К барьеру! (запрещенная Дуэль) - К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №23 от 08.06.2010
Местные жители, в том числе бывшие партизаны, рассказывали, как все было на самом деле. Подземный объект имел четыре периметра безопасности. Первый, внешний периметр обеспечивала вспомогательная полиция (полицаи-предатели). Второй периметр – периодически сменявшие друг друга пехотные части вермахта. Третий периметр – подразделения СС, явно из Германии, не с фронта. Четвертый, самый ответственный периметр – финны. Да, да, немногословные и флегматичные парни из страны лесов и озер. И если ни немцев, ни полицаев местные жители, в общем-то, особенно не боялись, то в руки финнам старались не попадаться ни при каких обстоятельствах. Флегматичные парни отличались абсолютным фанатизмом и крайней жестокостью.
Жесткий режим охраны всей зоны строительства и прилегающих территорий в полной мере распространялся и на так называемый Катынский лес.
Здесь стоит уточнить географическое расположение Красного Бора и самой «Медвежьей берлоги». Лесной массив находится в нескольких километрах западнее Смоленска, на левом берегу Днепра (параллельно Днепру проходят Витебское шоссе и железная дорога). Козьи Горы, село Катынь и Катынский лес находятся западнее Красного Бора. Космическая съемка отчетливо показывает, что расстояние между границами лесного массива Красный Бор и Катынским лесом в их современной конфигурации составляет около четырех километров. Это значит, что в период Великой Отечественной войны расстояние «от опушки до опушки» могло быть значительно меньше. Поэтому расстрелять внутри охраняемой зоны, в соседнем лесочке любое количество пленных - хоть польских, хоть советских - вообще не проблема.
«Историки» из ЦКСегодня польский мемориал «Катынь» – это образец воинского захоронения. Ухоженные дорожки и монументальные символические надгробья… Погибшие на Смоленщине партизаны могли бы позавидовать такой помпезности, обустроенной на государственном уровне.
…В конце 1980-х и начале 1990-х состоялась череда ритуальных процедур покаяния, начало которым положил Горбачев. Ему подыграл в этом Валентин Фалин**, заведующий международным отделом ЦК КПСС. В сущности, его роль стала ключевой в этой истории: именно этот доктор исторических наук с готовностью лакея доложил Горбачеву, что «поляков убил НКВД». А генеральный прокурор Трубин с такой же готовностью все это «подмахнул».
Так расцвела развесистая историческая клюква под названием «Катынское дело».
А расследование в наше время? А если по всем правилам? Его просто не было. И дело не только в спешке. Любое серьезное расследование предполагает неукоснительное соблюдение необходимых по закону следственных процедур. Да, кое-какие раскопки были, но именно «кое-какие». Следственными процедурами там даже не пахло. И это в ситуации, когда «команда Горбачева» и польская сторона были максимально заинтересованы в «раскрутке» дела.
Нелогично получается. При такой степени политической заинтересованности можно было привлечь любое количество грамотных специалистов по ведению следственных действий, чтобы раз и навсегда закрепить собственную, «правильную» версию событий. Но, похоже, что «историки» из ЦК КПСС знали: закреплять в Катынском лесу было просто нечего. Поэтому ответственное «расследование» поручили группе дилетантов-общественников. Это факт, который говорит о многом.
Федор ВЕЛЯКИН
P.S. Жители Смоленска не любят мемориал «Катынь». Они ему не верят. А не верят потому, что знают правду. А еще они знают другие окрестные места, куда действительно можно и нужно принести живые цветы, и не только в День Победы.
* «Специальная тройка НКВД» – это чушь по определению. Существовали «особые тройки», в каждую из которых, как правило, входил представитель НКВД. Столь безграмотная формулировка говорит как минимум о том, что следствие не опиралось ни на какую документальную базу. Как говорится, нет слов, одни эмоции… (Здесь и далее прим. авт.)
** В. Фалин жив-здоров, он и сегодня впечатляет своим умом и памятью. Обоснованно жалея о гибели СССР, Фалин обнаруживает выходящую за все разумные рамки личную ненависть к Сталину. Характерно, что от вопросов о Катыни Фалин сегодня уклоняется. Очевидно, что двадцать лет назад именно личная ненависть к бывшему руководителю страны (характерная для выдвиженцев Хрущева) и толкнула его на «признание» Катыни.
ПОЛЯКИ В СИБИРИ
На самом востоке нынешней Кемеровской области есть малая станция Тяжин. От неё тракт к райцентру Тисуль. К нему длинный прямой спуск. Так было в конце марта - начале апреля 40-го. От Тисуля шла грунтовая дорога на Макарак. По ней только на санях. Затем на санях по льду вверх по реке Кия. Путь был твёрдый. Светило яркое солнце. Уже шла обильная верховка. На двух санях мои родители, бабушка Авдотья родом из Сумской области и мы - два малолетних брата - ехали на промывочный пункт Громотуха, приписанного к прииску Ударное. Мать была направлена продавцом магазина в эту глухомань. Отцу дали задание - работать в группе старателей. Промывочный пункт добывал жильное золото. Для этого стояла бутара, а в «тарелке» катались друг за другом два тяжёлых катка, измельчавших золотоносную горную породу. В конце рабочего дня приходила тётя в белом халате, выливала ртуть в конец бутары, перемешивала её с измельчённой породой и снова собирала в стеклянную банку. В домике у неё была налажена перегонка ртути из железной реторты, на дне которой оставалось золото. Так выглядела добыча жёлтого металла на государственном предприятии.
Если глянуть на карту востока Кемеровской области, то вдоль границы с Хакасией можно увидеть три вершины - Большой Таскыл, Верхний Зуб, третьей название забыл. На западных скатах Б. Таскыла (произносилось Таскил) лежала наша Громотуха. Даже в июле во время дождя вершину Таскила нередко покрывал снег. С Таскила стекало много ручьёв. Их воды собирались канавами и канавками в колодцы, из которых она по трубам подавалась в мониторы для размыва грунта в урочищах. Размывали как для госпредприятия, так и для старателей. Долина шириной порядка 50 м содержала и рудное, и россыпное. Участки с россыпным золотом отдавали старателям, крупинки золота находились в золотоносных песках. Это золото мыл мой отец с помощью деревянного лотка. На лотках мыли частники.
В конце мая или начале июня ещё по вешней воде на карбузах (крупные лодки) привезли поляков. С семьями. Лодки тянули бечевой вверх по Кие лошади. От Ударного к Громотухе продирались тайгой. Поставили большие палатки. Мужчины 4 часа работали на госпредприятии, а 4 часа отводилось им на стройку хотя бы одного дома. Вскоре в ближайших окрестностях застучали топоры. Поляки валили высокие ели. И тут же ошкуривали. После просушки брёвна с помощью берёзовых волокуш свозили к палаткам поляков. В лесу было много жимолости. Смородины и малины не было (высота!). Снабжение пункта было очень хорошее - рис, сахар, конфеты подушечка (их поляки называли цукерки без паперки), шоколадные, масло растительное и сливочное, яблоки. Даже мороженную рыбу морскую привозили в магазин. Помню толокно, крупы разные. Электрический свет был в нашем доме (две комнаты), на столбах светильники (звезда Исаковского), поставили один столб с тарелкой и для поляков. Источник от движка. Керосин бесплатный. Мне было 8 лет, меня допускали ко всем «механизмам», поэтому многое в подробностях запомнилось. И, конечно, термины разные. У меня было две игрушки - резиновый мяч и самолёт с пропеллером. С самолётом я «летал» по всем окрестностям. На самом деле, конечно, бегал. Однажды с мячом я подошёл к палаткам поляков. У них был мальчик - мой сверстник. Он закричал: «Дай пилку. Дай!». У меня в руках не было никакой пилки. Взрослый мужчина мне пояснил, что пилка по-российски это мяч. Я дал мальчику мяч, а сам стал пытать поляка. Я впервые явочным порядком узнал, что существует язык, похожий на мой.
Ранее, где-то в 38 году, на руднике Салаир я слышал от моего киргизского сверстника совсем нерусские слова. Мы бегали друг к другу в гости, и мой сверстник был переводчиком для его матери и моей бабушки-украинки. Дома у сосланных киргизов были совсем не похожи на русские - у домов была плоская крыша, крытая дерном. Такие дома я увидел много лет спустя в Киргизии на перевале Кызарт (сорок девушек) при спуске в долину Кёкёмерена. Мать этого мальчика всегда сажала меня за стол. У неё был какой-то особенный хлеб. Чёрный и с привкусом трав. Я сказал матери, что у них очень вкусный хлеб. Мать ответила, а её сын перевёл, чтобы я приходил ещё, поскольку мне понравилось у них. Тут же сидел отец, пришедший на обед. Сейчас там, на месте киргизских домов, стоит школа из красного кирпича. А тогда я с сожалением ответил: «Я бы рад, да моя бабушка не пускает, говорит, что киргизы варят русских детей». Ещё не закончился перевод моей фразы мальчиком, как раздался громкий смех отца:
