (что видно хотя бы по выборам Стародубцева и Тулеева)».

У нас с Сергеем Георгиевичем действительно разные способы не столько рассуждений, сколько мышления.

Возьмем, к примеру, последний абзац. Сергей Георгиевич укоряет меня за желание заставить «Дело делать» шизофреников, хотя меня самого он в эту компанию вроде не записывает. Но почему нормальный человек не может убедить шизофреников сделать Дело? Скажем, корабль шизофреников тонет, а меня «обуревает желание» заставить шизофреников сделать Дело — надеть спасательные жилеты. Чем это плохо? Другой случай — если я сам шизофреник и предлагаю, к примеру, остальным на тонущем корабле спуститься в бар, выпить по кружке пива (чтобы морской воды меньше влезло) и, скажем, порассуждать о здравом смысле.

Кстати, довольно двусмысленно упоминать в одном абзаце со мной Тулеева и Стародубцева. Получается, что они, не в пример мне, Дела не делают и делать его не призывают, а делают то, что нравится Сергею Георгиевичу, — с позиций здравого смысла рассуждают. За это, надо думать, их избиратели и любят.

И есть тонкость. Сергей Георгиевич даже не догадывается, что он сам «Дело делать» призывает непрерывно. Но какое? Я призываю народ сделать такое Дело: установить суд над властью и сделать ее ответственной. Он, скептически к моему Делу относясь (хочет он этого или не хочет, понимает он это или нет), призывает своим скепсисом народ сделать другое Дело: отстоять в России безответственную перед народом власть. Вот эту тонкость обычно мало кто замечает.