Лев Троцкий - Европа и Америка
Если мы спросим себя насчет второй предпосылки, классового расчленения, т.-е. роли и значения пролетариата в обществе, — созрела ли эта предпосылка для социальной революции, то и здесь мы можем ответить только одно: созрела давно, десятилетия уже, как созрела. Лучше всего это доказывается ролью русского пролетариата, еще совсем молодого. Что же не хватало до сих пор? Не хватало последней, субъективной предпосылки, осознания пролетариатом Европы своего положения в обществе, соответственной организованности, соответственного воспитания партии, которая могла бы им руководить. Вот чего не хватало! Не раз мы, марксисты, говорили о том, что вопреки всяким идеалистическим теориям сознание общества отстает от объективных условий развития, — и мы это в вопиющем историческом масштабе видим на судьбе пролетариата. Производительные силы созрели для социализма давно. Пролетариат давно играет, по крайней мере в руководящих капиталистических странах, решающую хозяйственную роль. От него зависит вся механика производства, а стало быть и общественности. Чего не хватает — это последнего фактора, субъективного, — сознание отстает от бытия.
И вот империалистическая война и явилась, с одной стороны, как кара историческая за то, что сознание пролетариата отстало от бытия, а с другой стороны, как могущественный толчок вперед. Так мы и рассматривали империалистскую войну. Она развернулась потому, что пролетариат оказался не в силах ее предотвратить, ибо не успел опознаться в обществе, осознать свою роль, свою историческую миссию, организоваться, поставить перед собой задачу захвата власти и разрешить ее. В то же время империалистская война, которая явилась карой за то, что было не виной, а бедой пролетариата, должна была сыграть и сыграла роль могущественного революционного фактора.
Война вскрыла острую, глубокую и неотложную необходимость изменения общественного строя. Мы сказали, что переход к социалистическому хозяйству представлял значительные общественные выгоды уже задолго до войны. Это значит, что на социалистических основах производительные силы развивались бы уже до войны несравненно более могущественно, чем на капиталистических основах. Но мы видели, однако, что и при сохранении основ капитализма производительные силы до войны быстро росли не только в Америке, но и в Европе. В этом состояло относительное «оправдание» существования самого капитализма. Со времени империалистской войны мы уже видим совершенно иную картину: производительные силы не растут, а разрушаются. Им стало слишком тесно в рамках национальных государств и в рамках частной собственности. И после войны мы видим, что дело может идти лишь о восстановлении разрушенного, но никак не о дальнейшем развитии производительных сил. Им по-прежнему, и даже несравненно более прежнего, тесно в рамках частной собственности на средства производства и в рамках тех национальных государств, которые созданы Версальским миром. Полная несовместимость дальнейшего человеческого прогресса с капитализмом обнаружилась впервые совершенно неоспоримо событиями последнего десятилетия. В этом смысле война и явилась революционным фактором. Но не только в этом. Разворотив своими беспощадными методами всю организацию общества, война выбила сознание трудящихся масс из колеи консерватизма и традиции. Мы вступили в эпоху революции…
Истекшее десятилетие
(1914–1924 гг.)Если мы под этим углом зрения подойдем к истекшему десятилетию, то окажется, что оно делится на несколько ярко разграниченных периодов. Первый из них — это период империалистской войны, который охватывает свыше 4-х лет, — для нас с вами меньше: для России несколько свыше трех лет. Новый период этого десятилетия начинается с февраля, особенно с октября 1917 г. Это период революционной расплаты за войну. История 18–19 гг. и отчасти — по крайней мере, для некоторых стран — также и 20-го года, история этих трех лет стоит еще целиком и полностью под знаком ликвидации империалистской войны и непосредственного ожидания пролетарской революции во всей Европе. Мы имели Октябрьскую революцию у нас, низвержение монархий в центральных европейских государствах, мощный подъем пролетарского движения во всей Европе, даже в Америке. Последние точки этого послевоенного подъема: сентябрьское восстание 1920 г. — в Италии, мартовские дни 1921 г. в Германии. С сентябрьским восстанием 1920 г. в Италии почти совпадает во времени наше движение, — наступление Красной Армии на Варшаву, которое тоже было составной частью могущественного революционного прибоя и откатилось вместе с ним. Можно сказать, что эта эпоха непосредственного послевоенного революционного напора завершается грозной мартовской вспышкой 1921 г. в Германии. Мы победили в царской России, и власть пролетариата здесь удержалась. Были низвергнуты, снесены почти без боя монархии центральной Европы. Но, если не считать эпизодических явлений в Венгрии и Баварии, пролетариат нигде более не овладел властью, а в этих эпизодических примерах не удержал ее. После этого могло казаться, и нашим врагам и противникам действительно казалось, что наступает эпоха восстановления капиталистического равновесия, залечивания ран, нанесенных империалистской войной, и упрочения буржуазного общества.
С точки зрения нашей революционной политики этот новый период начинается как период отступления. Это отступление мы официально — и не без серьезной внутренней борьбы — провозгласили на III Конгрессе Коминтерна в середине 1921 г. Мы констатировали, что первого могущественного напора после империалистской войны для победы не хватило, ибо не оказалось руководящей партии, способной обеспечить победу, — и последнее крупное событие этого трехлетнего периода, мартовское движение в Германии, знаменовало величайшую опасность: если бы движение пошло дальше по этому пути, оно угрожало бы разбить вдребезги молодые партии Коммунистического Интернационала. III Конгресс крикнул: "назад!" — отступить от линии непосредственного боя, на которую наши партии в Европе были выкинуты в результате послевоенных событий. Начинается эпоха борьбы за влияние на массы, период систематической упорной агитационной и организационной работы под лозунгом единого пролетарского, а затем и рабоче-крестьянского фронта. Этот период длился около двух лет. И за это короткое время успела выработаться психология, приспособленная к размеренной агитационно-пропагандистской работе. Революционные события, казалось, отодвинуты были в неопределенное, но достаточно далекое будущее. Между тем как раз во второй части этого короткого периода Европа была снова потрясена могущественной судорогой рурской оккупации.
На первый взгляд оккупация Рура могла казаться небольшим эпизодом в видавшей виды окровавленной и истерзанной Европе. По существу же дела рурская оккупация была как бы кратким повторением империалистской войны. Немцы не сопротивлялись, ибо нечем было, а французы с оружием в руках вторглись в соседнюю страну и захватили промышленную область, представляющую сердцевину германского хозяйства. В результате Германия, а с нею, до известной степени, и остальная Европа снова зажили в обстановке войны. Хозяйство Германии было дезорганизовано, и рикошетом дезорганизованным оказалось и французское хозяйство. История как бы сделала повторный опыт. После того как империалистская война потрясла весь мир, подняла на ноги самые отсталые массы трудящихся, но не довела их до победы, после этого через пять лет история делает как бы новый опыт, своего рода переэкзаменовку. — Я дам вам краткое повторение империалистской войны, — так говорит история. — Я снова потрясу до основ и без того уже потрясенное хозяйство Европы и дам возможность вам, пролетариату, коммунистическим партиям наверстать упущенное в эти последние годы. — Мы видим, как в течение 1923 г. обстановка в Германии сразу круто и радикально меняется в революционном направлении. Буржуазное общество потрясено до основ. Буржуазный министр-президент Штреземан открыто говорит о том, что он возглавляет собой последнее буржуазное правительство Германии. Фашисты говорят: "Пусть к власти идут коммунисты, а мы придем после". Национально-государственное существование Германии выбито полностью и окончательно из колеи. Судьбу марки вы помните, как и судьбу всего немецкого хозяйства за этот период. Массы притекают стихийным приливом к коммунистической партии. Социал-демократия, главная ныне сила косности на службе у старого общества, расколота, ослаблена, лишена всякого доверия к себе. Рабочие покидают ее ряды. Теперь, когда оглядываешься задним числом на этот период, который захватывает почти весь 1923 г., особенно вторую его половину, с июня месяца, после прекращения пассивного сопротивления, — когда оглядываешься и охватываешь сразу всю обстановку в Германии, то говоришь себе: более благоприятных предпосылок для революции пролетариата и для захвата власти история не создавала и вряд ли когда-либо создаст. Если бы заказать молодым нашим марксистским ученым придумать обстановку более благоприятную для захвата власти пролетариатом, то я думаю, что они не придумают, если, разумеется, захотят оперировать с реальными, а не сказочными, фантастическими данными. Но не хватало одного. Не хватало такой степени закала, дальновидности, решимости и боеспособности коммунистической партии, чтобы эти качества могли обеспечить своевременное выступление и победу. И на этом примере мы снова и снова, — тем более молодые среди нас! — учимся пониманию роли и значения правильного руководства коммунистической партии, как последнего по историческому счету, но не последнего по значению фактора пролетарской революции.
