Феликс Чуев - Так говорил Каганович

Я разделся в прихожей, вошел в комнату, мы поздоровались за руку. Каганович сказал, что знает мои стихи.

– Вам, наверно, лет около пятидесяти?

– Сорок пять, – ответил я.

– Феликсом назвали в честь Дзержинского? Папа, наверно, был чекистом?

– Нет, летчик. Коммунист.

– Значит, интернационалист, – сделал вывод Каганович.

Заговорили о недавней кончине Молотова.

– Он умер, значит, от воспаления легких? – спросил Каганович.

– Да, – отвечаю, – а крепкий был. Когда он заболел, я звонил Тане и Сарре Михайловне (домработница и племянница жены. – Ф. Ч.), они сказали: «Скоро он вернется из больницы, и вы сразу к нам приедете».

– Несколько неожиданно, – говорит Мая Лазаревна.

– В апреле, год тому назад, больше года, я его видел, – говорит Каганович.

– Еще рюмочку выпивал, – говорю я.

– До закона? – спрашивает Мая Лазаревна.

– Нет, вот день рождения его был 9 марта, он речь произнес. 97-й год ему пошёл.

– Я читал то, что было напечатано о нем в «Московских новостях», – говорит Каганович.

– Ерунда, не верьте, – говорю я.

– Мы верим всему, что в газетах, привыкли так, – замечает дочь.

– Я тоже так привык, – отвечаю, – но мне сказали, что Молотову это даже не показывали, чтоб не расстраивать. Он так и не видел. Четыре года назад Евгений Джугашвили, внук Сталина, привез к нему журналистку, и она написала, что якобы он сказал: «Хочу дожить до ста лет».

– Да, да, «живу счастливо», – подхватывает Каганович. – Не похоже на него.

– На него не похоже, не в его ключе. У него критический ум. Смотрел трезво. Я их понимаю: они хотели показать, что он живой.

– Кто это – они? – спрашивает Каганович.

– Журналисты, – отвечаю.

– Только ли журналисты? Такую вещь не могли печатать без какого-нибудь разрешения.

– Газета, которую мало кто читает, – отвечаю. – Возможно, за границей написали о нем чепуху…

– То решили у нас что-то напечатать, – соглашается Каганович, – что он живой, что он хорошо живет…

– Что у него пенсия большая.

– Возможно, написали за границей, что он плохо живет. Я думаю, что это не без ведома… Политическая штука. Акт политический.

Мы немного помолчали.

– Мы работали вместе, тридцать лет в ЦК, – заговорил Каганович. – Я познакомился с ним в революцию. В июле Семнадцатого года, когда я приехал в Петроград. А он ведал информацией, информационным аппаратом ЦК. И вот я вместе с другими – Аросев, Мальцев… А вы с ним как познакомились?

– Я написал стихи, за которые меня ругали при Хрущеве. Большие неприятности были. До сих пор не напечатаны. Мне сказали, что он прочитал эти стихи, ему они понравились, и меня пригласили к нему.

– Это очень похвально, – говорит Каганович, – что вы в то время написали такое стихотворение.

– Это было время, когда обливали грязью Сталина, потом ломали ему памятники. Я учился в институте энергетическом, на втором курсе. Мне восемнадцать лет было.

– Восемнадцать лет, на втором курсе, – повторяет Каганович.

– А с Молотовым я познакомился позже, когда эти стихи пошли по стране.

– Периодическая печать вас не печатает?

– Печатает. «Правда», «Комсомолка», «Советская Россия». К сожалению, печатают не то, что хочется. Хотелось бы острые вещи напечатать, то, что наболело.

– В общем-то вы поэт не лирический.

– Наверно, такой и такой.

– Нет, я хочу сказать, что вы поэт социально-политический.

– Первый раз слышу.

– Такой терминологии нет нигде в определении поэзии. Я употребляю. Говорят: гражданская поэзия. Но это не выражает суть. Это во Франции, в буржуазной республике. А есть социально-классово-политические поэты, так, по-моему. Мне очень понравилось ваше стихотворение о памятнике в Берлине. Очень сильные, патриотические стихи! В конце книжечки есть стихотворение завещательное.

Такие стихотворения именно социально-политического характера. Я бы сказал еще, экологические. Я не специалист по литературе, тем более по поэзии, я заранее вам это говорю, но кое-что читал. Некоторые поэты очень увлекаются природой, девяносто девять процентов – о природе, и один – оценка человеку. А у вас – соединение природы и общественности, что ли. Человековедение.

– Я видел много интересных людей. Мне авиация многое дала. Летчики – удивительный народ.

– Но если уж быть критиком в поэзии, – замечает Каганович, – то можно кое-что посоветовать. Я считаю, что у нас очень мало поэзии о рабочем классе. О крестьянстве еще есть, а о рабочем классе очень мало. То ли потому, что машина с романтикой мало вяжется, то ли потому, что просто недоперло. Девятьсот пятый год. Героизм рабочего класса пятого года. У нас и прозы сильной нет на эту тему. Если строго говорить, то, кроме «Матери» Горького, ну, еще…

– Кочетов, «Журбины»…

– «Журбины» о рабочем классе, да. Но его смазали сильно, Кочетова. И до сих пор не вспоминают, а, между тем, это единственный хороший роман о революционном рабочем классе.

– А я вам скажу, почему не вспоминают: он сталинист был.

– Я с ним познакомился у Охлопкова в театре, – говорит Каганович.

– Он с женой был, – добавляет; Мая Лазаревна.

– Кое-что еще есть, – говорит Каганович, – а между тем, до революции искали и всегда находили. Был писатель Бибик, не большевик, но социал-демократ. «К широкой дороге» – его сочинение. Популярный был писатель. Он плехановец, кажется, был. И мы его читали, рабочие ребята, большевики, хотя знали, что Бибик не большевик. И другие были еще. У меня есть список, в библиотеке Ленина я взял – писатели о рабочей жизни. Сделали мне, когда я был у власти. Полный, я его весь прочитал. Много книг было, а сейчас у нас не пишут почему-то.

– Сейчас диктатура крестьянствующих писателей. Кулацкая идеология наружу выходит.

– Жалость к прежней романтике, деревенской. Писатели с именами довольно увлеклись. Я бы лично боялся так формулировать, я, так сказать, более политик, а вы правильно сказали.

– Люди, которые пишут о рабочем классе, или не проявили себя, либо их смазали, как Кочетова.

– Очень плохо, – констатирует Каганович.

– Это отражает общее настроение.

– И даже если взять современную литературу о молодежи, – во-первых, молодежь молодежи рознь, надо дифференцированно брать, – говорит Лазарь Моисеевич. – У нас сто тридцать миллионов членов профсоюзов. Ленин, когда писал о рабочем классе, он дифференцировал: металлургов – отдельно, шахтеров – отдельно. И мы все так привыкли, что в каждой прослойке рабочего класса есть разные элементы, есть мелкобуржуазные элементы. Хоть он и рабочий, а все-таки в нем нечто мелкобуржуазное.

Так вот, о молодежи – больше всего пишут об элементах чужих. Рабочий класс мало освещается. А если освещают его, то все-таки до психологии мало допирают. «Он пришел, он ушел, он взял, он принял. Они увиделись, понравились друг другу, пошли вместе туда-то и туда-то». Не добираются до психологии людей, в чем сила Толстого, Горького, Чехова. У них меньше действия, глаголов, чем психологического изыскания…

СОЛДАТСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

– Хотел я вас спросить, как вы с Лениным познакомились…

– С Лениным – пожалуйста. С Лениным я познакомился в семнадцатом году, в июне. Была российская конференция военных организаций большевиков, солдаты и несколько офицеров было. Я – делегат от грузинской армии. Во дворце Кшесинской это было шестнадцатого июня. Мы участвовали, все делегаты, на демонстрации восемнадцатого, и не то что участвовали, ленинградский[ В то время Петроградский (Ф. Ч.) ] комитет отобрал лучших ораторов. У нас была небольшая группа солдат, выступали на заводах. Я выступал, например, на заводе Айвазова вместе с Антоновым-Овсеенко, он еще тогда большевиком не был. Видите, теперь все нивелируют. Он храбрый человек был, знал военное дело.

Но в июле он еще был с Троцким, так называемые межрайонцы, была межрайонная организация между большевиками и меньшевиками, левая. Они потом слились с большевиками. Тогда на этом заводе выступала и Спиридонова Мария, интересная была. Я на митинге сказал, что здесь выступала представитель эсеров уважаемая нами Мария Спиридонова. Я, говорит, левая. Она действительно, левая революционерка, но в партии эсеров она вместе с правыми и тем самым несет ответственность за их соглашательскую политику. Она истерически: «Нет! Нет! Неправда! Неправда!»

Мы потом на конференции докладывали о наших впечатлениях. В это время зашел Ленин. Он сделал два доклада. Один доклад – текущий момент, другой – об аграрном вопросе. Это подняло конференцию на уровень общепартийной. Она была между конференцией и съездом. После его докладов были выступления. И против Ленина были – чаще всего солдаты из Юго-Западной армии. Окопная правда. «Надо начать немедленное восстание против Временного правительства, нам нечего ждать, солдаты не хотят ждать!»