Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №22 от 27.05.2014
Был сочельник. Звонок. Я удивлен: входит прапорщик нашего полка К. Он сибиряк. Зачем он приехал? Я догадываюсь. К. разбинтовывает ногу и передает мне письмо моего командира.
“Корнилов на Дону. Мы, обливаясь кровью, понесем счастье во все углы России... Нам предстоит громадная работа... Приезжайте. Я жду Вас... Но если у Вас есть хоть маленькое сомненье, - тогда не надо...”. [...]
Был, кажется, третий день Рождества. Мы уезжали: семь человек офицеров. [...]
Через два дня мой командир полк. С. приехал, и мы идем записываться в бюро Добровольческой армии. [...]
Мы стоим на Горной в поездах, охраняясь полевыми караулами. [...] Из караула пришел подпор. К-ой и кап. Р., подсели к нашему чайнику. “Сейчас одного “товарища” ликвидировал,” - говорит К-ой. “Как так?” - спрашивает нехотя кто-то. “Очень просто, - быстро начал он, отпивая чай, - стою вот в леску, вижу - “товарищ” идет, крадется, оглядывается. Я за дерево - он прямо на меня, шагов на десять подошел. Я выхожу - винтовку наизготовку, конечно, - захохотал К-ой, - стой! - говорю. Остановился. Куда идешь? - Да вот домой, в Сулин, - а сам побледнел. - К большевикам идешь, сволочь! шпион ты... твою мать! - К каким большевикам, что вы, домой иду, - и морда самая комиссарская. - Знаю, говорю... вашу мать! Идем, идем со мной. - Куда? - Идем, хуже, будет, говорю. - Простите говорит, за что же? Я человек посторонний, пожалейте. - А нас вы жалели, говорю... вашу мать?! Иди!.. Ну и “погуляли” немного. Я сюда - чай пить пришел, а его к Духонину направил...”. - “Застрелил?” - спрашивает кто-то. “На такую сволочь патроны тратить! вот она матушка, да вот он “батюшка”. Рукой приподнял винтовку, похлопал ее по прикладу, по штыку и захохотал. [...]
Сели. Едем... ст. Хопры. [...] “Там на станции сестра большевистская, пленная, и два латыша,” - говорит, влезая в вагон, прап. Крылов.
“Где? Где? Пойдем, посмотрим!” - заговорили...
“Ну их к черту, я ушел... Ну и сестра, - начал он, - держит себя как!” - “А что?” - “Говорит: я убежденная большевичка... Этих латышей наши там бить стали, так она их защищает, успокаивает. Нашего раненого отказалась перевязать...”.
“Вот сволочь!” - протянул кто-то.
“Пойдемте посмотрим”. - “Да нет, их в вагон приказано перевести”.
Часть вылезла из вагона и пошла к станции.
Немного спустя ко мне быстро подошел шт.-кап. князь Чичуа: “Пойдемте, безобразие там! Караул от вагона отпихивают, хотят сестру пленную заколоть...”.
Мы подошли к вагону с арестованными. Три офицера, во главе подпор. К-ой и несколько солдат Корниловского полка с винтовками лезли к вагону, отпихивали караул и ругались: “Чего на нее смотреть... ея мать!.. Пустите! Какого черта еще!”.
Караул сопротивлялся. Кругом стояло довольно много молчаливых зрителей. Мы вмешались.
- Это безобразие! Красноармейцы вы или офицеры?!
Поднялся шум, крик...
Бледный офицер, с винтовкой в руках, с горящими глазами, кричал князю: “Они с нами без пощады расправляются! А мы будем разводы разводить!” - “Да ведь это пленная и женщина!”. -”Что же, что женщина?! А вы видали, какая это женщина? как она себя держит, сволочь!”. - “И за это вы ее хотите заколоть? Да?”
Крик, шум увеличивался...
Из вагона выскочил возмущенный полковник С., кричал и приказал разойтись.
Все расходились.
Подпор. К-ой шел, тихо ругаясь матерно и бормоча: “Все равно, не я буду, заколю...”. Я припомнил, как его, плача, провожала и крестила женщина с добрым, хорошим лицом.
Солдаты расходились кучками. В одной из них шла женщина-доброволец... Они, очевидно, были в хорошем настроении, толкали друг друга и смеялись.
“Ну, а по-твоему, Дуська, что с ней сделать?” - спрашивал курносый солдат женщину-добровольца.
“Что? - завести ее в вагон да и... всем, в затылок, до смерти,” - лихо отвечала “Дуська”. Солдаты захохотали. [...]
Как-то раз на станцию возвращается разъезд таких казаков. Они едут, галдят... [...]
“Откуда конь-то такой, станичник?. - “Большевистский, захватили”, - отвечает казак, легко спрыгнул с коня и подвел привязать к изгороди.
Казаки спешились. Обступили коня. Наперебой, громко крича, рассказывают, как они захватили разъезд, и восторгаются добычей...
Нервный конь перебирает мускулистыми, крепкими ногами и бочится. Другой казак подвел захваченную кобылу. Кобыла - хуже. Всем нравится рыжий англичанин. Казаки спорят о нем и нападают на старика.
“На что он тебе?!” - “Отдай молодому!”… - “Всё равно продашь,” - кричат казаки. Старик отнекивается: “Да я же его взял!” - “Ты взял, а я где был?!” - кричит, вскидывая головой и размахивая руками, молодой казак-претендент.
Во время спора я заметил среди них высокого, черноусого, с бледным лицом солдата в серой, хорошей шинели. Он стоял немного поодаль, не вмешиваясь в разговор.
“Это ваш казак?” - спросил я старика.
“Нет, их - захватили,” - нехотя отмахнулся он, ему было не до разговоров - казаки отбивали коня в пользу молодого.
Пленного никто не замечал, все были увлечены спором о коне, о нем забыли.
Солдат не выдержал, дернул крайнего казака за рукав и тихо спросил: “Ну, куда же мне-то?” - тот недовольно обернулся: “Постой... ребята, кто-нибудь отведите-ка пленного к начальнику, Ведерников, отведи ты,” - приказал казак, и опять все загалдели вокруг коня.
Ведерников нехотя вышел из толпы. Солдат, на ходу поправляя пояс, двинулся за ним.
Я стоял - смотрел на галдеж казаков, но вдруг сзади услышал разговор проходивших солдат: “Видал? Поймали одного, сейчас расстреливать,” - и пошел вместе с ними к путям. Навстречу мне солдаты Корниловского полка с винтовками в руках вели этого самого черноусого солдата. Лицо у него было еще бледнее, глаза опущены.
Со всех сторон из вагонов выпрыгивали и бежали люди: смотреть.
Черноусого солдата вели к полю. Перешли последний путь... Я влез в вагон. Выстрел - один, другой, третий...
Когда я вышел, толпа расходилась, а на месте осталось что-то бело-красное. От толпы отделился, подошел ко мне молоденький прапорщик.
- Расстреляли. Ох, неприятная шутка... Всё твердит: “За что же, братцы, за что же?” - а ему: ну, ну, раздевайся, снимай сапоги... Сел он сапоги снимать.
Снял один сапог: “Братцы, - говорит, - у меня мать-старуха, пожалейте!”. А тот курносый солдат-то наш: “Эх, да у него и сапоги-то дырявые...” - и раз его, прямо в шею, кровь так и брызнула.
Пошел снег. Стал засыпать пути, вагоны и расстрелянное тело...
Мы сидели в вагоне. Пили чай. [...]
Откуда-то привели в казармы арестованного, плохо одетого человека. Арестовавшие рассказывают, что он кричал им на улице: “Буржуи, пришел вам конец, убегайте, никуда не убежите, постойте!”. Они повели его к командующему участком, молодому генералу Б. Генерал - сильно выпивши. Выслушал и приказал: “Отведите к коменданту города, только так, чтоб никуда не убежал, понимаете?”.
На лицах приведших легкая улыбка; “так точно, ваше превосходительство”.
Повели... недалеко в снегу расстреляли...
А в маленькой, душной комнате генерал угощал полк. С. водкой.
[...] Вдруг в комнату вбежала обтрепанная женщина, с грудным ребенком на руках. Бросилась к нам. Лицо бледное, глаза черные, большие, как безумные... “Голубчики! Родненькие, скажите мне, правда, маво здесь убили?”. - “Кого? Что вы?”. - “Да нет! Мужа маво два офицера заарестовали на улице, вот мы здесь живем недалечека, сказал он им что-то, миленькие, скажите, голубчики, где он?” Она лепетала как помешанная, черные большие глаза умоляли. Ребенок плакал, испуганно-крепко обхватив ее шею ручонками... “Миленькие, они сказали, он баль-шавик, да какой он бальшавик! Голубчики, расстреляли его, мне сказывал сейчас один”. - “Нет, что вы, - тут никого не расстреливали”, - пробовал успокоить ее я, но почувствовал, что это глупо, и пошел прочь.
А она всё твердила: “Господи! Да что же это? Да за что же это? Родненькие, скажите, где он?”. [...]
Из станицы Егорлыцкой мы должны идти в Ставропольскую губернию. Всех интересует: как встретят неказаки? [...]
Вот дойти до того гребня - и будет видна Лежанка... [...] Авангард - встречен огнем. [...] Из-за хат ведут человек 50-60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены.
Пленные.
Их обгоняет подполк. Нежинцев, скачет к нам, остановился - под ним танцует мышиного цвета кобыла.
“Желающие на расправу!” - кричит он.
“Что такое? - думаю я. - Расстрел? Неужели?”.
Да, я понял: расстрел, вот этих 50-60 человек, с опущенными головами и руками.
Я оглянулся на своих офицеров.
“Вдруг никто не пойдет?” - пронеслось у меня.
Нет, выходят из рядов. Некоторые смущенно улыбаясь, некоторые с ожесточенными лицами.
Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами.
Прошла минута.
Долетело: пли!.. Сухой треск выстрелов, крики, стоны.
