Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №28 от 10.07.2012
Получается, что прокурор при Мосгорсуде настолько перегружен работой в разных процессах, что не понял, что в настоящем процессе он не «вступил в процесс» для дачи заключения, согласно ч.3 ст. 45, а «обратился в суд с заявлением» и «пользуется всеми процессуальными правами и несет все процессуальные обязанности истца, за исключением…» (чч.1-2 ГПК).
Почти уверен в том, что вышеуказанный представитель прокуратуры именно только и работает при Мосгоруде для вступления в процессы для дачи заключений. Жаль, не догадался посмотреть её доверенность на представление в суде интересов Замоскворецкой районной прокуратуры по конкретному гражданскому делу о признании экстремистским материалом книги Мухина «Кнут народа» (вряд ли она там есть).
То есть прокурорша своей некомпетентностью подтвердила мою характеристику ей при заявлении отвода.
Но суд дипломатично моё заявление по этому вопросу не комментировал.
Однако отказывая в ходатайстве Мухина о привлечении его в процесс в качестве ответчика, мотивировал это ч.6 ст.327 ГПК, которая гласит: «В апелляционной инстанции не применяются правила о соединении и разъединении нескольких исковых требований, об изменении предмета или основания иска, об изменении размера исковых требований, о предъявлении встречного иска, о замене ненадлежащего ответчика, о привлечении к участию в деле третьих лиц».
Таким образом, отказ в удовлетворении ходатайства Мухина не был основан на законе, т.к. ч.6 ст.327 ГПК не допускает замену ненадлежащего ответчика (ст.41 ГПК), в то время как Мухин ставил вопрос об ответчике (соответчике), регулируемый нормой абз.2 ч.3 ст.40 ГПК, дающей право суду «привлекать его или их к участию в деле по своей инициативе».
Судьи, разрешающие дело как в первой (в которой аналогичное ходатайство заявлялось мной), так и апелляционной инстанции, не могли не знать такой тонкости законодательства и, очевидно, рассчитывали на правовую неграмотность участников процесса (а может быть, и на самом деле не могли разобраться в законодательстве? Что тоже показательно).
Таким образом, это важно знать каждому автору произведения, в отношении которого заявитель желает «установить факт, имеющий юридическое значение», что его участие в процессе в качестве ответчика, основанное на «споре о праве» (в исковом производстве), либо неучастие (особое производство), влекут одни и те же юридические последствия для этого автора и иных лиц. Если хотите, чтобы «вас без вас женили», уклоняйтесь от суда. На радость прокурора-заявителя и суда. Если уверены в том, что без вашего участия вас «облапошат» - требуйте, как Мухин Ю.И., правосудия, то есть рассмотрение дела в исковом производстве. Как следует из материалов дела, само это гражданское дело возникло из материалов уголовного дела в отношении того же автора Мухина Ю.И. за ту же его книгу «Кнут народа». То есть при известном авторе произведения, его местонахождении, его позиции относительно направленности своего произведения, прокуратура в течение нескольких месяцев трусливо инициировала гражданский процесс «за его спиной».
Г.И. Журавлев, адвокат
(Продолжение следует)ИСТОРИЯ
В ОККУПАЦИИ
Рассказ человека, бывшего смертником в пятилетнем возрасте13 марта 2013 года исполнится 70 лет сожжению заживо 340 мирных жителей в деревне Новой-Борьбе нынешнего Угранского района Смоленской области. Живой свидетель невероятной трагедии Пётр Афанасьевич Бычков до сего времени фактически заболевает, если ему приходится по чьей-то просьбе вспоминать и рассказывать о той гнусности коричневых чудовищ. Публикуемое ниже недавнее обращение тогдашнего дошкольника к памяти о дне 13 марта 1943 г., вкупе с впечатлениями о всей многомесячной оккупации – бесценное свидетельство очевидца.
Предварительно хочу обратить внимание на одно обстоятельство. У него, пережившего не меньше, чем его ровесники в фашистских концлагерях, в отличие от них нет никакого статуса (напомню, они – «малолетние узники»). Почему??? И почему нет особого правового положения у десятков тысяч заживо сожженных мирных граждан??? Даже нет их скорбных списков. Ведь они пали на войне!!! Владимир Фомичев, председатель Общества «Поле заживо сожженных» имени Эдуарда Хлысталова
В октябре-ноябре 1941 года нашу деревню Новое в Семлевском районе Смоленщины оккупировали немцы. После войны за ней закрепилось название Борьба. Ныне эта местность относится к Угранскому району.
Стали собирать население для отправки в Германию. Пунктом сбора была деревня Митино. Под дулами автоматов население погнали в Митино через Татарщино, это 12 км от нашей деревни.
Пригнали в Митино, закрыли всех в сарай без крыши, без окон и дверей. Несколько дней люди провели в этом сарае без воды и еды, из одежды было только то, что одето. У мамы было одето две юбки, она сняла одну, разорвала и накрыла детей, скольких смогла.
Первую партию людей немцы отправили в Германию. По этому поводу устроили пьянку. По рассказам мамы, ночью пришел староста и выпустил всех из сарая. Сказал: «Бегите». Ночью уходить с детьми непросто, тем более, все были очень ослаблены. Конечно, все бежали в свои деревни. Кто был покрепче, помогали ослабленным; кого-то несли на руках, кого-то тащили волоком. Не оставили никого.
Мама с бабушкой Марией Васильевной затопили печку, завесили окна, чтобы не было видно света, и зажгли лучины. Лучины делали из сухой березы, тоненько кололи топором и поджигали. Жили с завешенными окнами, чтобы не бомбили самолеты и не обстреливали из пулемета. Жили под постоянным страхом.
Так дотянули до теплых дней. Весной началась эпидемия тифа, многие умерли, а тех, кто остался в живых, немцы не трогали, боялись заражения. Мы повязывали белые повязки, и немцы уходили. Питались «тошнотиками» из картошки, не выкопанной и оставленной в земле под зиму. Картошка была посажена там, где когда-то находилась ферма. И мы, чтобы не умереть с голоду, копали ее, промерзшую. Начнем копать, а немецкие самолеты летят низко над полем и стреляют в нас из пулеметов: кого-то ранят, кого-то убьют. У этих самолетов был очень громкий, пронизывающий звук, их называли «рамы», они вызывали чувство ужаса, кто-то ложился в борозду. Затем добытую с таким трудом картошку мыли и пекли лепешки, упомянутые «тошнотики»; масла не было, соли тоже. Вместо соли использовали калийное удобрение. Позднее вырос щавель, грибы, ягоды, стало легче – день в лесу, ночь дома.
Солдаты забрали корову. Раньше можно было выпить кружку молока, разбавленного водой, теперь стало трудней…
Еще о 1942 годе. Зима. Выпал снег. Чтобы не угнали в плен, люди прятались в лесу, по следам немцы находили всех. У нас в доме жили раненые солдаты и возле дома тоже. Немцы начали отбирать людей для отправки в Германию, в плен. Пришли за сестрами Ниной и Надей. Я заступился за сестру Нину, а фриц ростом под два метра стоял в дверях с наганом с правой стороны, автомат и плетка в руках. Он бил меня этой плеткой, потом оторвал от сестры и с силой толкнул в угол. А там стоял кованый сундук, сам деревянный, а углы металлические. Об этот угол я ударился головой, помню крик, и кто-то сказал: «Ну, все, он убит». Что было дальше, не помню. Мама говорила, что долго был без сознания. На темени была рана. Кто-то снял с иконы рушник и перевязал мне голову, рана зажила. Это было мое первое крещение.
Наш дом стоял на окраине деревни, метрах в 200-300 рос большой дуб. Мама, бывало, напечет лепешек из мякины, клевера, брюквы, бураков – этим мы и питались. И меня посылала под дуб отнести эти лепешки партизанам, так как я был маленький и вызывал меньше подозрений. Но немцы засекли, что следы маленькие в лаптях. Выручил наш полицай. Видимо, осталось у него что-то человеческое или дома были братья и сестры, такие как я. Он стоял у нашего дома на посту днем, ночью не стояли, боялись партизан. Так вот, этот полицай сказал маме: «Спрячь его, немцы придут вечером забирать его или убьют». Мама быстро повела меня к бане. А у бани раньше были кадушки большие. Мама посадила меня под кадушку. Так я во второй раз остался в живых. Немцы искали меня, бегали в баню, сено и солому кололи штыками. И все-таки кто-то донес, что я дома, через некоторое время тот же часовой предупредил маму, что меня опять придут искать. Наша хата была пятистенка с тремя дверями, я сидел на печке, а полицай говорит: «Пусть бежит через третью дверь, я его пропущу». Почти километр я бежал до деревни. Тогда старостой была Кулина Аленкина. Прибежал к ней, а у нее немцы пьянствуют. То ли они не заметили меня, то ли не до меня было – но они меня не тронули. Кулина загнала меня на печку, дала поесть. Чувство голода было настолько сильным, что заглушало страх.
