Юрий Емельянов - Сталин перед судом пигмеев
Расчет Хрущева на то, что признание им ошибочности прежних действий советского правительства произведет на югославов столь сильное впечатление, что они немедленно восстановят существовавшие до 1948 года отношения, не оправдался. Более того, когда Хрущев услыхал критические высказывания Тито о Сталине, он так энергично стал защищать покойного, что это чуть не привело к срыву официального визита. Правда, поездка советской делегации увенчалась принятием Белградской декларации, в которой говорилось о восстановлении Добрососедских отношений, но возвращения Югославии в социалистический лагерь, на которое надеялся Хрущев, не произошло. Это позволило Молотову усилить свою атаку на политику Хрущева в отношении Югославии.
Выступая 9 июня на заседании Президиума ЦК в прениях по докладу Хрущева о поездке в Югославию, Молотов заявил: «Считаю неправильным утверждать, что мы в переговорах с Югославией основывались на позициях Марксизма-ленинизма». Ему возражали все остальные члены Президиума. Хрущев заявил, что «исходные позиции Молотова неправильные». Микоян предложил доложить Пленуму ЦК о наличии в Президиуме двух точек зрения по югославскому вопросу.
Обсуждение итогов поездки Хрущева в Югославию состоялось на июльском Пленуме ЦК КПСС. В своем докладе на пленуме Хрущев особо остановился на разногласиях с Молотовым. Последний выступил против того, чтобы возлагать вину за разрыв на Берию и Абакумова. «Тогда ответственность за разрыв падет на Сталина, — заявил Молотов, — а этого нельзя делать», «На Сталина и Молотова», — бросил в ответ Хрущев. Тем самым Хрущев напоминал о том, что разрыву с Югославией предшествовала переписка руководителей этой страны со Сталиным и Молотовым. Теперь Хрущев не только не защищал Сталина, как это было во время пребывания в Югославии, но решительно атаковал его. Молотов был явно к этому не готов, а поэтому лишь заметил: «Это — новое». «Почему новое?» — спросил Хрущев. «Мы подписывали письмо от имени ЦК партии», — заявил Молотов. «Не спрашивали ЦК», — возражал Хрущев. Так логика борьбы за власть неожиданно втянула Хрущева в борьбу против Сталина, которую он затем вел до конца своей жизни.
Хотя Молотов настаивал, что позиция Хрущева в югославском вопросе — это отход от принципов ленинизма, пленум одобрил итоги визита советской делегации в Югославию. Однако победа Хрущева над Молотовым не была полной. Молотов сохранил все свои правительственные посты, а главное — авторитет опытного партийного руководителя. Молотов воспринимался как живой ученик и продолжатель дела Ленина — Сталина, под начальством которых он работал в Секретариате ЦК, а затем в Политбюро с начала 20-х годов. Несмотря на острую критику Сталина в его адрес на октябрьском (1952 г.) Пленуме ЦК, Молотов в течение трех десятилетий был вторым человеком в стране после Сталина. Молотов вместе с Кагановичем и Ворошиловым были наиболее близкими людьми к Сталину в 30-е годы, в разгар острой внутрипартийной борьбы. Авторитет Молотова позволял ему давать наиболее весомые идейно-политические оценки. С такой же жесткостью, с которой Молотов обвинял Маленкова в «теоретически ошибочных и политически вредных взглядах» и критиковал политику в отношении Югославии за «отступление от ленинизма», он мог обрушиться на всю политику Хрущева. Поскольку неурожай на целине осенью 1955 года подтвердил опасения Молотова, высказанные им в период принятия решения по освоению целинных и залежных земель, Хрущев боялся, что Молотов станет обвинять его в «авантюризме» или в чем-нибудь похлеще.
Волнения Хрущева возрастали по мере приближения XX съезда КПСС. В своих воспоминаниях Хрущев писал: «Итак, мы подошли вплотную к очередному съезду партии. Я отказывался от отчетного доклада и считал, что раз мы провозгласили коллективное руководство, то отчетный доклад должен делать не обязательно секретарь ЦК. Поэтому на очередном заседании Президиума ЦК я предложил решить, кто будет делать отчетный доклад. Все, в том числе Молотов (а он как старейший среди нас имел более всего оснований претендовать на роль докладчика), единогласно высказались за то, чтобы доклад сделал я. Видимо, тут сыграло роль то обстоятельство, что по формальным соображениям именно Первый секретарь Центрального Комитета партии обязан выступить с отчетом. Если же обратиться к другому докладчику, то могло оказаться много претендентов, что вызовет сложности. После смерти Сталина среди нас не было человека, который считался бы признанным руководителем. Поэтому и поручили сделать доклад мне».
Комментируя это замечание Хрущева, Эдвард Крэнкшоу писал: «Хрущев никогда бы не позволил кому бы то ни было выступать с отчетным докладом. Это было бы равносильно признанию им своего поражения». В то же время упоминание Хрущевым того, что Молотов «имел более всего оснований претендовать на роль докладчика», могло свидетельствовать о том, что о таком варианте говорили некоторые члены Президиума. Хрущев вряд ли мог спокойно воспринять выдвижение кандидатуры Молотова в качестве основного докладчика на съезде. Однако вряд ли в последние дни перед съездом партии могло подвергнуться пересмотру решение, о котором было объявлено в повестке дня съезда задолго до его начала. Не исключено, что Хрущев, как обычно, излагал события весьма неточно, и речь шла о другом.
Во-первых, речь могла идти о предложении Молотова выступить с докладом о программе партии. Как известно, на XIX съезде была создана комиссия, которая должна была доложить следующему съезду о проделанной работе. Каганович вспоминал, что еще во время отпуска Хрущев позвонил ему и сказал: «Молотов предлагает включить в повестку дня XX съезда вопрос о программе партии. Видимо, он, Молотов, имеет в виду, что докладчиком по этому вопросу будет он. Но если уже включать в повестку дня съезда вопрос о программе, то докладчиком надо назначать тебя, потому что ты этим вопросом занимался еще к XIX съезду. Но вообще, — сказал он, — мы не готовы к этому вопросу». Я ему ответил, что я тоже считаю, что мы не успеем подготовить этот вопрос, поэтому включать его в повестку дня XX съезда нельзя».
Во-вторых, Хрущев мог спутать вопрос о первом докладчике с вопросом о председательствующем на первом заседании съезда. Дело в том, что уже в течение нескольких десятилетий съезды партии открывал В.М. Молотов. Поэтому накануне XX съезда, вероятно, обсуждался протокольный вопрос, кто будет открывать его, и некоторые члены Президиума ЦК решили следовать сложившейся традиции. Хотя выступление в связи с открытием съезда было обычно кратким, оно могло содержать ряд принципиальных оценок периода, прошедшего после XIX съезда. Хрущев стремился не допустить первого выступления Молотова на съезде, которое могло бы пойти вразрез с его позицией.
Для того чтобы одержать верх над Молотовым, Хрущеву надо было сокрушить его авторитет, А для этого надо было ударить по исторической основе авторитета Молотова, как второго человека в стране во времена Сталина. Чтобы доказать негодность Молотова как партийного руководителя, надо было опровергнуть правильность действий самого Сталина. Первую попытку такого рода Хрущев предпринял уже на июльском Пленуме ЦК, когда обвинил Молотовая Сталина в самовольном принятии решений о разрыве с Югославией в 1948 году. Видимо, после этого Хрущев решил пойти по тому же пути дискредитации Сталина, по которому уже шел Берия в марте — июне 1953 года.
В то же время Н.С. Хрущев прекрасно понимал, что в случае обострения борьбы в руководстве ему могут быть предъявлены обвинения, похожие на те, что были выдвинуты против Маленкова в январе 1955 года. Для обвинений Хрущева в моральной ответственности за многие нарушения законности были веские основания. Позже в записке комиссии Политбюро ЦК КПСС, составленной в декабре 1988 года, говорилось: «В архиве КГБ хранятся документальные материалы, свидетельствующие о причастности Хрущева к проведению массовых репрессий в Москве, Московской области… Он, в частности, сам направлял документы с предложениями об арестах руководящих работников Моссовета, Московского обкома партии». Возглавив партийную организацию Украины в 1938 году, Хрущев развернул репрессии в этой республике. В справке комиссии Политбюро 1988 года говорилось: «Лично Хрущевым были санкционированы репрессии в отношении нескольких сот человек… Летом 1938 года с санкции Хрущева была арестована большая группа руководящих работников партийных, советских, хозяйственных органов и в их числе заместители председателя Совнаркома УССР, наркомы, заместители наркомов, секретари областных комитетов партии. Все они были осуждены к высшей мере наказания и длительным срокам заключения».
Правда, устранению документов, свидетельствующих о его роли в репрессиях, помогло назначение в 1953 году Хрущева главой комиссии по архиву Сталина. Хотя комиссия ни разу не собиралась, ее председатель получил возможность разбирать архивные документы Сталина. Затем в 1955 году Н.С. Хрущев взял под свой контроль Общий отдел ЦК, в ведении которого находились наиболее секретные партийные архивы. В книге Р. Баландина и С. Миронова «Заговоры и борьба за власть» приведено высказывание историка В.П. Наумова: «В 1955 году По распоряжению Хрущева были уничтожены бумаги Берии, документы о Сталине и о других руководителях партии. Всего было уничтожено 11 бумажных мешков. Чем более надежно скрывались документы, тем более эмоционально осуждал Хрущев преступления, в которых сам принимал участие».
